КАССАНДРЕ

Я не искал в цветущие мгновенья
Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз,
Но в декабре - торжественное бденье -
Воспоминанье мучит нас!

И в декабре семнадцатого года
Всё потеряли мы, любя:
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя...

Но, если эта жизнь - необходимость бреда,
И корабельный лес - высокие дома -
Лети, безрукая победа -
Гиперборейская чума!

На площади с броневиками
Я вижу человека: он
Волков горящими пугает головнями:
Свобода, равенство, закон!

Касатка, милая Кассандра,
Ты стонешь, ты горишь - зачем
Стояло солнце Александра
Сто лет назад, сияло всем?

Когда-нибудь в столице шалой,
На скифском празднике, на берегу Невы,
При звуках омерзительного бала
Сорвут платок с прекрасной головы...

Осип Мандельштам

От авторов: отдельные персонажи и события романа являются плодом вымысла.

                            Андрей Лазарчук

                            Михаил Успенский

                    ГИПЕРБОРЕЙСКАЯ ЧУМА

                                     Роман

                                     У вечности ворует каждый...

                                               О. Мандельштам

1.

В первый понедельник апреля 1998 года все пассажиры станции метро 'Сокол', неподалёку от которой родился автор знаменитого душедробительного шлягера 'Ласточка-птичка на белом снегу', были объяты таким волнением, словно неожиданно для себя приняли участие в съёмках очередной серии похождений какого-нибудь Стреляного, Меченого, Уколотого или Ответившего-За-Козла. Если не брать в расчёт именно нарочитые зрелища, то привлечь в наши дни внимание честной публики к любого рода инцидентам довольно трудно: мужчины, как более ответственные, стремительно отворачиваются, смотрят под ноги и на плафоны, устремляются без необходимости в переходы и забиваются в щели настолько узкие, что потом приходится с немалой силой раздвигать киоски, чтобы вынуть незадачливого уклониста. Женщины же, никогда не рассмотрев толком, в чём, собственно, дело, начинают нести правительство.

Такие уж это были времена: президент воевал с парламентом, а объединившись, они воевали с народом; олигархи гоняли национально-мыслящих предпринимателей и получали в ответ; церковь ополчилась на телевидение, комсомольцы-бомбисты - на статуи; правительству велели пока сидеть в кабинетах, но быть готову в любой момент переменить место; расходы населения неуклонно превышали его же доходы, а бедность достигла таких масштабов, что деньги вместо кошельков и бумажников привычным стало носить в картонных коробках. А были ещё бомжи и чеченцы, братва и нацисты, ОМОН и РУОПП, а также какие-то таинственные, а потому невыразимо страшные 'крысятники', - и кто с кем сражался на улицах и площадях, взрывал лимузины, лифты и вагоны, простой обыватель предпочитал узнавать из газет и репортажей мобильного ТВ, где среди репортёрш высшим шиком считалось вести репортаж, поставив изящную ножку на голову трупа...

Появление на платформе высокой и крепенькой девицы с рюкзаком за плечами вначале вызвало просто лёгкий эстетический шок.

Представьте себе центральную фигуру с картины Питера Пауля Рубенса 'Союз Земли и Воды', помолодевшую до восемнадцати лет, ростом с центровую баскетбольной команды 'Уралочка', одетую в расстёгнутую полушубейку из таких соболей, что даже некоторые мужчины смотрели не на рвущуюся далеко вперёд грудь, а только и исключительно на шубу, не замечая грубости швов и нелепости покроя. На голове, лихо сдвинутая на затылок, чуть держалась огромная соболья же ушанка, к которой сзади пришит был кусок джинсовой ткани, явно взятый с коленки. Достаточно бесформенная юбка в крупную серо-буро-малиновую клетку казалась дикой, и лишь большой знаток распознал бы цвета клана Маклаудов - и, может быть, поостерёгся. Но знатоков в толпе не случилось... Ноги девы обтягивали чёрные сапоги-чулки с лаковыми головками и на чудовищной платформе - ровесники сигарет 'Союз-Аполлон' и песни 'Арлекино'. Но от статей и прелестей девушки взгляд неизбежно переползал чуть назад, на исполинский рюкзак, какого никто из живущих никогда не видел и уже не надеялся увидеть.

Вряд ли создатель этого рюкзака рассчитывал, что его изделие будут использовать по прямому назначению - подобно тому, как мастер Андрей Чохов отливал свою Царь-пушку для вечности, как на цеховых праздниках бондари сооружали невиданные бочки, а сапожники тачали великанские сапоги. Но не только и не столько величиной поражал рюкзак. Десятки карманов и карманчиков, пистонов и клапанов покрывали его в совершеннейшем беспорядке, повсюду болтались концы ремней и шнуровок, кожаные и джинсовые заплаты украшали его, как шрамы украшают лицо бурша. В промежутках между заплатами виднелись чьи-то автографы, и вряд ли они принадлежали людям заурядным. Странная желтовато-рыжая окраска рюкзака вроде бы не бросалась в глаза сразу, но спустя какое-то время начинала вызывать нервный зуд - как будто где-то проводили по стеклу расческой. Довершало картину небольшое почерневшее весло, притороченное к рюкзаку сбоку.

В левой руке девушка несла помятый пятилитровый алюминиевый бидон с замотанной чёрной изолентой горловиной, а в правой - изящную продолговатую замшевую сумочку с золотым медальоном, более уместную в сочетании с 'маленьким чёрным платьем' и туфлями от Галлиони.

Наверное, только полная чужеродность этого предмета и подвигла Джеймса Куку, бывшего студента Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы, а ныне воришку 'на отрыв' и торчка в предпоследней стадии, второй день угорающего без дозы, на свершение неразумного поступка. Во-первых, место и время были решительно непригодны для такого рода акции. Исполнять её следовало на воле, имея множество путей отхода, или же в толпе, коя всегда равнодушна. Здесь путь отхода был, в сущности, один: наверх. Народу же на толпу не набиралось никак. Во-вторых, намеченная жертва... Но, возможно, бедолага Джеймс видел только сумочку и не видел её обладательницу. Он хорошо знал, что такие сумочки обычно носят вполне беспомощные особы, способные разве на пронзительный вопль. А может быть, скудеющим рассудком он верно оценил возможный вес рюкзака и решил, что никто с таким грузом за плечами его, легконогого, не догонит.

И когда из подкатившего поезда вышли немногочисленные пассажиры и направились к лестницам, ведущим на галерею, Джеймс подскользнул к жертве, вырвал сумочку из её руки, в два прыжка оказался на лестнице и стремительно понесся по ступенькам вверх, зная, что за его спиной уже готов живой заслон из пассажиров и через этот заслон преследователи - если кто-то бросится догонять - проберутся не сразу.

Каков же был ужас негодяя, когда он почувствовал, что галерея под его подошвами содрогается. Предки Джеймса Куку спасались от разъярённых носорогов, взбегая с разгона на пальмы. Рудименты очнулись. Пальм не было, и Куку полез на колонну. Он даже сумел продержаться на полированном мраморе несколько мгновений, но был сорван, как фрукт.

Девушка поставила его перед собой, двумя пальцами выщипнула сумочку из белоснежных неровных зубов и бережно стукнула дурачка в лоб. Джеймс увидел над собой побелевшее от гнева лицо богини Йемойи и, вспомнив, каким изощрённым и чудовищным способом она обычно наказывает мужчин народа йоруба, утратил контроль над собой...

Первым услыхал его визг сержант Агафонкин. Никакого сочувствия, кроме злобы, звук у него не вызвал, поскольку дежурство кончалось, а любое происшествие грозило затянуть его надолго. Дежурство и без того выдалось тяжёлым. Начнём с того, что это было второе дежурство подряд, поскольку сменщиков угнали разыскивать очередную телефонную бомбу на Белорусском вокзале. Потом приезжали проверяющие из мэрии и домогались непонятно чего. Потом пришлось доставать с рельсов не то пьяного, не то припадочного. Потом цыгане в составе небольшого, но энергичного табора своротили турникет. Потом всех построили ловить неуловимого насильника и грабителя, проходившего под псевдонимом 'Блонд', которого будто бы видели неподалёку. 'Блонд' в метро не полез, и всем за это попало. Потом хлынули спартаковские фанаты, от которых специально закрыли на ремонт станцию 'Динамо'. Не успели кое-как растолкать 'мясо' по разным вагонам, как в вестибюле монах, собиравший на очередной храм, сцепился с двумя кришнаитами и с Божьей помощью победил. Потом позвонил полковник Красноштан и предупредил, что сегодня бритоголовые по всей Москве собираются бить негров и министр будет бдеть лично...

Потом было ещё много всего, так что когда сержант Агафонкин услышал дикий африканский вопль, он пребывал в состоянии какого-то истерического полусна - состоянии, в котором человек способен решительно на всё: от самого благого до самого гнусного. Благая волна накатилась и ушла, надвинулась волна гнусная. Так джинн, заточённый в медном сосуде, сперва клянётся озолотить освободителя, а потом - предать его лютой казни.

- Дождались, - сказал Агафонкин. - Кто-то рожает.

- Баба, - уверенно определил лейтенант Ситяев, только что излагавший подчинённым содержание известного боевика про американскую спецполицию 'Люди в чёрном'. Лейтенант вообще полагал необходимым постоянно повышать культурный уровень своих земляков Агафонкина, Кирдяшкина и Викулова. Все четверо генезис имели в мордовском городке Ковылкино, а с Агафонкиным будущий лейтенант вообще учился в одной школе четырьмя классами старше и неоднократно отнимал у будущего подчинённого карманные деньги. Менталитет ковылкинцев вообще более тяготел к началу уголовному, нежели к правоохранительному, что и заставило матерей Агафонкина, Кирдяшкина и Викулова обратиться к столичному новожителю Ситяеву с просьбой поскорей устроить их дембельнувшихся охломонов в милицию, пока невзначай не угодили на нары. Ситяев, как ни странно, сумел это сделать. Теперь и по службе, и по жизни Ситяев был охломонам опекун и тиран.

- Орёт, не унимается, - напомнил Агафонкин. Все поднялись и устремились в дверь.

Дело оказалось похуже, чем внезапные роды. Полковник Красноштан накаркал. Били негра. То есть уже не били, а добивали. И не шайка бритоголовых, а один очень крупный человек. В клетчатых люберских штанах.

- Стоять! Руки за голову! Милиция!

- Оставь сапога, тварь!

- Нашёл место!

Агафонкин перетянул хулигана по плечу дубинкой. Хулиган выпрямился, резко повернулся к обидчику и рюкзаком сшиб подвернувшегося Кирдяшкина с ног. Штаны превратились во взметнувшуюся юбку - а глаза у хулигана были такие, что свистнувшего кулака Агафонкин попросту не заметил...

...Потом люди рассказывали, как на станции 'Сокол' прекрасная девушка в одиночку отбивалась от целого взвода ментов-беспредельщиков, ломая им руки, ребра и челюсти, как одолели-таки поганые русскую богатырку, прыгнув ей на спину, и как внезапно получили подтверждение слухи о гигантских крокодилах, делящих московские подземелья с гигантскими же крысами. Откусили голову ментовскому генералу, не ушёл тать от расплаты!..

На самом деле никакого подкрепления к наряду не пришло. Лейтенант Ситяев и двое уцелевших бойцов, проявив истинно ковылкинскую сноровку, сумели в конце концов, ухватившись за рюкзак, опрокинуть противника навзничь. Не устоял на ногах и лейтенант, повисший на рюкзаке. И тут случилось самое жуткое. Клапан прорвался, как бумага, и из отверстия надвинулась чудовищная шипастая голова с огромной раззявленной пастью!

Остальное довершило воображение Ситяева, воспалённое любимыми им американскими боевиками. Что он успел крикнуть на прощание - не знает никто, поскольку все звуки вместе с издающей их головой исчезли в пасти монстра.

Очнувшийся Агафонкин увидел, что его прекрасная оскорбительница полусидит, опираясь на свой рюкзак, одной рукой прижимает к груди сумочку, а другой рукой вращает над головой бидоном, отбивая удары дубинок Кирдяшкина и Викулова. Позади девушки стоит на карачках лейтенант Ситяев, а голова у него не своя, и эта страшная голова пытается заглянуть в рюкзак. Агафонкин решил, что очнулся слишком рано, и снова закрыл глаза, не забывая, однако, прислушиваться к голосу молвы.

- Неотложку вызовите!

- Он же задохнётся!

- Всех бы их туда...

- Всё-таки маленькие головы у ментов делают...

- Это ещё кострючок! Вот белуги на Каспии...

- Он что там, наркоту ищет?

Когда Агафонкин услышал дикий хохот, то рассудил, что настало время приходить в себя. На воительницу уже надели наручники, а какой-то усатый доброхот из толпы швейцарским офицерским ножом одним молниеносным движением с хрустом разрезал пасть осетру. Наконец голова Ситяева с мерзким чмокающим звуком вышла на свободу.

- Ну и рожа у тебя, лейтенант! - сказал доброхот, вытирая нож об рюкзак.

Ситяев некоторое время хватал ртом воздух, потом закашлялся. Голова его была вся покрыта кровавой слизью.

- Ну, сука, - сипло сказал он. - Ну, всё!

- А где сапог-то? - спохватился Кирдяшкин.

Действительно, Джеймс Куку не стал дожидаться развития событий, а, прихватив неосмотрительно поставленный на пол кейс доброхота-освободителя, тихо-тихо смылся.

Как ни странно, доброхот не стал поднимать шум и тоже растворился в негустой толпе.

Когда пленницу повлекли в дежурку, сержант Агафонкин, как бы стыдясь своего неучастия в схватке, принялся разгонять народ, причём исключительно жестами, и, видя выражение его лица, люди повиновались безоговорочно.

Потом он сходил в вестибюль к аптечному киоску (идти пришлось далеко, поскольку тот киоск, что напротив поста милиции, не работал сегодня), взял упаковку анальгина и тюбик гепариновой мази. Слухи в сильно искажённом виде уже докатились до периферии, поэтому киоскёрша долго не отпускала сержанта, выпытывая подробности. Сперва он отвечал скупо, всё ещё жестами, но потом, чувствуя, что челюсть кое-как движется, разговорился.

- Никакой не крокодил, - сказал он. - Осетёр. И вообще не болтай. Контрабандой тут пахнет.

Выслушав пару медицинских советов, он двинулся назад. Разложили ребята мочалку или ещё нет? - пришло ему в голову. Он торопливо вернулся к киоску, где, краснея, ткнул пальцем в презервативы и на пальцах же сперва попросил три, а потом, подумав, целых пять. Обратно он шагал чуть быстрее. Воображение пошло вразнос - должно быть, от удара. Первым, конечно, будет Серый, думал он. А потом я. А потом ей понравится. А потом отдадим пээмгэшникам с собакой. А в бидоне, наверное, мёд...

Дверь, к его удивлению, была открыта. Мочалка, освобождённая всего лишь от рюкзака, сидела на стуле, закинув ногу на ногу. Сержанты стояли по стойке 'смирно', а Серый, красный и мокрый, сидел за своим столом, выглядывая из-за половины осетровой туши - но тоже по стойке 'смирно'. В руке у него была телефонная трубка.

- Извиняйся, Васька, - пробормотал он, отводя взгляд. - Извиняйся, пока не поздно.

В контуженном мозгу Агафонкина мелькнула было мысль, что мэр наконец-то дал приказ метелить чёрных, а они сдуру поступили наоборот. Потом - что напоролись на спецназовку, выполнявшую спецзадание, и тем самым сорвали спецоперацию. Потом...

- Так мы это... Прощения просим, - сказал он. - Чтобы без обид, значит...

И потрогал закаменевшую половину лица.

Девушка улыбнулась.

- Ираида, - сказала она застенчиво и протянула ладошку лодочкой.

Затмение всё не оставляло Агафонкина, и он совершенно неожиданно для себя и впервые в жизни поцеловал женщине руку.

- Редкое у вас имя, - заискивающе подал голос из-за стола лейтенант.

- Обыкновенное имя, - сказала воительница. - У нас каких только нет имен! Есть Препедигна. Есть Феопистия...

Тем временем отозвался телефонный собеседник лейтенанта.

- Да! - закричал Ситяев. - Подойдет! Ну что ты!.. За мной не заржавеет! Спасибо, Мохнатый! Спас, можно сказать!

Он положил трубку и, расплываясь в улыбке, сказал:

- Сейчас будет машина. По высшему разряду доставят. Вы уж Евгению Феодосьевичу про недоразумение это глупое не говорите... Рыбку вам ребята сейчас упакуют...

Вместо ответа Ираида извлекла из-за пазухи огромный нож в шитых бисером ножнах. Агафонкин попятился было, но девушка повернулась к столу и одним махом отвалила толстенный жёлтый ломоть осетрины.

- А то совсем вы тут заморенные, - пояснила она.

- Значит, так, - сказал лейтенант. - Подойдёт белый 'линкольн-континенталь'. Ребята вас проводят...

Кирдяшкин и Викулов волоком подтащили рюкзак к столу и вставили в него осетра. Лейтенанта передёрнуло. Ираида поднялась, взяла со стола сумочку, изгвазданную в рыбьей слизи, сунула её в карман рюкзака. Потом сгребла лямки в горсть и легко закинула сооружение на плечо, подхватила свободной рукой бидон и улыбнулась Агафонкину.

- Я же вас не со зла пазгнула, а с перепугу, - сказала она. - Я живых-то негров только по телику и видала. А чтоб так - нет.

- Бывает, - охотно согласился Агафонкин.

Когда таинственная незнакомка удалилась со своим эскортом, скорее декоративным, сержант вопрошающе уставился на лейтенанта.

- Ну, Васька, - сказал Ситяев, - не верил я в Бога, а сегодня пойду и свечку поставлю. Как меня надоумило на это письмо посмотреть!

- Какое письмо?

- Которое в сумочке было.

- А кто она такая? Шмара бандитская?

- Не-ет, Вася. Что ты! Бандиты - они нормальные, понятие имеют... они ведь почти такие же, как мы, с имя завсегда можно договориться. А вот ты про... - Ситяев сглотнул, - про Коломийца слыхал?

- Ну, - сказал Агафонкин, внутренне холодея. - Который пули не боится?

- Так вот она - его племянница!

- Ёпрст! - сказал Агафонкин и сел. - А я уже гондоны купил...

И они потом долго истерически хохотали, показывая друг на друга пальцами.

2.

В молодости зырянская колдунья нагадала царю Ивану Васильевичу, что умрёт он в Москве. Из этого, к сожалению, вовсе не следовало, что в любом другом городе царь будет жить вечно. Но Москвы грозный царь, как известно, не любил и в особенно тревожные времена старался держаться от стольного града подальше.

Видимо, именно поэтому венценосный безумец и решил перенести столицу своего государства в Вологду, и даже предпринял для этого некоторые меры. Кроме того, из Вологды легче было добраться морским незамерзающим в те времена путём до самой Англии, что и было главной мечтой жизни Ивана Васильевича. Сам он себя русским человеком не считал, возводя свою родословную к римским императорам, а Британия представлялась ему прямой наследницей Рима. Царь грезил стать супругом тамошней королевы-девственницы Елизаветы, регулярно посещать театр 'Глобус' и, может быть, даже познакомиться с самим сочинителем Шекспиром. Ему, владельцу и главному читателю одной из лучших библиотек тогдашнего мира, было обидно, что в Англии уже написаны 'Гамлет' и 'Сон в летнюю ночь', а в его державе свежими бестселлерами считались 'Сказка про Ерша Ершовича, сына Щетинникова' да 'Повесть о бражнике, како вниде в рай'. Оттого он и лютовал над своими подданными - надеялся, видимо, что Шекспир прослышит про его злодеяния и напишет хронику 'Кинг Джон оф Москоу', из которой все поймут, что Ричард Третий в сравнении с ним - пацан и хлюпик.

Как бы то ни было, жители Вологодчины сильно встревожились царскими планами. Особенно крепко забеспокоились жители городка Грязовец, которым совсем не улыбалось разделить участь, скажем, новгородцев. Они споро собрались, погрузились на телеги и рванули в Сибирь, далеко обогнав при этом дружины Ермака Тимофеевича. Бежали они несколько лет и остановились только на Ангаре, где и осели, прельстившись красотой пейзажа, природными богатствами и отдаленностью от центра.

Обитал ли кто-нибудь прежде в этих суровых дебрях - неизвестно. Скорее всего, обитал - иначе откуда бы взялись названия поселков Чижма, Тутуя, Пинжакет, Шилогуй, Ёкандра, Большой Кильдым и Малый Кильдым? Ведь не сами же беглецы их придумали.

Самым большим поселением стала Чижма, а насельники её отныне именовались чижмарями. Чижмари отличались повышенной суровостью, скопидомством и подозрительностью к чужакам, сохранившимися вплоть до наших дней. Ещё где-то в середине семидесятых туда прибыли из краевого центра два чекиста с целью тряхнуть молодого местного учителя русского языка - дошли слухи, что он задаёт детям диктанты по текстам не то Солженицына, не то Набокова. Учитель, на его счастье, как раз именно в это время уехал в краевой центр - повез учеников на смотр художественной самодеятельности. На все расспросы угрюмые чижмари отвечали неохотно и односложно, а к вечеру оказалось, что ночевать командированным негде - странноприимного дома в поселке не имелось, в частные дома под разными предлогами не пускали. Отчаявшиеся рыцари госбезопасности решили скоротать студеную ночь в местном клубе, но там, как на грех, учинены были танцы, и местная молодежь охотно избила непрошеных гостей - не из диссидентских соображений, а просто как чужаков. Страшась позора, посланцы спустили дело на тормозах.

Можно себе представить, какой суровости достигали нравы в прежние годы! Напоровшись на вооружённого чижмаря в тайге, не могли рассчитывать на пощаду ни беглый каторжник-варнак, ни его преследователи. Ссыльнопоселенцы, начиная с декабристов, здесь либо тихо угасали, либо совершенно очижмаривались, пускали корни и приобретали местный менталитет, ставя превыше всех кулинарных изысков омуля с душком.

Правда, в начале века местному батюшке удалось убедить чижмарей, что грехи их вопиют к небу; в ответ на это чижмари решили посрамить всех соседей в благочестии и поставить каменную церковь. Другие на их месте наладили бы производство кирпича на месте либо сплавились за ним в самый ближний город Енисейск, но это было слишком пошло и примитивно. Чижмари отрядили представительную делегацию аж в Киев, где пилигримы приобрели необходимое количество кирпича, освятили его в Киево-Печерской лавре, прикупили роскошный колокол, отлитый в бельгийском городе Малин, и тронулись в обратный путь, занявший несколько лет, потому что Транссибирская железная дорога ещё не была построена. В Чижму вернулась едва ли половина посланцев - остальные сложили головы в дороге от трудов и болезней. Зато церковью можно было гордиться - вплоть до Гражданской...

Фамилий в Чижме было в основном три: Шипицыны, Пальгуновы и Убиенных. Шипицыны, по традиции, кормились от тайги и пушного промысла, Пальгуновы безраздельно господствовали на реке, Убиенных обеспечивали кадрами администрацию и сферу обслуживания. Троецарствие это изредка расцвечивалось за счёт неустанной борьбы с врагами народа именами экзотическими: то немцы Баумгартены, то литовцы Раздевайтисы, то даже эстонец, носивший несовместимую с жизнью фамилию Педаяс. Чижма либо отторгала чужака сразу, либо растворяла его в себе без остатка.

Именно с целью раствориться без остатка попал в эти края старший брат полковника ГРУ Евгения Коломийца, Григорий. Официально он считался подорвавшимся в лесу на мине, да так, что почти ничего не осталось; на самом же деле мальчонка был связником у бандеровцев. Повстречав однажды на лесном просёлке колонну крытых 'студебеккеров', мудрый не по годам Грицько решил не возвращаться ни в схрон, ни в село, а побежал на железную дорогу и запрыгнул в первый попавшийся товарняк. Товарняк же следовал аккурат в Сибирь. Когда существование без документов стало совсем невозможным, возмужавший хохол добрался до Чижмы, покорил чёрными кудрями и богатырской статью одну из местных невест, в результате чего из грузчика Коломийца сделался охотником Шипицыным, потом отслужил в армии и стал совершенно вне всяких подозрений. Коломиец-младший был уверен, что старшего брата нет на свете, родители же о правде частично догадывались, но помалкивали, чтобы, не дай Бог, не порушить парню военную карьеру.

К умножению рядов Шипицыных Григорий приступил с энтузиазмом молодости, и сейчас, в свои семьдесят, вовсю уже был счастливым дедом и прадедом, потерявшим счёт мелкому поголовью. Однако внучку Ираиду выделял, сызмальства брал с собой на охоту и там ставил братьям в пример за выносливость и меткость. Когда же Ираиде стукнуло восемь, дед сам собрал её котомку, взял за руку и повёл, велев молчать всю дорогу. Тропа была незнакомая и почти не пробитая - в ту сторону ходили редко. Переночевали у костра, а к вечеру следующего дня вышли на обширную поляну. Посреди поляны был прудик, обсаженный черёмухой. Позади пруда прятался под кронами высоченных кедров сказочный домик, и он не походил ни на избу, ни на зимовье. Возле тропы, ведущей к домику, стояли в странном беспорядке врытые в землю чёрные камни. Собаки здесь не лаяли - просто обнюхали пришельцев и убежали. Из домика вышел невысокий смуглый человек в подпоясанном халате и с саблей за поясом. Он поклонился, сложив руки перед грудью, и дед поклонился в ответ.

- Ось тут тоби и будэ пионэрський лагерь! - сказал дед Ираиде.

...Капитан Императорской Квантунской армии барон Итиро Хираока обстоятельств своего пленения не знал, поскольку валялся с жесточайшим приступом малярии в полевом госпитале. По той же самой причине он не покончил с собой. Вражеские врачи поставили его на ноги - только для того, чтобы барон окочурился на строительстве огромного военного завода на окраине Красноярска. В капитуляцию, провозглашённую микадо, барон не поверил и потому считал, что война продолжается. Тем более что - он знал это наверняка - никакого мирного договора между СССР и Японией подписано не было. До весны он послушно трудился на хлеборезке (в силу своего благородного происхождения), но с наступлением тёплых дней попросту исчез.

Его собратья по оружию и судьбе доказали, что в филиппинских джунглях можно скрываться годами и десятилетиями. Российские каторжники доказали то же самое применительно к тайге. Барон Хираока как бы объединил два этих опыта.

Чижмари заметили вдруг, что с огородов стала пропадать сперва репа, а потом и картошка. Своих воров, прорезавшихся при советской власти, давно извели. Сперва грешили на беглых зэков и на геологов, но варнак был уж больно какой-то застенчивый: покопавшись на грядках, он обязательно выпалывал сорняки и поправлял заплот. Свирепые, как и хозяева, чижемские собаки на него не реагировали, а чижемские интеллигенты, не столь свирепые, стали поговаривать об Урэтка - местной разновидности снежного человека. Слух достиг краевого центра, и на охоту прилетел десяток мордастых ребят с малиновыми околышами. Они самонадеянно отвергли помощь клана Шипицыных, надеясь на трофейных овчарок.

Когда отряд не вернулся, чижмари единодушно признали огородного вора человеком, причём своего образа мыслей. Стали оставлять для него в удобных местах кое-какие съестные и охотничьи припасы, а когда собралась новая облава, не в пример более многочисленная, патриарх Ефим Шипицын, опередив её, 'скрал' пришельца ночью на тропе и утащил к себе в подполье. Облаву же две недели спустя направили по ложному следу, изобразив похищение милицейского катера. В результате этой операции в Японии навсегда пресёкся род Хираока, а род Шипицыных заполучил почти дармового таёжного работника. Постепенно барон отстроился и заматерел, научился чижмарской речи, белку бил в глаз, а соболя в ухо; на досуге же сочинял изысканные хайку и совершенствовал изобретённый им новый вид единоборства - кума-до, что значит 'путь медведя'. Путь же настоящего медведя при встрече с бароном фатальным образом пресекался, и косолапый бедняга даже не успевал понять, что с ним вытворяет этот маленький узкоглазый человечек.

Чужим людям барона не показывали, да и своим - через одного. Но за детьми же не усмотришь! И вышло так, что со временем барон сделался пестуном шипицынской младой поросли - но не всей, а тоже с большим разбором. Чижма менялась, в неё проникали вредоносные миазмы цивилизации, и в конце концов Хираока-сан остался одним из последних настоящих чижмарей. Об этом и толковали старики, с кряхтением забравшись в беседку для чайной церемонии, а Ираида заваривала всё новый и новый чай и глазела на звёзды...

Так началась её новая жизнь. Так она узнала, что, кроме Советского Союза, где борются с пьянством, проводят ускорение и запускают самолёты в космос, существует и другая, настоящая Россия, о которой узнают только те, кто сумел дожить в ясном уме до преклонных лет, потаённая страна безымянных и всеведущих странников, неизвестных праведников, неведомых зверей, скрытых от мира храмов и библиотек, спящих до поры богатырей и чудовищ...

Она научилась говорить и писать по-японски и китайски, рисовать в манере 'укиё-э', не бояться смерти, показывать 'пустое лицо', а также владеть мечом и девятнадцатью основными приёмами кума-до. Правда, до одиннадцати лет её к медведям не подпускали...

Школьные учителя Ираиду почему-то не любили. Причин для этого не было. Разве что вместо полноценного сочинения на тему 'Нигилист ли Базаров?' она могла подать на проверку всего пять строчек:

От робости придуманная жизнь,

Смешной оскал - от нежности ограда.

Лягушек, право, жаль - при чём они,

Когда сжимает судорожно горло

Лиловый шарф?

Да ещё преподаватель физкультуры, пытавшийся как-то зажать её в раздевалке, был подвергнут приёму 'полёт медведя над спящим озером' и надолго потерял трудоспособность.

И оттого, что с учителями она была необыкновенно для Чижмы почтительна, те постоянно ждали от неё какой-нибудь изысканной гадости, а не дождавшись - злились.

Никто не решился даже предложить ей вступить в пионеры...

Когда советская власть приказала долго и бестолково жить, Григорий Шипицын вспомнил, что он, в сущности, Коломиец, и не худо бы найти остальных Коломийцев. Поиск он начал, естественно, с родной Черкасщины. На месте отцовской хаты дымился огромный, грязный, воняющий прокисшей мочой комбинат. Но городское кладбище было прежним - зелёным, не по-русски уютным. Два дня ему понадобилось, чтобы найти могилы родителей и сестры. Ещё два дня - чтобы найти сына бывших соседей, который хоть что-то знал о судьбе остальных Коломийцев.

Брат жил в Москве, ругал порядки, разводился с очередной фиктивной женой и строил далеко идущие планы. Оглядев его замызганную хрущовку с видом на Курский вокзал, Грицько вместо приветствия сказал: 'Ото ж, братику, добрэ тебя наградылы москали за вирну службу!' Потом они пили привезённую горилку с перцем, ругали все власти, какие были, есть и будут, пели 'Тэче вода каламутна' и хвастались друг перед другом панорамами жизненных путей. В конце концов братья расстались друзьями. Старший увез на память замечательный симоновский карабин с прикладом из красного дерева, а младший с тех пор регулярно получал посылки с копчёной медвежатиной и калёными орехами.

Прошло семь лет. Население Чижмы стремительно исчезало - чижмари искали новых охотничьих угодий, уже в городах. Москва считалась участком перспективным, но сложным.

Понятно, что Ираида избрала именно её.

      Из записок доктора Ивана Стрельцова 

В 1978 году я закончил Второй Московский медицинский институт и получил распределение хирургом в Грязовец, крошечный райцентр на полпути от Вологды к Великому Устюгу. Время, проведённое в этом красивейшем, но совершенно не пригодном для жизни уголке, запечатлелось в памяти как нескончаемое трёхлетнее дежурство без перерывов, выходных и уж тем более праздников. Я был единственным хирургом на пятьдесят километров в округе; кроме меня, в больничке работала свирепая бабка-акушерка и анестезиолог, которого я ни разу за все три года не видел трезвым. Несколько лет спустя, прочитав 'Записки молодого врача' Михаила Афанасьевича Булгакова и 'Записки врача' Виктора Викторовича Вересаева, я поразился: то, что изображалось ими как предельно суровые условия, для нас было бы сущим отдыхом. Немудрено, что по истечении срока моей трёхлетней каторги (а иначе работа по распределению мною уже и не воспринималась) я воспользовался любезным предложением районного военкома и отправился в Афганистан в качестве полкового врача. Об Афганской кампании написано и сказано много и даже слишком много; я имею по этому поводу своё скромное мнение, которое, похоже, никого не интересует. Многим эта кампания принесла ордена и звания, ещё большему числу - раны телесные и душевные. Осознав последнее, я прошёл курсы переподготовки и вернулся на второй срок уже военным психиатром. Однако удача отвернулась от меня: я был ранен в плечо случайным осколком реактивного снаряда, которыми моджахеды постоянно обстреливали Кабул, и, вероятно, истёк бы кровью прямо на улице, если бы не своевременная помощь моего афганского коллеги Хафизуллы (я очень беспокоился о его судьбе после нашего ухода из Афганистана и падения там светского правительства, поскольку Хафизулла отличался весьма атеистическим и даже циничным мироощущением; в этом я с годами всё более становлюсь похож на него; но недавно я радостью узнал, что он выбрался из-под руин своей республики и сейчас работает в одной из лучших клиник Бомбея). Я перенёс четыре операции на левом плечевом суставе и уже шёл на поправку, как вдруг свалился от инфекционного гепатита, подлинного бича нашей ограниченной в своих возможностях армии. Две недели я провел в буквальном смысле на грани жизни и смерти, пребывая в полном сознании; и ещё несколько месяцев коллеги считали меня безнадёжным. В ташкентский госпиталь я поступил, имея сорок один килограмм чуть живого веса. Через полгода я покинул и госпиталь, и армию, которая сочла, что я для неё непригоден более - и направился в Москву.

Сейчас, вспоминая те события, которые изменили жизнь современного мира, я затрудняюсь отделить второстепенные детали от главных, поскольку я убедился наверное, что это лежит вне пределов человеческих возможностей.

Не буду вдаваться в подробности, скажу только: я имел московскую прописку, не имея реального жилья. Мне предстояло на свою скудную пенсию снять угол - и заняться поисками приемлемой работы. Развившаяся у меня астения не позволяла пока что трудиться в полную силу, скажем, на 'скорой' или в больнице; найти же необременительное место хирурга или невропатолога в поликлинике пока что не удавалось. Несколько ночей я провёл под кровом одного из моих институтских приятелей, но долго пользоваться его любезностью было немыслимо: он жил с женой, двухлетним сыном и тёщей в так называемой полуторке, и даже без такого постояльца, как я, им было тесно и нервно.

Однажды, возвращаясь после очередной неудачной попытки устроиться, я почувствовал раздражение и жажду и зашёл в грязноватый стеклянный павильон, где торговали скверным разбавленным пивом. Должен сказать, что моральное моё состояние было очень низким, и от сведения счётов с жизнью меня удерживало разве что природное упрямство. Не исключаю, что подсознательная суицидальность толкала меня блуждать ночами по тёмным пустынным местам и даже задирать всяческих неприятных типов; как ни парадоксально, это всегда кончалось ничем. Меня обходили стороной - или опасливо, или как бы не замечая. Вот и сейчас: я взял пол-литровую банку неприятно пахнущей буроватой жидкости и пригубил её, не отходя от стойки, с единственным намерением сказать: 'Кажется, это пиво уже кто-то пил!' - и выплеснуть дрянь в лицо продавцу, одутловатому парню в пятнистом переднике. Я чувствовал, что мне нужно получить по морде, чтобы на что-то решиться. Я уже почти размахнулся, как меня хлопнули сзади по плечу, и знакомый голос проорал:

- Стрельцов! Иван Петрович! Какими судьбами!

Я оглянулся. Это был доктор Колесников, бывший мой преподаватель на курсах переподготовки, пьяница и виртуозный матерщинник, но невропатолог милостью Божией, я многому научился именно у него. Сейчас я сразу обратил внимание на его руки, серые от въевшейся грязи и растрескавшиеся - руки слесаря, а не врача.

- Я вас не сразу и узнал, голубчик! - продолжал он. - Болеете, очевидно?

- Здравствуйте, Николай Игнатьевич! - я искренне обрадовался ему и сразу позабыл обо всех своих неприятных планах. - Я вообще удивляюсь, что вы меня узнали...

- Не забываю никого, - сказал он чуть даже обиженно. - Эйдетическая память. Так что с вами стряслось? Чем занимаетесь?

- Ищу работу по силам, - сказал я. - Полную нагрузку пока не потяну, на инвалидность не хочу, а найти что-нибудь лёгкое не могу. Да и угол бы где-нибудь снять не мешало...

- Демобилизовались?

- Вчистую.

- Ранение, заболевание?

- И то, и другое.

- Ясно... Знаете, Иван Петрович, если не торопитесь, то нет ли у вас желания взять бутылочку и посидеть с большим комфортом? Я живу вон там, через пустырь...

- С радостью бы, Николай Игнатьевич, - сказал я, - да вот беда, печёнка всё ещё висит по самую подвздошную. Пиво туда-сюда, а крепкого не могу, сразу умирать начинаю.

- Жаль, жаль... А знаете, Ваня, мне в голову пришла одна мысль. Не удивляйтесь, такое иной раз случается. Есть у меня один приятель, человек довольно странный, который мог бы вам помочь. Он занимается какими-то потусторонними исследованиями, и ему нужен непредвзятый психиатр. Он обратился ко мне, но я занят сейчас другими делами... Кроме того, он живёт практически один в пятикомнатной квартире и вполне мог бы решить вашу жилищную проблему. Хотите познакомиться? В конце концов, вы не теряете ничего.

- Но это же не заработок...

- Как же не заработок? Очень даже заработок. Кроме того, он имеет какие-то связи в МВД, так что вам вполне могут вернуть погоны. Капитан?

- Майор.

- Тогда поехали, товарищ майор.

- Прямо сейчас?

- А чего тянуть?

И мы поехали, бросив на столе недопитое пиво.

Странный человек - звали его Кристофор Мартович Вулич - жил в районе Сухаревки, в переулке с хорошим названием Последний. Дверь парадной выходила прямо в воротную арку, и ступеньки вели не вверх, как обычно, а вниз. И лестница, и пол были дощатые. Пахло кошками. На площадке первого этажа висели почтовые ящики, многократно горевшие, - четыре штуки, - и выходила одна-единственная дверь, обитая изодранным чёрным дерматином. Чем исписаны стены, я в тот раз не прочитал, но впоследствии имел удовольствие многократно изучать и даже конспектировать эти граффити.

Мой провожатый толкнул дверь, и мы вошли. На месте дверного замка зияла яма, заткнутая свёрнутой газетой. В прихожей было полутемно, на вешалке топорщилась груда неопределённой одежды, а из глубины квартиры доносился негромкий, но невыносимо-пронзительный скрежет, в котором я не без труда опознал звук какого-то духового инструмента. Должен сказать, что в то время я не испытывал ни малейшего почтения к джазу, а также просто не переносил громкие звуки вне зависимости от их происхождения.

- О, нет, - сказал я, но Николай Игнатьевич уже позвал:

- Крис! Крис! Иди сюда, я привёл тебе хорошего психиатра!

Скрежет сменился всхлипом облегчения, и терзаемый инструмент замолк. Послышались быстрые лёгкие шаги, и откуда-то сбоку возник высокий носатый парень в просторной серой кофте, драных вельветовых штанах и босиком. Длинные прямые волосы перехватывала пёстрая вязаная лента. В руках он держал альт-саксофон. Впрочем, название инструмента я узнал потом. В тот день я ещё не умел отличить саксофон от кларнета...

- А, - сказал он. - Ещё и афганец. Эпическая сила! Это хорошо. Пошли, продолжим. У меня пльзеньское, бутылочное. Зачем травиться? Только вот что: я хочу сразу узнать, не имеете ли вы обыкновения в пьяном виде рвать на груди тельняшку и спрашивать, где я, сука, был, когда вы загибались под Кандагаром?

- Наверняка вас в детстве называли Хуличем, - вполне обоснованно предположил я.

- Как вы догадались, доктор?!

- Посредством дедукции. Так я прав?

- Разумеется, - пожал он плечами. - Как иначе? Но пример маршала Пстыго вдохновлял меня...

Мой новый знакомец, Крис, действительно был личностью неординарной. С виду он казался моим ровесником - на деле же был на десять лет старше. Самим своим существованием он отвергал множество психологических и психиатрических постулатов, и к концу первой недели нашего общения (уже вечером я перебрался жить к нему в небольшую угловую комнатку) я усомнился вообще во всём, включая самоё реальность окружающего мира. Сам себя он называл гиперпатом - то есть человеком с экстраординарно повышенным восприятием. Например, он не читал мыслей, но по виду, движениям, дыханию человека мог мгновенно составить о нём глубокое и достаточно точное представление - а главное, каким-то образом узнать многое из того, что человек этот пытается скрыть. При этом он не отдавал себе отчета, как именно он это делает. Все попытки пошагового самоанализа тут же приводили к утрате самой этой способности (собственно, для проведения подспудного анализа со стороны ему и потребовался психолог; скажу сразу, чтобы не возвращаться более: все достаточно длительные и упорные усилия хоть как-то объяснить, каким именно путём мой друг приходит к тем или иным выводам, окончились ничем, и с этим мы в конце концов смирились). Он узнавал все значительные завтрашние новости, проехав две-три остановки в троллейбусе. Он находил спрятанные или потерянные предметы, просто прогуливаясь или даже сидя на скамейке в каких-то излюбленных точках: на Чистых прудах, например, или в Нескучном саду, или в скверике на Тверском, что напротив культового кафе 'Лупа' (то есть 'Лира', конечно) - несколькими годами позже там воздвигли 'Макдональдс' с афедрональным символом на крыше; Криса, таким образом, привлекали именно людные и довольно шумные места. Иногда, в активной фазе существования, он пешком накручивал по Москве километров тридцать пять - сорок. Бывали, однако, времена, когда он не вставал с койки, пил водку из горлышка, переходил с обычной своей ханки на табак... В такие дни я старался уйти: он начинал терзать саксофон, и звуки эти могли довести до другоубийства куда более стойкую натуру, чем я тогдашний.

Но в активные свои периоды Крис был чудесным человеком: внимательным, гостеприимным, веселым. Запас анекдотов у него был неистощим. Кажется, некоторые он придумывал сам. Кроме того, просто поражала его несокрушимая вера в то, что все люди в сущности своей хорошие, просто иногда ошибаются в выборе целей и средств. Казалось бы, при его безграничных познаниях... это до сих пор остаётся для меня загадкой.

Интересно, что в вере своей он никогда - подчёркиваю: никогда! - не обманывался. Я уже упоминал, что замка в двери квартиры не было. Любой мог зайти. И заходили. Иногда собиралось до десятка самых разных, от странных, не существующих в природе людей до самых обычных вокзальных бичей и уличных попрошаек, и все вели себя... ну, скажем так: безвредно. Деньги, которые у Криса водились всегда, валялись за стеклом старинного буфета. И не скажу, чтобы 'гости' испытывали перед Крисом суеверный ужас. Скорее - суеверное уважение.

Официальный статус у Криса был очень удобный: он числился внештатным консультантом в каком-то из отделов МВД. Попал он в консультанты, как водится, по протекции: его старший брат, Альберт, пребывал в высоких генеральско-милицейских чинах и возглавлял один из закрытых НИИ. Вряд ли Криса на Петровке принимали всерьёз, потому что обращались к нему нечасто, но благодаря вот этому своему положению он действительно сумел устроить меня на должность психолога-консультанта в госпиталь МВД - и прикрепить к себе. Дважды в месяц я являлся за жалованьем... Н-да.

Но такая беззаботная жизнь продолжалась недолго - года три. За это время я отъелся, чуть не женился, опубликовал несколько работ и обзавёлся 'частной практикой' - как раз в те годы в номенклатурной и образованческой среде стала крайне популярной чистка ауры в присутствии заказчика, и я заделался патентованным аурочистом. Крис же организовал кооператив 'Магнит' (с девяносто второго - розыскное бюро 'Аргус'), специализировавшийся на поиске пропавших вещей.

Открылся этот талант у него почти случайно. Ещё лет двадцать назад он оставил свою обожаемую дудку в вагоне метро. Спохватился сразу же, но поезд уже ушёл. Он кинулся вдогонку, выходил на каждой станции, спрашивал дежурных - бесполезно. И вдруг он понял, что надо вернуться на одну из предыдущих станций, и пересесть, и проехать ещё две. Он выскочил на перрон и увидел вдали низенькую бабку, ковыляющую куда-то с футляром... Потом Крис забывал его несколько раз в метро, автобусе, такси, его украли из раздевалки какого-то ДК - и каждый раз, побегав в панике по городу, он внезапно соображал, куда нужно идти.

Один случай казался совсем безнадёжным: лабали на свадьбе в Реутово, ночевали в шоферском общежитии, наутро голова была, як та чугуняка, а инструмент исчез. Исчез, казалось бы, навсегда: друзья-лабухи тоже ничего не помнили, водилы же просто жалели его и посылали подальше. Крис было смирился с потерей, но недели через две познакомился на каком-то сейшене с девицей и поехал провожать её аж на Героев-панфиловцев. Он, разумеется, навязался к девице в её коммуналку попить кофию и уже почти склонил жертву к взаимности, но вдруг услышал родные чудовищные звуки, доносившиеся из-за стены. Девица пожаловалась, что сосед-инвалид взялся отравлять людям жизнь таким образом, а управы на него нет. Крис натянул штаны, ворвался в соседнюю комнату и с ужасом увидел мужика в инвалидном кресле, который мучил его заблудший саксофон...

Дальше - больше: он стал находить для друзей пропавшие ключи, партбилеты, машины... Старший брат тогда только начинал свою карьеру в МВД, и Крис ему в том исподтишка способствовал, ненавязчиво подсказывая адреса притонов и приметы скупщиков краденого. Репутацию свою с годами он укрепил настолько, что в один прекрасный майский день восемьдесят девятого года к нам постучался самый настоящий иеромонах. Звался он отцом Сильвестром, служил в секретариате Патриархии и, насколько я понял из околичностей, занимался не вполне церковными делами...

3.

Появление племянницы Ираиды верхом на белом 'линкольне' застало Коломийца в состоянии крайней взмыленности. Причин тому было немало: и застарелые, как артрит, и свежие, самые гадкие, по которым всегда нужно искать свежее решение, и из них прежде всего - две попытки нападения на охраняемые 'Тимуром' объекты. Если бензоколонку пытались выпотрошить какие-то совсем уж дикие джигиты, лишь вчера упавшие с прадедовых гор, то издательство 'Энигма' потрогали знающие дело хлопцы. Знающие - и ни в грош не ставящие 'Тимура'. Необразованные или самонадеянные. А значит, предстояло идти и долго, нудно, до оскомины объяснять, что 'Тимур' - он разный. Можно сказать, двуликий. Он может старушкам огороды пропалывать и мелких Квакиных хворостинкой отгонять - а может, внезапно охромев, производить полные опустошения на обширных территориях, чтоб трава не росла...

А может быть - вмазать сразу? Для радикального взвинчивания авторитета и движения фишки?

Отдубасить как следует этих дурачков, покрасить голубой краской и среди бела дня выпустить голяком в скверике у Большого театра...

Да. Но сначала нужно найти.

Впрочем, найти - это довольно просто...

Он потянулся к телефону.

И вот тут возникла Ираида.

То есть Коломиец не сразу понял, кто это. Он видел её пять лет назад, и тогда это была суровая и чуть косолапая девочка в стёганых штанах. Лишь самую малость похожая на влетевшую в дверь языческую полубогиню.

- Дядя Женя!

Он сел, потом вскочил. Как-то узнал.

- Ирка? Ты, ведмедко? Откуда?..

- А прилетела, и всё! Или же телеграмма не дошла?

- Кто её знает, ту твою телеграмму. Я дома два дня не был. Ну-ка, покажись, дивчина... да давай сюда эту дароболу...

Рюкзак ухнул в угол, шуба отлетела чёрт знает куда, ой, бидон, спохватилась Ираида, это же Итиро-сан медвежью жёлчь два года копил, когда сказали, что у тебя нога почти по плечо оторванная, а вот и письмо, дед отписал...

Из письма следовало, что племянницу Ираиду следовало приставить к делу. Достоинства её были неоспоримы: стрельба, рукопашный бой, японский и китайский свободно, немецкий с напрягом, следопытство и скрадывание на ять, и вообще за девкой нужен глаз да глаз. А осенью ей в институт поступать, так, братка, сам определи, куда ей лучше: в консерваторию там или в юридический...

Несколько дней Коломиец ошибочно считал, что Ираида есть очередное звено в цепи размножающихся проблем, но потом неожиданно для себя почувствовал, что жить стало лучше, жить стало веселее. Во-первых, со стола исчезла осточертевшая пицца. Во-вторых, дружно, с развёрнутыми знаменами, трубя - ушли тараканы. В-третьих, телевизор стал ловить кучу доселе неизвестных программ. В-четвёртых, последняя фиктивная жена, которая ухитрялась тянуть с Коломийца совершенно реальные деньги, вдруг вернулась - но только для того, чтобы под контролем Ираиды произвести в квартире лёгкий текущий ремонт и гордо удалиться, не оглядываясь. В пятых...

А также было в-шестых, седьмых и восьмых. Коломиец чувствовал, что привычный ухабистый чумацкий шлях холостяцкой жизни превращается в более или менее ухоженное шоссе. Что же будет дальше, с оторопью думал иногда Коломиец... верно писал братка, что девку надо пристраивать к делу...

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Подписки о неразглашении отец Сильвестр с нас не взял, но, прихлёбывая принесённый с собой отменный коньячок 'Ани', честно предупредил, что отлучение - тоже не подарок. Ибо Господу совершенно нет дела до того, ходим ли мы в церковь, а вот трепачей он не любит. Ну, просто не любит. И карает сурово.

Дело было и вправду весьма щекотливое: во время пасхального крестного хода с груди патриарха исчезла панагия. Никто не видел, как это случилось, и сам патриарх ничего не почувствовал. Кругом были только свои...

Чекисты? - хотел уточнить я, но воздержался.

Поиск, предпринятый командой отца Сильвестра - а возможностей у неё было побольше, чем у МУРа, - не дал результатов. В загранице панагия не объявлялась, в комиссионках - тоже. Ничью блатную грудь она не украшала, и катакомбисты с зарубежниками на своих еретических сборищах не хвалились с пеной у рта таким трофеем.

Короче, святыня пропала.

Я спроста думал, что мы будем носиться по городу, утюжа грязные притоны, ревизуя скупщиков краденого и навещая завязавших престарелых воров в законе. Но Крис, который в качестве задатка востребовал два ящика понравившегося коньяка, никуда из дома не выходил и меня не выпускал. Ночами мы с ним поднимались на крышу и воспаряли духом. Крис стоял, обняв антенну, и читал стихи, он знал их великое множество, а я за каким-то дьяволом держал саксофон, поскольку Крис сказал, что без инструмента он никуда. Так прошло суток шесть. Мы умело поддерживали в себе среднюю степень опьянения, не опускаясь до беспамятства, но и не слишком вписываясь в реальность. На седьмой день - а правильнее сказать, ночь - Крис вдруг забеспокоился, слез с крыши и пошёл ловить таксистов и покупать у них дрянную водку. Это не для нас, успокоил он взбунтовавшегося меня, это для бартера...

Наутро пришли два бича и предложили купить 'большой поповский крест - на пузе носить'. Что Крис и сделал, добавив к четырем бутылкам водки две банки рыбных консервов.

- Верно заметил классик: сами придут и сами дадут, - Крис не скрывал удовлетворения. - А теперь пойдём пожмем руку дающую...

Крови похитителя попы вовсе не жаждали, голова их тоже не интересовала. А вот подружиться мы как-то подружились. Отец Сильвестр и определил нам постоянную, на много лет вперёд, работу: разыскивать и возвращать в лоно семьи молодых людей, смущённых различными лжепророками и лжехристами. В сущности, он поймал нас на 'слабо'...

С первой и третьей стадиями процесса мы справлялись сравнительно успешно. Крис по наитию определял место нахождения искомого дурачка, я - потом - приводил его во вменяемое состояние. Но со второй стадией - собственно изъятием из секты - у нас вскоре возникли проблемы. Охрана там была что надо...

И отец Сильвестр познакомил нас со своим бывшим сослуживцем Евгением Феодосьевичем.

С тех пор наши дела пошли веселее. На любое дело нас сопровождали двое 'тимуровцев', которые никого не били, не угрожали и даже не повышали голос - но 'врази расточались яко туман ползучий'. У нас была твердая такса: с тех кто нам нравился, мы не брали ничего или почти ничего; зато на детках блатоты, банкиров, продюсеров и визажистов сильно поправляли кассу.

В какой-то момент я поймал себя на том, что перестал подбивать уголки на одеяле. Это было началом моего падения. Необязательность, расхлябанность, инертность вскоре стали обязательными составляющими моего нынешнего образа жизни...

Ну и козёл же в погонах я был раньше!

Впрочем, и Крис когда-то был суворовцем! Узнал я это потом, когда отмечали годовщину ихнего суворовского выпуска. Собралось народу немного, человек двадцать, зато охват был большой: глава ооновской комиссии, солист Мариинки (драматический тенор), водопроводчик, хозяин города Тюмени, автор памятника Фанни Каплан, секретный космонавт, рыбак с Дальнего востока, начальник Иерусалимской полиции... А о дамах, которые украшали собой это сборище, я вообще промолчу, потому что никто не поверит.

Криса они держали за большого музыканта и возмущались, чего это он не выступает, когда теперь всё можно. Только один-единственный раз сыграл у Курёхина в 'Поп-механике', произвёл фурор - и что? Крис только отругивался: пусть вам Вишняускас играет...

Чего-то они, видно, с этим Вишняускасом не поделили.

Ликование по поводу выпуска началось почти официально, но вскоре преобразилось в сон упоительный, магометанский рай;  я уж и думать забыл, что такое возможно в действительности...

Короче, старички дали дрозда по-суворовски: не числом, а умением.

И убедился я, что именно предыдущее поколение, поколение пятидесятилетних, за короткий период хрущевского послабления сумело хватить и, главное, усвоить столько свободы, сколько нам и не снилось, а нынешним - так просто не нужно...

Но это я отвлекся.

События, которые перевернули всю нашу жизнь, начались достаточно тривиально: часа в четыре утра раздался звонок, а чуть попозже заявился и сам клиент. Был он давним Крисовым приятелем, комсомольским начальником среднего звена, и я помню, как он слёзно просил Криса разыскать печать, пропавшую во время очередной комсомольской 'случки'. Теперь он гордо носил форменное новорусское пальто и кличку 'Скачок'. Физиономия его, вопреки науке анатомии, увеличилась раза в два, причём прежнее задорное личико странным образом сохранилось, будучи вписанным в сизо-багровые мясистые ягодицы. И вот по этим ягодицам текли самые неподдельные слёзы.

- Крис, Крисюха... Ванька, блин... вы Коростыля помните? Ну, картины его - и у меня висят, и в этом... нефтеперегонном, как его?.. Центре Помпиду, и в галерее Гугенхейма...

- Помним, - ответил Крис за нас обоих.

- Опять, дурачок, сбежал из психушки. Позавчера ещё сбежал, а хватились только утром вчерашним, козлы, за что я им платил, не знаю, а мне только вечером позвонить решились - не гостит ли такой у вас... он уже, считай, сутки как мёртвый, а они звонят, представляешь? Он же всегда ко мне прибегал, а сейчас вот - не дошёл. Он же доверчивый был, Серёга... Замочили его по дороге какие-то уроды. И не просто замочили... а с выдумкой...

- Рассказывай, - потребовал Крис, и Скачок, давясь слезами, стал рассказывать.

С Сергеем Коростылёвым они были друзья с детства, вместе лазали по чердакам и подвалам, вместе когда-то попробовали портвейн и сигареты. Уже в средних классах Серёга рисовал лучше всех - и тогда же появились в нём первые признаки безумия. И то, и другое прогрессировало со страшной силой... Скачков же, пойдя сперва по комсомольской линии, а потом естественным образом перетекши в большую коммерцию, продолжал присматривать за другом - и по простой душевной склонности, и из корысти (картины Коростылёва дорожали просто-таки катастрофически), и полагая не без оснований, что за деяние сие на Страшном Суде часть грехов ему спишут. И вот теперь - Серёга погиб страшной смертью. Какие-то нелюди затащили его в выселенный дом в Истре, раздели, подвесили за ноги и ножом просто исполосовали. Серёга истёк кровью. Как сообщили Скачку знакомые менты, такого рода убийства по Москве и области случаются где-то раз в два-три месяца в течение уже лет пяти, если не больше, но резонанса не имеют, так как погибают в основном бичи и беженцы, и ещё ни разу напасть на след убийц не удалось. Дела эти на ментовском жаргоне назывались 'висяк в квадрате'. Предполагали, что это справляют обряды какие-то доморощенные сатанисты...

- Крис, ты пойми, я не прокурор, мне доказательства не нужны. Ты мне их только найди, гадов этих, сатанюг долбанных, ты мне на них только пальцем укажи... Ты же в эти секты входишь, как на танке! Они же боятся тебя все! Ты же про них всё знаешь! Денег не жалей, понял? Я за Серёгу... я им потом сам глотки перегрызу. Менты, может, найдут кого для отмазки, чтобы народ не шумел, - а мне нужны настоящие. А если менты и настоящих поднимут - то сделай так, чтобы ты нашёл раньше! Понял, Крис? Скажи, понял?

- Понял. Но ты же знаешь, что нам по уголовке работать запрещено?

- А что в этой стране вообще разрешено? Ты тут сам запрещён. И я тут запрещён. И Серёгу вот запретили...

Короче, мы взялись за это дело.

Работа была в разгаре. Крис курил, лежа на козетке, и ловил носом выпущенный изо рта дым. Я прикладывался к пузатой бутылочке 'Хенесси'.

- Кристофор Мартович, не забудьте: на четырнадцать часов запланирована встреча с товарищем Коломийцем, - оторвавшись от монитора, сказала старуха Хасановна, которую мы иногда между собой называли Халхинголовной. - По поводу приёма нового сотрудника.

- Секретарши, что ли? - рассеянно сказал Крис. - Так у нас уже есть секретарша.

- Было сказано: 'оперативного сотрудника'...

- Забавно, - откликнулся Крис. - Иван, ты никого не заказывал?

- Не помню, - сказал я. - Вроде бы был какой-то разговор...

- Был телефонный разговор с товарищем Коломийцем о выделении вам постоянного сотрудника. Он состоялся вчера в девятнадцать сорок пять.

Железная леди Хасановна - Дора Хасановна Шварц - происходила из небольшого прайда самаркандских немцев. Было ей восемьдесят лет, и за свою жизнь - пока не осела за столом нашего 'розыскного бюро 'Аргус' - она возглавляла Первые отделы по крайней мере в десятке самых секретных советских 'ящиков'. С последним местом работы ей немного не повезло: это была какая-то хитрая сейсмологическая лаборатория в Ленинабаде. Как множество таких же, как она, Хасановна в одночасье осталась без жилья, без пенсии и без родни. Пару месяцев она скиталась по немилостивой Москве и к нам зашла лишь для того, чтобы попросить корочку хлеба. Как раз перед этим у нас кончились секретарши - их прошло много через приёмную, все они были молоды, красивы, владели языками и что-то слышали о компьютерах, - но ни одна не могла сдержать своих матримониальных позывов. Даже замужние, что вообще поразительно. Всем им хотелось окружать нас уютом, разводить растительность на наших окнах, развешивать занавески, кормить нас вкусной и обильной пищей из ближайшего ресторана...

Так что Хасановна вошла в нашу дверь - и неожиданно для себя задержалась.

Благодаря ей мы наконец обрели свой стиль! Она сама долго ездила по комиссионкам, разыскивая классическую конторскую мебель. Крис где-то добыл двадцатилетней давности бидон с краской буро-зелёного госпитального цвета и ею раскрасил панели. Я встроил компьютер в корпус телевизора 'Радуга' - были такие, из красного дерева, их продавали только ветеранам... За какую-то неделю из нашей беспородной прихожей получился кабинет следователя ОГПУ/НКВД из голливудского фильма ужасов. Хасановна, оклемавшись немного, приоделась - и теперь принимала посетителей в строгом тёмно-сером костюме, ослепительной белизны блузке и чёрном галстуке-шнурочке. Однажды она постриглась в мужской парикмахерской под ежик - и анфас стала напоминать Малькольма Мак-Дауэлла, переодетого женщиной. В профиль же Хасановна была настоящим индейским вождём, только без перьев.

Курила она так много, что мы пошли на нарушение стиля и повесили под потолком кухонный воздухоочиститель.

Делопроизводство пришло в совершенный порядок: все документы составлялись по форме, и вечная угроза отъема лицензии, висящая над любым предприятием, подобным нашему, вдруг стала чисто теоретической. Устаканилась и бухгалтерия. Деньги от клиентов принимала Хасановна, и получить что-то на текущие расходы стало невероятно трудно... Впрочем, налоговая полиция, нагрянувшая однажды, тоже ушла не солоно хлебавши.

В каждой комнате висели огнетушители и аптечка, а в ванной - спасательный круг.

Ресторанная вакханалия быстро прекратилась, и даже разносчики пиццы забыли к нам дорогу. На кухне тоже воцарился порядок: в понедельник была гречневая каша с тушенкой, во вторник - перловая с тушенкой, в среду - рис с курицей, в четверг - вермишель с рыбой, в пятницу - пшенка. В субботу и воскресенье мы были балуемы макаронами по-флотски, а к чаю полагался сахар...

Но самое больше впечатление на всех, и на нас в том числе, производил канцелярский стол. Был он размером с бильярдный, только что крытый не зелёным сукном, а чёрной кожей. Древесина отзывалась на постукивание звонко, почти как хрусталь. Поверхность украшали бесчисленные следы папиросных ожогов, стаканных донышек, керосиновых ламп и неосторожно брошенных кипятильников. На внутренней стороне дверцы тумбы, вместившей всю нашу картотеку, была выцарапана надпись: 'Я чист перед народом и пар...' - подкреплённая парой пулевых отверстий. Круглые сутки горела лампа зелёного стекла, с бронзовым литым основанием. Пепельница размером с больничное судно была оснащена хитрым устройством, бесследно поглощающим окурки. Чернильный прибор из фальшивой китайской бронзы и настоящего нефрита изображал один из эпизодов Великого Похода. Под толстым пуленепробиваемым стеклом разложены были календари, план-графики, расписания поездов и самолётов, а также десяток фотографий, изображавших бывших мужей Хасановны в порядке поступления; морды у мужей были такие, что даже товарищ Сталин, томящийся на открытке под тем же стеклом, чувствовал себя неуютно...

Обстановка эта смиряла клиента и резко повышала ликвидность его капитала - но одновременно вселяла надежду.

Ровно в четырнадцать звякнул колокольчик на входе, и, пригнувшись, вошла стильная девочка под два метра ростом в джинсах и мешковатой ветровке. За нею втиснулся Коломиец. Его-то было много по обыкновению.

- Дора Хасановна, - робко обратился он к нашей секретарше, - я тут договаривался с вами...

- Садитесь, - резко скомандовала она. - Заполняйте анкету. Это, что ли, оперативный работник? Хорошо! Потянулись наконец девчата к настоящему делу...

- Хасановна, - подал голос Крис, - позвоните Коломийцу, пусть даст машину до ночи. И сам пусть приезжает. В Истру поедем...

И мы поехали в Истру.

Но прежде Ираида освоила последнюю пустовавшую спальню, которая до того была гостевой. И в квартире сразу стало как-то тесновато.

- Не боишься оставлять племяшку в нашем вертепе? - подмигнул я Коломийцу.

- Немного побаиваюсь, - признался он, - не хотелось бы мне вас потерять...

Всеслышащая Хасановна немедленно откликнулась:

- А как же мы на Амуре - жили все вместе в первом бараке? Отношения наши были чисты!

- Да вы-то там урабатывались так, что силы только на храп хватало, - махнул рукой Коломиец. - Ты на этих бездельников погляди...

- Я за моралью слежу, - обиделась Хасановна.

- Да, у нас не забалуешь, - сказал я. - Представляешь, Женя, как на режимном предприятии: больше двух приводить нельзя...

- И только до одиннадцати утра, - добавил Крис.

В Истру мы приехали уже около пяти. Дом, в котором замучили художника, стоял на отшибе - старый двухэтажный насыпной восьмиквартирник. Рядом высился роскошный недострой, каких много стало в Подмосковье: то ли посадили хозяина, то ли взорвали, то ли невзначай разорился сам. По раскисшей тропе среди строительного мусора мы пробрались к цели. Между деревьями, обступающими вход, натянута была бечевка с бумажным обрывком.

- Плохое место, - сказал Крис, ежась.

- Чего уж хорошего, - пробормотал Коломиец. - Стадо они тут выгуливали потом, что ли...

Он нагнулся и полез под бечевку.

- Эй, - крикнул кто-то сзади. - Вы тут чего забыли? А ну, назад!

К нам торопился пожилой милиционер в распахнутой шинели.

- Участковый, капитан Петренко, - небрежно козырнул он. - Кто такие?

- Поисковое агентство 'Аргус', - представился я. - А также 'Тимур'. Нашего клиента убили у вас тут.

Участковый долго и пристально рассматривал наши удостоверения и лицензии.

- Так это вы и есть Коломиец? Слышал, слышал. Очень приятно... жаль, не предупредили меня... Слушайте, а что же он за человек такой был? Отчего хипеш? Я его шмотки перебирал - бомж в натуре...

- Знаменитый художник он был. А что так ходил... привык, наверное. Или нравилось. Ну как, можно осмотреть место?

- Да конечно же. Пойдёмте. Только вот девушка... Я человек на что уж привычный, да и то, как снимал его с крюка, - поверите, замутило...

Мы посмотрели на Ираиду. У неё чуть сузились глаза и подрагивали крылья носа. Она не сказала ничего.

- Ведите, капитан, показывайте, - кивнул Коломиец. - Арестовали кого-нибудь, нет?

- Нам, думаете, скажут? Ха, держи карман. Если позвонят когда, чтобы место это не охранять больше, - и то спасибо. Что тут вчера делалось...

- И что делалось?

- Да, правильно если сказать - то ничего. Наехало их - откуда только взялось? - машин шесть. А толку? Что мы с Филимоном - извиняюсь, с капитаном Филимоновым, это угро наше, - что мы с ним записали, то эти передрали в свои протоколы, да нас ещё и носом натыкали: чернила, понимаешь, не того цвета... Осторожно, здесь ступенька качается - и притолока низкая...

В подъезде пахло собаками и бомжами. Лестница на второй этаж была разломана, двери в квартиры крест-накрест заколочены, но никакого сомнения , что место это обитаемое - или было таковым до самых недавних времён.

- Нам сюда.

Дверь в подвал - гнусно-коричневая, ноздреватая, будто до покраски по ней колотили ледорубом - висела на одной петле и открывалась с жутким звуком, который не назвать было ни скрипом, ни завыванием. Коломиец включил свой мощный фонарь, осветил лестницу, и мы стали спускаться: участковый впереди, Крис за ним, потом я, потом Ираида и последним - наша главная ударная сила.

Внизу было холодно. С тянущихся повсюду труб свисало какое-то мочало. Воняло страшно. Не в смысле: очень сильно, а в смысле: вонь внушала страх. Да, кровь, да, дерьмо, которым и лучшие из нас плотно набиты - но было в этом букете что-то ещё... что-то утончённое.

- Ну, вот... - голос участкового зазвучал глухо. - Тут всё и было. Смотрите сами.

- Ага... - это был Крис. - Ага... Так. Погасите-ка свет. И молчите.

Коломиец послушно щелкнул выключателем, и нас окутала тьма. Я уже довольно долго работал с Крисом, чтобы научиться различать качества тьмы. Тьма бывает лёгкая, тяжёлая, вязкая, плотная, прозрачная, волокнистая, туманная... тьма как отсутствие света и тьма как исчезновение света... активная и пассивная, наконец. Здесь была тьма - мёртвая. Труп тьмы, уже начавший разлагаться.

Это понимание пришло, конечно, не сразу. Мы стояли, проникаясь местом. Потом я услышал, как тяжело дышит Ираида. И только потом - почувствовал тьму.

Говорят, что врачи привычны к покойникам, и вообще... Так вот - это неправда.

Когда оказываешься замурован в разлагающемся трупе, все профессиональные навыки идут к чёрту. Наружу прёт подкорка, и удача, если удаётся её перехватить.

Я успел, но чудом.

- Включай, Женя, - услышал я как будто сквозь накинутый на голову мешок.

В свете фонаря лица казались известковыми.

- Ну, а теперь надо всё глазами осмотреть...

- Может, я вам уже не нужен? - слабо сказал участковый. - Чувствую, сейчас облюю вам тут всё...

- Хорошо, - сказал Крис. - Подышите воздухом, только далеко не уходите. Висел он там? - и Крис показал рукой куда-то в угол.

- Да-да...

Сопровождающий наш торопливо застучал сапогами по ступеням.

Крис достал диктофон и, прохаживаясь по подвалу и заглядывая в углы, заговорил.

- Итак, осмотр места преступления. Подвальное помещение, типичное для домов подобного типа. Высота около двух метров, потолок деревянный, опирается на стальные балки, возможно, рельсы. Размеры помещения приблизительно девять метров в длину и семь в ширину, пол земляной, большое количество коммуникаций. Хотя дом восьмиквартирный, вижу только три уцелевшие кладовки. Судя по следам на полу и потолке, остальные кладовки здесь были, но их сравнительно недавно разобрали - возможно, на доски. Часть досок сложена у стены - гнилые. Далее: в правом дальнем от входа углу, в боковой стене, имеется ещё одна дверь, ведущая в небольшое закрытое помещение размером примерно три на четыре метра, пустое. Правее этой двери, примерно в полутора метрах от неё, имеется вбитый в потолок крюк, согнутый из ребристого арматурного прута марки 'тринадцать'. По показаниям участкового милиционера капитана Петренко, именно на этом крюке и висело тело убитого. Атмосфера в подвале крайне гнетущая, возникает чувство пристального злобного взгляда в затылок, нехватки воздуха...

- Можно, я поднимусь? - спросила Ираида.

- Конечно... - рассеянно отозвался Крис и продолжал: - Звук голосов приглушается, эха, характерного для пустых помещений, практически нет. Ощущение опасности и страха. Предметы кажутся более тяжёлыми. Далее - осмотр пола. К сожалению, все следы затоптаны при официальном осмотре, но с некоторой долей уверенности можно утверждать, что следы крови под крюком несколько неадекватны действительной кровопотере, на таком утрамбованном полу лужа должна значительно превышать те шестьдесят-семьдесят сантиметров в диаметре, которые мы наблюдаем...

Вернулась Ираида.

- Отдышалась? - спросил я.

- Я? Да я к дядечке милиционеру бегала. Спросила, были ли вчера здесь бабы. Следователи там или кто ещё...

- И что он сказал?

- Не было. А следы-то - есть.

- Крис!

- Я слышу. Где? Покажи.

- Вот. Вот. Вот. И вон там - целая семейка...

- Женя, свети!

И Крис, встав в пресловутую коленно-локтевую позу, принялся рыть носом землю. Ух ты, шипел он, уххх...

Ираида подошла к пустой комнатке, предназначенной то ли для трансформатора, то ли для бойлера, заглянула внутрь. Для этого ей понадобилось сильно нагнуться. Потом она задумчиво постучала пальцами по косяку двери.

- Дядя Женя! - окликнула она Коломийца. - Подойди, пожалуйста!

- Что у тебя? Ещё что-то нашла?

- Не знаю. Странно просто. Тут всё старое такое, а косяк - из сырого дерева.

- Отсырело...

- Да что я, не отличу? Месяц назад эта осина ещё в лесу стояла... - и для подтверждения она постучала костяшками пальцев по косяку.

- Ну тебя, ей-богу. Оно вон чёрное всё, а ты говоришь - месяц.

Подошёл Крис. Коснулся спорной двери. Потом как-то мучительно передёрнул плечами.

- Вот она где, кровь-то вся...

Ираида прижала к губам запястье.

4.

- Пока мы тут балаболим, - сказал Коломиец, - на Петровке, мабуть, человек пять на этот эпизод раскололи.

Они сидели в приёмной при не Бог весть каком свете зелёной лампы. Все, кроме Ираиды, чувствовали себя погано. Доктор сказал, что налицо типичный похмельный синдром без предшествующих возлияний. Думалось через 'не могу'.

- Что мы имеем? - в который раз медленно проговорил Крис и стал загибать пальцы. - Кровью убитого вымазали дверь. Перед дверью всё истоптано. За дверью следов мало. На полу воск. Не парафин - именно воск. Этот непонятный автобус. То ли был, то ли нет. Куча окурков. В основном 'Лаки страйк', некоторые с помадой... В поселке вырубался свет, причём в разных домах в разное время. Куда-то делись бродячие собаки...

- Крыса на дереве, - напомнила Ираида.

- Крыса на дереве, - согласился Крис. - Дети чего-то боятся, а дети - оторви да выбрось. А главное - молоко скисло.

- Почему главное? - спросил Коломиец.

- Если молоко скисает, то рядом чёрт, - популярно объяснил доктор.

- Ты на чёрта не клепли, братья коников свели, - сказал Коломиец. - Хотя... не знаю. Вот в Африке я бы такому не удивился, но чтобы у нас...

- А ногу-то тебе кто отрывал? - спросил доктор. - И не в Африке...

- Ну, это другое, - засомневался Коломиец.

- Удивляюсь я твоему скептицизму, Женя, - сказал Крис, глядя в потолок. - Ты бы после того должен был или в монастырь податься, или каким-нибудь гуру заделаться. Видно, верно говорят: хохол прежде чёрта родился...

- Ты не отвлекайся, - сказал Коломиец. - Дело надо делать. Воны хочуть поженуть вэлыку хвылю. У твоего же братца в министерстве неприятности будут.

- Он-то отмажется, - сказал Крис. - Вечный заместитель. На них, падлах, всё и держится... А ридна мова у тоби, товарышу Коломийцю, дуже погана, як у самого Кучмы...

- Да с вами, москалями, повяжешься...

Все замолчали. Из кухни вышла Хасановна с подносом. Стаканы были, конечно, граненые, с пузырьками, зато в серебряных подстаканниках. К чаю она, в честь Ираиды, подала варенье. После ритуальных прихлёбываний и причмокиваний доктор задумчиво сказал:

- Чай бывает питьевой и технический...

- То вы на бессонницу жалуетесь, а то настоящего чаю требуете, - сказала Хасановна.

- А-а, - оживился доктор. - Всё равно нам не спать, так что и правда, заварите-ка нам, Дора Хасановна, вот именно настоящего, чтоб лом стоял...

- Как хорошо, что девушку завели, - сказала Хасановна. - Хоть без мату пожить... При Никите вашем допустили эту антинародную привычку!

- Я, собственно, лом только и имел в виду, - стал оправдываться доктор. - Ну, Хасановна, настоящий чай! Вы же помните, что такое - настоящий! Бессонные ночи в наркоматах и всё такое...

- Тогда людей кто попало не убивал, государственный был порядок...

С этим она повернулась и ушла на кухню.

- И ещё одно, - сказал доктор. - Существенное. Отчего мы такие вареные? Вагоны не разгружали, кровь не сдавали... В геопатогенные зоны я не верю...

- Возможно, придётся поверить, - сказал Крис. - С наскоку нам это дело не одолеть. Придётся собирать рассеянный материал, его должно быть много. Может быть, слишком много. Есть у меня такое предчувствие. На крышу бы сбегать, да сил сегодня нет...

- А что у вас на крыше? - спросила Ираида.

- Астральный пост, - ехидно сказал доктор.

- Этим учёным главное - ярлык приклеить, - лениво сказал Крис. - Просто оттуда, Ирочка, всю Москву видно. А когда видно - тогда и понятно... кое-что... Завтра вместе слазим, покажу.

- Вы лучше сразу договоритесь, за кого она замуж пойдёт, - сказала мудрая Хасановна из кухни. - Пока прописку московскую не отменили - пусть всё будет по закону.

- Ага, а то я будто сюда невеститься приехала! - сказала Ираида.

- Все леди делают это, - сказал доктор. - Женя, сколько у тебя было жён?

- Богато, - отрезал Коломиец.

- Да ты и родственник, - сказал доктор. - Придётся нам разыгрывать девушку в орлянку, как те купцы.

Ираида поднялась.

- Это ещё зачем? - спросила она напряжённо.

- Власти у нас странные, - объяснил Коломиец. - То нельзя, это нельзя. Хотя по Конституции всё можно. Но, чтобы в конфликт не вступать, мы все делаем как бы по-ихнему. И они довольны, и мы. Ты, Ирка, главное, не беспокойся. Это называется фиктивный брак. Люди при нём иной раз только на разводе и встречаются.

- Вот она, Москва: не душу испоганит, так паспорт! - заявила Хасановна. - А без этого нельзя?

- Можно, - сказал Коломиец. - Но трудно. Иногда, бывает, так тормознёт...

- Вы девушку мне не тираньте, - непоследовательно сказала Хасановна. - Может, она сама хорошего человека успеет найти.

- В Москве? - усомнился доктор.

- А что вы имеете против Москвы? - возмутилась Хасановна. - Это сердце нашей Родины...

- Скорее, шанкр, - сказал доктор. - И такие большие шанкры бывают только в России!

- Дора Хасановна, - начал было Крис, - иногда вы меня просто изумляете своей нелогичностью...

Но Хасановна вернула разговор в прежнюю колею:

- У нас на Октябрьской площади старичок один бывает одинокий. С четырнадцатого года.

- С четырнадцатого года одинокий? - испугалась Ираида.

- Рождения четырнадцатого года. В наркомате средмаша был главным секретчиком. Родственников нет, я проверяла. Помрёт, наверное, скоро. Квартиру партии завещал...

- Что же вы, Дора Хасановна, сами-то ушами хлопаете? - возмутился доктор.

- Так он же Нину Андрееву поддерживает! - в ответ возмутилась Хасановна. - Подлинный коммунист не вправе связать свою судьбу с гнусным фракционером! Я от скоропалительного брака с троцкистом Флейшманом до сих пор отмыться не могу...

- Строго у вас, - с уважением сказал Коломиец.

'Настоящий чай', наконец, достиг кондиции. Для полной зрелости его сдобрили добрым ирландским виски и вересковым мёдом.

- Начнем с самого простого, - сказал Крис, отставив пустой стакан. - С самого примитивного. С пещерного. Не кажется ли вам, господа, что физическое наше состояние вполне укладывается в описание встречи простого обывателя с энергетическим вампиром? Только без вампира.

- Не бывает, - сразу сказал доктор.

- Да я знаю, что не бывает. Но описания-то существуют.

- И что из этого? - спросил доктор.

- А то, что неплохо бы нам собрать побольше фактов такого вампиризма и наложить их на карту умертвий.

- Это к колдуну Митрофанову, - сказал доктор. - Он по этой части дока.

- Возьмёшь на себя? - спросил Крис.

Доктор кивнул. Посмотрел на часы, потянулся к телефону.

- Не поздно? - спросил Крис.

- А он спит с четырёх до семи. Один раз ночью, один раз днем... Иннокентий Михайлович? Добрый вам вечер, Стрельцов беспокоит... Здоров, вполне здоров, чего и вам желаю. Что? Нет, просто устал. Да. Вот он, здесь сидит, привет передаёт... да. М-м... вот это да. Хорошо. А мы и сами хотим с вами увидеться. Да, по делу. Видите, как удачно сложилось... Господи, да хоть сейчас! - он усиленно заморгал правым глазом. - Нет, лучше мы к вам. Вдруг ваша картотека понадобится...

Он положил трубку. Обвёл всех глазами.

- Я, конечно, могу показаться смешным, - сказал он, - но Митрофанов потерял свой 'ролекс'. А я зачем-то потребовал крепкого чаю. Вам не кажется, что это судьба?

- Ну, как решим: выдаём Ираиду за старого большевика или пустим меж себя? - вернулся к забытой проблеме Коломиец.

- Утром разберемся, - сказал Крис. - Это требует мозговых размышлений. В отличие от текущих дел, которые лучше думать ногами.

- Где он живёт, ваш колдун? - Коломиец тяжело поднялся, с сожалением ставя на стол второй недопитый стакан.

- В Мневниках, - сказал доктор. - Я дорогу знаю, покажу.

Колдун Митрофанов занимал семикомнатную двухуровневую квартиру в каком-то совершенно рядовом обшарпанном доме. Все окна его квартиры были забраны фигурной ковки решётками с семилучевыми звёздами в центре и стилизованными залманами в углах.

Если бы не слава лютого бабника ('Избавляю от бесплодия по фотографии!'), Митрофанов сошёл бы за евнуха: у него был скошенный подбородок, круглое доброе лицо и высокий вкрадчивый голос. Халат был соответствующий, войлочно-зелёный, с золотыми кистями и золотым орнаментом по обшлагам и полам; в таком халате его пропустили бы в любой гарем Абу-Даби... и напрасно, ох, напрасно...

От прочих российских колдунов Митрофанов выгодно отличался биографией. До семьдесят девятого года он был вторым секретарем пензенского обкома, но после отравления грибами и неоднократной клинической смерти осознал высшие истины, закопал в лесу партбилет и начал прорицать и врачевать. Руку он набивал на бывших товарищах по партии, поэтому даже в советские времена милиция его не трогала...

- О-о, целая делегация! - воскликнул он, встречая гостей. - И юная красавица с вами! Позвольте представиться: Иннокентий. Для друзей Кен. Наверное, вам уже сказали, что я колдун?

- Сказали, - кивнула Ираида, - как без этого?.. Я - Ираида. Для друзей.

- А живых врагов у неё нет, - сказал доктор.

- Вообще-то я колдунов видела... - протянула Ираида с сомнением.

- Где? - живо заинтересовался Митрофанов.

- Гусары, молчать! - торопливо сказал доктор.

- И правда, помолчите-ка, - нагрубил всем Крис, обвязал лоб хайратником и медленно двинулся по комнатам.

Все послушно сидели и ждали, и даже Митрофанов стал робок и тих.

- Иннокентий Михайлович! - донеслось вдруг из дальней комнаты. - Расскажите-ка анекдот!

- Какой? - с готовностью подскочил Митрофанов.

- А какой в голову придёт.

- Ну... так сразу и не вспомнишь... Про колдунов или так?

- Всё равно.

- Э-э... А как быть с дамой?

- Вы рассказывайте, и всё. С дамой потом разберемся.

- Понял. Значит, так. Подарил грузин сыну к совершеннолетию пистолет - золотой магнум. Через неделю спрашивает: 'Гиви, ты ухаживаешь за своим оружием?' Гиви отвечает: 'Он мне надоел! Я его у Дато на 'ролекс' сменял'. - 'Ты дурак, Гиви. Однажды ночью к тебе в дом придёт человек и скажет: 'Я твоего папу мотал, я твою маму мотал, я тебя самого мотать буду!' И что ты ему ответишь? Полвторого?'

- Ага! Эпическая сила! Часы лежат на книжной полке - там где-то рядом то ли романы о Бонде, то ли видеокассеты. Вы совали руку в какую-то глубокую дыру...

- Уп!.. - втянул воздух Митрофанов. Он торопливо побежал куда-то в прихожую, зашлёпал вверх по лестнице - и через две минуты вернулся сияющий, застёгивая на запястье золотой браслет.

- Может, ещё чего поискать? - хмуро предложил Крис, окидывая взглядом перенасыщенное предметами жилище колдуна. - Телевизор не пропадал?

- А, - махнул рукой Митрофанов, - плевать. Разве что юность моя пропала... - и подмигнул Ираиде. - Что я вам должен?

- Попробуем по бартеру, - сказал Крис. - Вы энергетическим вампиризмом одно время занимались?

- Давно это было, - вздохнул Митрофанов. - Но способность эту я по болезни утратил и потому-то и из партии ихней вышел. Какой прок?..

- Я в другом смысле. Вы же потом защиту людям ставили...

- Ну да, конечно. Вам тоже надо?

- Пока не знаю. Но у вас ведь наверняка все эти случаи должны быть задокументированы?

- Разумеется. С восемьдесят третьего года и до... так, дай Бог памяти... последний пациент был у меня восемь дней назад. В картотеке имеется две тысячи двести сорок одна карточка! - он улыбнулся сдержанно, но гордо.

- И места... как бы это сказать... нападения - там тоже отмечены?

- Ну, а как же! Место, время, обстоятельства...

- А бывает так, чтобы... э-э... жертва имела место, а злодей - нет?

- В трёх четвертях случаев. Умелый вампир, как правило, умеет внушить донору что угодно. Проще всего - невидимость и неощутимость. Только новички прокалываются. А серьёзный вампир, допустим, вообще садится себе в самолёт - и летит куда-нибудь до Хабаровска. Потом обратно. За два конца он насосётся, как удав, на полгода вперёд. А пассажиры дня через три всяко разно оклемаются...

- Так вот что такое 'джет-шок'! - воскликнул доктор.

- Именно! - поднял палец Митрофанов. - Ведь экипажу-то за железной дверью ни черта не делается! Предлагали мы 'Аэрофлоту' наши посты на билетном контроле ставить - не разрешили: статьи, говорят, такой нет. Сами, наверное, из этих ребят...

- Иннокентий Михайлович, - сказал Крис, - нам очень - очень! - нужно нанести эти все случаи на карту. Если мы доктора вам оставим, вы не станете возражать?

- Лучше бы девушку, - сказал Митрофанов.

- Нельзя, - сказал Крис. - Она у нас стажерка, а на стажерках многие горят, как мотыльки. Нам бы не хотелось вас потерять. Значит, так: братца моего мы злорадно разбудим ранним утром...

Из записок доктора Стрельцова

Всю следующую неделю мы занимались чёрт знает чем. Но - очень упорно. Стоит ли говорить, что карта подтвердила наши предположения, но более не дала ничего. Да, теперь мы точно знали: в тех местах, где происходили таинственные умертвия (язык уже не поворачивался назвать их 'ритуальными'), некоторое время люди и звери вели себя странно и ощущали что-то необычное. В первую очередь, конечно, усталость, измотанность, бессилие, безысходность - иногда такую чёрную, что дело доходило до попыток самоубийства. Очень часто в это же время и там же отмечались небольшие пожары: напился, уснул с сигаретой... Спустя некоторое время людям начинали сниться яркие и сумбурные сны, которые въедливый Митрофанов пытался описывать. Я сам приходил в отчаяние: мне казалось, что жизнь моя прошла напрасно, что я бездарь, а мой друг жулик, что мы обречены на унизительную капитуляцию... и лишь большим усилием воли удавалось напомнить себе, что и мой организм соприкоснулся с тем 'вампиром'... Идиотизм.

Полный и окончательный идиотизм.

Ираида вдруг заявила, что категорически против использования слова 'вампир' и его производных, - и попыталась объяснить, почему. Мы не поняли, однако же согласились. Но адекватной замены не нашли и стали использовать условный термин 'Феномен-В'. Трудно сказать, стало ли от этого лучше думаться...

Крис облазил несколько окрестных дачных поселков, где в разное время находили обескровленных бомжей, провёл ночь в мастерской покойного Коростылёва, день - в галерее на Крымском валу, где готовились открыть выставку памяти, несколько раз проехался в электричках... Похоже было на то, что и он делает всё через силу, не испытывая ни жалости к усопшему, ни желания найти и наказать злодеев, - а так, отрабатывая обязательства перед клиентом. Хотя это, наверное, и есть профессионализм...

О гибели Скачкова мы узнали из газет.

'Московский комсомолец' напечатал пакостную, как всегда, информацию под заголовком 'Чисто мужская компания угорела в гараже'. В ней рассказывалось, как сгинул по пьяному делу в своих гаражных апартаментах 'новый русский' по кличке Скачок с группой шоферов и прихлебателей. При этом делались всяческие мерзкие намёки, поскольку все шестеро погибших были мужчины...

- Вот так, - сказал Крис, складывая газету. - Получили, можно сказать, вольную. Обязательств нет, деньги есть... по совести надо бы их вернуть...

- Кому? - спросил я.

- Вдове.

- Которой из них?

Он сложил газету ещё раз, потом ещё.

- Тогда что? - он посмотрел на нас.

- Не понимаю, - сказала Ираида.

Вообще для стажерки она задавала слишком мало вопросов. Крис как-то возмутился: 'Ты же вопросами нас изводить должна, мучить! Чтобы мы тебя на фиг посылали, а потом усталым голосам просвещали...' На что Ираида рассказала притчу о старухе, понимающей дзэн, и нетерпеливых учениках мастера Хакуина.

- Я сам не понимаю, - он положил свёрнутую донельзя газету на стол и пристукнул сверху кулаком. Что-то задребезжало. - И дело вязкое, противное, не вижу я его и не чувствую! Или боюсь, может быть... Не пил Скачок вообще! На дух не переносил! После... в общем, было у него потрясение. А с шоферами зачем ему сидеть - компании ради? Да ерунда это всё! Не верю.

- Может, совпадение? - предположил я.

- Эпическая сила! И в совпадения я не верю!

Он ещё бушевал некоторое время, потом устало стёк на диван. Над диваном висел недавно купленный Ираидой постер: цапля держит в клюве лягушку, но лягушка передними лапками сдавила цапле шею. Птица уже закатила глаза... Надпись гласила: 'Никогда не сдавайся!'

- И что ты предлагаешь? - спросил я.

- Да ничего я не предлагаю... Давайте-ка лучше вот что. Давайте-ка выпьем.

И мы выпили, но легче не стало.

- Почему Скачка? - спросил Крис, мусоля ломтик лимона. - Логичнее было бы - нас...

- А кто такие мы? - возразил я ему. - Наймиты грязные и беспринципные. Есть заказ - делаем, нет заказа - водку пьянствуем.

- Угм. Значит, заказа нет?

- Нет.

- Жаль, жаль... Уж очень непонятное было дело. А главное, ясно ведь - на этом не кончится.

- Вы и правда хотите прекратить расследование? - чуть дрожащим голосом спросила Ираида.

- Хотим? - Крис пожал плечами. - Тут не в желании дело. Мы сейчас просто не имеем права продолжать его.

- Мы не имели права и начинать, - напомнил я.

- Ну... это другое. Допустим, мы нашли сволочей. И что дальше? Доказательств у нас нет, улики ни один суд не примет... разве что Страшный, но там и свои следаки имеются, нам не чета...

- А если нанять кого-нибудь?

Мы уставились на эту чёртову дуру. Она всё поняла, но попыталась защититься:

- Когда художника Такео Окумура зарезал пьяный рёнин, то Масахиро Кавамото, конюший князя Ивамото, живший в провинции Кавати, дал клятву отомстить за смерть незнакомого ему человека. Двадцать лет он разыскивал убийцу, ставшего к тому времени дайнагоном, настиг негодяя в его собственном дворце, перебил стражу и слуг - и покарал ударом 'падение лепестка сливы на лунную дорожку', рассекающим человека от мочки уха до подвздошья. Потом поджег дворец, а заодно и весь город...

- Ты владеешь ударом 'падение лепестка сливы'? - спросил меня Крис.

Я оторопело покачал головой.

- К сожалению, я тоже.

- Ваша почтительная ученица немного знакома с этой техникой рубки, - сказала Ираида и потупила глазки.

Как мы выяснили позже, вскрытие показало следующее: смерть всех шестерых погибших в том подвале наступила от удушья. Ни алкоголя, ни известных ядов в крови Игоря Скачкова обнаружено не было...

Чтобы стало немного понятнее, я должен сказать, что это было не единственное дело, которым занимались мы той весной. То есть и времени не хватало катастрофически, и силы улетали, как в трубу. Более того: некоторые дела были и поинтереснее, да и повыигрышнее (во всех смыслах). Взять, например, подмену фаворита Собкора (от Соболя и Корявой) в ночь перед рысистыми бегами. Или, скажем, дело 'Лаокоон' - исчезновение двух километров кабеля правительственной связи в районе поселка Малая Шушера... Не говоря уже о 'фирменных' розысках сбежавших из дому подростков.

Ираиде для разбега дали на первый взгляд простенькое дельце: установить факт супружеской неверности. Заказчицей была когда-то известная эстрадная певица Д. Мы так и не смогли понять, зачем ей это нужно и какого, собственно, результата она от нас ждёт. Видимо, дамочка насмотрелась 'Адвокатов Лос-Анджелеса' и решила сделать всё, как у них. Но вместо фотографий и видеокассет Ираида притащила к ней живого (слегка придушенного) изменщика и вручила со словами: 'Иди и не греши'. Изменщик, боясь оглянуться на Ираиду, поклялся, что никогда больше не выйдет из дому, не то что бы что...

Гонорар за это у нас бездарно ушёл на тупые розыски по делу 'Кровавый косяк'. Криса вдруг потянуло на дорогостоящие развлечения: театральные премьеры 'для своих', хэппенинги, инсталляции и перфомансы, конкурсы причесок, бюстов и задниц, росписей по живому и мёртвому телу... Мы возвращались домой изумлённые и потерянные. Но Ираиде нравилось. С какой-то выставки-продажи она принесла кривое вишнёвое деревце в горшке. Деревце сразу нашло себе место на кухне... Кажется, Ираида чувствовала себя просвещённым европейским путешественником, попавшим на праздник первого обрезания в племени бороро.

И, видимо, в этих беспорядочных метаниях мы зацепили-таки какую-то чувствительную паутинку...

О том, что за конторой нашей кто-то чужой стал осторожно подглядывать, нам доложила баба Фира, продающая газеты на подходах к метро. Дверь наша запиралась только на ночь, да и то не всегда, поскольку самое имя Коломийца работало лучше всяких охранников и засовов, однако система раннего оповещения у нас сложилась давно, и как-то сама собой. В неё входили дворничиха Альфия, безногий гармонист Гоша, персональный пенсионер Степан Афанасьевич - заядлый доминошник, упомянутая тётя Фира, а также пара трудных подростков, брат и сестра Кулюгановы.

Мы как раз сидели на кухне, доедая поздний завтрак.

- Кристофор Мартович, - позвала Хасановна, - тут к вам... - но из-за её спины уже просунулась встревоженная тётя Фира и четко доложила:

- Значит, так. Вертится в округе типчик склизкий, вами интересуется. Будто знаком был когда-то, да поссорился, а теперь вот помириться хочет, а подойти не решается... в общем, чушь всякую плетёт. На пропойцу хочет быть похожим, а ботинки хорошие носит. Но не с Лубянки, это точно. И ещё баба молодая появилась, не наша, с колясочкой гуляет, а в колясочке кукла пищит, я точно говорю, кукла, - потому что таких многозарядных памперсов не бывает. И ещё какие-то электрики фонарь чинили, я потом позвонила в электросеть...

- Спасибо, тётя Фира. Садитесь с нами, перекусите. Настоялись, наверное, с утра.

- Нет, садиться я не буду. Так вот: от фонаря того - я посмотрела - вход в подъезд как на ладошке виден и три ваших окна, что во двор выходят.

- Это понятно, с чего бы они на другой фонарь полезли... Хасановна, Ираида, ну, посодействуйте же! Надо усталого человека хоть кофеём напоить.

- Нет-нет, пойду я. А то Кулюгановы там мне такого наторгуют - я их за себя оставила...

Всё же мы заставили тётю Фиру выпить чашечку действительно хорошего кофе, сдобренного капелькой коньяка, и после её ухода обсудили, как жить дальше.

В результате уже через час тихая наша квартира стала напоминать жилище простой российской семьи накануне незапланированного визита президента. Коломийцевы спецы облазали все углы в поисках жучков, проверили обе телефонные линии, показную и секретную, установили на парадной скрытый металлоискатель, а на окнах - телекамеры специальной противоснайперской системы наблюдения. Сразу же были засечены двое наблюдателей с биноклями: на чердаке дома напротив и в киоске, торгующем сигаретами; на фонаре таращила свой синий глазок маленькая телекамера. Контору, похоже, кто-то решил обложить всерьёз. Машину нашу, стоявшую у подъезда, минеры быстро ощупали и осмотрели, после чего отогнали в сервис. Теперь мы могли пользоваться только машинами из гаража 'Тимура'. Крису было категорически запрещено выбираться на крышу. Не слушая наших возражений, старую дверь подкрепили второй, внутренней - разумеется, бронированной. Кроме этого, никто из нас не должен был покидать помещение иначе как в сопровождении двоих вооружённых охранников. Надо им размяться, мрачно сказал Коломиец, мясо вон какое накачали, а мозги отдыхают...

Активность возымела действие: первой исчезла девка с коляской, потом посты наблюдения с биноклями. Последним смылся 'пропойца', к тому времени многократно сфотографированный. Телекамеру, привинченную к фонарю, решили пока не трогать: пусть позабавятся люди, жалко, что ли. Тем более, что идущий от неё кабель - тонкий и прозрачный - глазастая Катька Кулюганова проследила до самого его пропадания всё в том же сигаретном киоске. Пост тёти Фиры был от этого киоска метрах в сорока, и именно там она стала покупать свои любимые 'More' с ментолом.

Короче, началась правильная война разведок.

Честно сказать, поначалу мы уверены были, что все эти неприятности происходят из-за 'Лаокоона'. И ждали, что вот-вот заявится некто, желающий нас закупить на корню за большие деньги или как-то иначе, но пресечь нашу деятельность в этом направлении. Получилось, однако, иначе.

В тот вечер Крис жаловался на вялость и леность, на боль в голове и отвращение к человечеству - короче, начиналась его обычная депрессия. Начиналась не вполне по расписанию, до полнолуния была ещё неделя, но такое случалось и раньше. Всё же после полуночи - Хасановна только-только улеглась - он захватил саксофон и пошёл на крышу в сопровождении Ираиды и одного из охранников, Паши по прозвищу Бурчало. Буквально через минуту - я ещё не успел даже расположиться перед телевизором, чтобы посмотреть что-нибудь развлекательное, - они ссыпались вниз, и Паша тут же метнулся в сортир. На лице Ираиды остались одни глаза - чёрные и огромные. Крис казался вялым и безучастным, но я знал, что именно так у него проявляется испуг.

Настоящий испуг.

- Я только не понимаю, как они это сделали? - процедил он. - Где они просочились?.. Иван, плесни-ка водки. Морду свело.

Я налил ему полную, немного Ираиде и совсем на донышко, чтобы и запаха не было, проблевавшемуся Паше. Коломиец держал их в большой строгости и поблажек не делал никогда.

- А я-то думаю - с чего это меня корежить начало... - Крис брезгливо посмотрел на свои руки и повернулся к кухонному крану - помыть. - Ну, скоты...

- Что там такое? - спросил я Ираиду.

- Там... там... Я даже не знаю, как описать...

- Я сам, - не оборачиваясь, сказал Крис. - Павел, ты как?

- Нормально, шеф. Я ведь не слабак какой...

- Ничего, брат. От неподготовленного человека трудно ожидать другого. Ты ещё молодец, до сортира донес... Ладно, нам тут покрякать надо в узком кругу...

Но с кряком получилось не сразу. В конце концов, выпив и чуть успокоившись, Крис рассказал, что на крыше, как раз на его 'астральном посту', кто-то очень тщательно и умело совершил 'Entonnoir du sang' - тайное вудуистские действо, заставляющее и в буквальном, и переносном смысле застывать кровь в жилах. Года два назад мы были невольными свидетелями этого обряда в тамбовских лесах - и даже меня, успевшего всё-таки отвыкнуть от афганских картинок, продрало тогда насквозь. Но каким образом эти мерзавцы просочились на крышу незамеченными, как протащили несчастных кошек, и почему никто не слышал, как кошки орали, - а они не могли не орать...

- Вот, значит, кто на нас пытается наехать, - раздумчиво сказал Крис. - Как они там себя обозвали: 'Шуйца Мороха'? Помнишь, мы ещё долго дознаться не могли, что это за тварь такая - Морох... Я, братцы, в самом начале подумал почему-то, что 'Кровавый косяк' - их ручек дело. Связи тогда не уловил... а скорее, просто запутался.

- Ниточка у нас теперь есть, - сказал я. - Можно попробовать потянуть...

- И выдернуть чеку, - сказала Ираида.

Я пожал плечами:

- Возможно. Но, думаю, за три секунды мы успеем отрыть себе окопчик.

Крис обежал кухню каким-то отсутствующим взглядом. Он говорил, что иногда, глядя вот так, мимо всего, он ухитряется увидеть что-то под поверхностью вещей. Мне всегда хотелось узнать, что именно он видит.

- Ребята, - сказал он наконец. - Хочу, чтоб вы прониклись. Мы - вляпались. Очень глубоко и погано. Вряд ли те ребятки простили нам первый наш наезд - и вдруг мы опять попадаемся им на глаза, нагло давим следующую мозоль... Реакция в этом случае может быть... безрассудной. Вы меня понимаете?

- Вполне, - сказала Ираида.

- Рано или поздно они поймут, что это, - он ткнул пальцем вверх, - не сработало. Это первое. Второе: я не думаю, что наша игра мускулами перепугала их до вечной икоты. Кроме того, я сам не очень люблю, когда на меня наезжают, да ещё с применением всяческой чертовщины - третье...

- Короче, ты пытаешься вырулить на то, что хоть не мальчик, но хочешь в Тамбов. Так?

- Ну... да.

- С группой здоровья?

Он молча кивнул.

- А ты уверен, что это на самом деле тамбовские волки, а не подстава?

- Уверен. Такое не скопировать. Это даже не почерк - это... отпечаток, что ли. Клише.

- А какого же чёрта их принесло в Москву? Думаешь, в Тамбове кончились бомжи?

Крис потеребил нижнюю губу. Было как-то особенно тихо - той тишиной, которая усиливает далёкие и гасит близкие звуки. Так бывало осенью в горах, когда небо закрыто, а луна - голубым пятном, и на фоне этого пятна с севера летят птицы. Слышно, как они тихо переговариваются меж собой.

- Москва и без них достаточно мистический город, - проговорил Крис, - а с ними, может быть, превращается во что-то большее... - и он снова обежал кухню и нас тем же пустым взглядом. - Что это я такое сказал?..

- Вы верите в... как бы сказать?.. - Ираида мучительно задрала одну бровь.

Крис молчал. Сейчас его можно было бить кувалдой - он слышал только внутреннего себя.

- Мы с Крисом несколько не совпадаем во мнениях, - сказал я. - Он уверен, что всяческая магия действительно существует в окружающем мире, но представляет собой совсем не то, что люди по этому поводу думают. Поэтому он избегает называть всякие потусторонние явления по именам, чтобы избежать стереотипного восприятия. Я же считаю, что всё это размещается только в сознании людей, но когда множество людей верят во что-то несуществующее, то абсолютно не важно...

- Это я всё понимаю, - сказала Ираида. - Наподобие того, как Хёрай - место по ту и по эту сторону рассвета. С одной стороны, оно существует, с другой - в него веришь. Путь по лунной дорожке... Но я спрашивала немного о другом. Ведь искусство пересекать границу тени передаётся из поколения в поколение, и человеку, чтобы всерьёз овладеть им, приходится отказываться от вещного мира и бродить меж живых людей, как меж призраков-синкирё. Обучение занимает всю жизнь...

- Ты хочешь спросить, откуда в Тамбове гаитянская грусть? Надуло ветром перестройки. Наверное, бывают периоды, когда усвоение всяческой дряни идёт чертовски быстро... как у малышей.

- О! - Крис будто очнулся и увидел нас. - Маугли.

- Кто? Мы?

- Да какие мы... Всякие эти... самоделы. Глупые книжки, стихийные таланты. Что-то получается... иногда. Учителей нет. И вырастают звери.

5.

Операцию готовили в глубочайшей тайне. Крис был объявлен больным, к нему вызвали сначала участковую докторшу, а потом 'скорую'. Медицинский аспект продумал Стрельцов, знавший о способах 'косить' если не всё, то многое, - так что Крису пришлось некоторое время помучиться, зато доктора отбыли дальше по своим сложным орбитам в полной уверенности, что имели дело с неподдельным больным. Хасановна обегала все близлежащие аптеки в поисках каких-то волшебных пилюль, а Ираида приволокла две полные авоськи ярких и потому издалека видимых апельсинов и лимонов. Клиентам - даже очень выгодным, даже тем, кому назначили приём заранее, - было отказано: вежливо и непреклонно.

На вторую ночь 'карантина' - часы пробили три - перед окнами конторы, заехав двумя колёсами на узкий тротуар, остановился старый потрепанный 'КАВЗ'. Водитель открыл капот и, светя яркой переноской, стал ковыряться в моторе. Конечно, была какая-то дурная вероятность, что посторонний глаз заметит, как из окна выскользнули и тут же скрылись в недрах салона Крис и Ираида... но, скорее всего, этого не случилось. Было слишком контрастно для невооружённого глаза, а всяческую оптику система наблюдения засекала мгновенно.

Через минуту переноска погасла, хлопнула водительская дверь, и автобус, свернув налево, быстро покатился по Сретенке в сторону Сухаревской и там смешался с густым в любое время суток потоком транспорта. Опять же, будь у обладателя постороннего глаза вдобавок и тонкий изощрённый слух, он отметил бы, что мотор автобуса работает необычно ровно и негромко...

Потому что восемь цилиндров - это всё-таки восемь цилиндров. И триста лошадиных сил - это триста лошадиных сил. И этим лошадям, в сущности, начхать на тонну брони в конструкции кузова.

Ираида испытывала мудрую охотничью сонливость - до зверя ещё далеко. Путь был выбран почти кружной, через Рязань - там предстояло отдохнуть до света, с тем, чтобы вечером миновать Моршанск и около полуночи достигнуть цели - базы отдыха 'Металлист' на живописном берегу Цны. На эту базу через подставных лиц Коломиец купил восемь горящих краткосрочных путевок...

Салон автобуса позволял разместиться достаточно комфортно: мягкие кресла раскладывались в полноценные лежанки, вместо заднего сиденья смонтированы были холодильник и микроволновая печка. Только очень тщательный обыск с применением рентгеновских аппаратов и автогенов позволил бы обнаружить между потолком и крышей тайник с оружием. Большой вес и очень хорошая регулируемая подвеска позволяли машине идти по неожиданным российским дорогам, можно сказать, плавно.

И Крис, и Ираида перенесли не так давно контакт с 'Феноменом-В', отбирающим у человека душевные и физические силы, и совсем недавно, хотя и на короткое время - с 'Entonnoir du sang', оказывающим на организм примерно такое же воздействие. Как установил доктор, следующей фазой развития процесса должны были стать сны...

Ираида дважды вздергивала себя, заставляя проснуться и не закричать, - когда огромный воняющий луком и водкой медведь навалился на неё сверху и когда молоденькие круглолицые милиционеры, ставшие вдруг почему-то очень большими, гоняли её ногами и хоккейными клюшками по скользкому, как каток, полу. Наконец она не выдержала, встала и пошла взять из холодильника бутылку газировки. Спросонок ей показалось, что она идёт очень долго. Холодильник был забит снегом, из которого торчали горлышки. Она потянула наугад. Это оказался 'Дюшес', липкий и сладкий, почти голый сироп - холодный настолько, что казалось: в желудок падают льдинки. Жадно допив всё до капли, Ираида бросила бутылку в мусорный контейнер и пошла обратно. Холод клубился внутри, рисуя морозные узоры. Неожиданно она поняла, что автобус пуст. На лежанках валялись сморщенные пледы - как оболочки сдувшихся воздушных шариков. Она хотела приподнять край одного, но почему-то не решилась. За окнами стремительно мелькали огни, иногда сливаясь в дрожащие полосы. Кто-то должен быть за рулем, подумала она и стала пробираться вперёд по проходу, загромождённому непонятно откуда взявшимися вещами. Сзади слышалось тихое неразборчивое бормотание.

За рулем сидела женщина в телогрейке и платке. Набегающий ветер сдвигал платок на затылок, она время от времени поправляла его левой рукой. Правая лежала на румпеле. На фоне густо-синих - чуть только взявшихся по краям розовым - облаков лицо её казалось меловым. Губы шевелились беззвучно. Мама! - позвала Ираида. Мамка, ты что, не слышишь? Куда ты правишь? Впереди зияла пасть. Чёрный язык чуть подрагивал. Сворачивай!!!

Не свернула...

Река оборвалась водопадом. Ираида вцепилась в медный поручень. В невозможной низи дрожала тёмная радуга. Автобус чуть покачивался вперёд-назад, как задетые ветром качели. Мимо прошёл тощий негр с несчастным лицом, оглянулся. Взгляд его был полон укора. Потом он шагнул из двери. Ещё несколько минут был виден падающий крестик: раскинувший руки человек, не умеющий летать. Теперь я, подумала Ираида спокойно. Просто очень холодно, а так - даже и не страшно.

Почему так холодно?

Сквозняк... Со стороны водителя дверь тоже была распахнута, и в кабину, как в баню, врывался морозный пар. Что ж ты наделала, мамка... Ираида, стараясь двигаться осторожно, села на остывшее сиденье, положила руки на руль. Он был такой холодный, что кожу прихватывало. Потом она дотянулась до ключа зажигания, повернула его. Мотор заклекотал, задергался, забился. Вдруг - выровнялся. Изо всех сил откинувшись назад, Ираида выжала сцепление и включила задний ход. Плавно-плавно стала отпускать сцепление. Что-то забарахталось под колёсами. Ну же! По миллиметру автобус начал отползать от края водопада. Вода бурлила вокруг. Льдинки стучали в борта.

Ираида уже отъехала от опасного места, уже можно было разворачиваться и двигаться дальше, как вдруг показалась Льдина!

Зелёный, синий, глубокий фиолетовый, чёрный - все цвета льда.

Она надвигалась не быстро, но занимала собой всю ширину реки, всё русло - она была ледовый поток и смерть.

Ираида выбралась наружу. Вода едва доходила до колен, но густотой напоминала мёд, притом мёд, полный острейших игл. Ираида стояла и смотрела, как наползает ледник. Ничего нельзя было сделать, ничего...

Вдруг всё взволновалось справа - будто она смотрела на мир сквозь прозрачный холодец, и этот холодец затрясся. Потом как бы из ничего возникли две очень белые руки, вцепились в её плечи и встряхнули, и встряхнули снова. Всё вокруг внезапно расплылось и потекло вниз грязными струями; лицо Ираиды вдруг оказалось над поверхностью мира, здесь не было воздуха, но были яркие летящие звёзды, туманные облака - и тёмное лицо, состоящее из мрака, летящих звёзд и туманных облаков...

Потом она распахнула глаза. Здесь тоже было лицо, то же самое лицо, только наоборот - светлое, почти бледное, страшное, знакомое. Проснись, проснись!.. - звуки долетали издали, теряя по дороге что-то важное. И всё же они достигали сознания, и Ираида сумела ухватиться за реальность и вывернуть себя из дикого сна. Она села. Крис выдохнул облегчённо.

- Ну, старуха... крепка же ты спать!

- Я кри... - язык был шершав и тверд. Ираида попыталась сглотнуть. - Кричала?

- Было немного, - Крис кивнул очень серьёзно, и Ираида была ему благодарна за это: сейчас малейшая усмешка могла бы погубить всё. - Но это не важно. Хорошо, что ты наконец проснулась.

- Который час? - спросила Ираида. - Уже Рязань?

- Рязань... - сказал он странно. - Ты правда ничего не помнишь?

- А что я должна помнить?

- Ну... хоть что-то. Мы ведь обратно едем.

Ираида приникла к стеклу, будто за окном могла быть подсказка. Но там была просто темнота - за толстым холодным стеклом.

- Я... я правда... - у неё перехватило горло. - Да что же это?..

- Хотя показала ты себя отменно, - сказал Крис. - Правда, Женя?

Подошедший Коломиец кивнул. Он выглядел усталым и озабоченным.

- Не журись, племяшка, - прогудел он. - Ну, с такими уж гадами мы схватились... Вырвусь в Чижму - поставлю твоему барону лучшего коньяку ящик. Так выучить - это надо талант иметь, большой талант...

- Что, я правда что-то?.. - Ираида вдруг поняла, что давно ощущает мозжащую боль в костяшках пальцев. Она посмотрела на свои руки. Они были толсто забинтованы. - Ого!

- Шкуру сняла, - пояснил Коломиец. - Но такого и я бы не смог. Они там охренели, как увидели...

- Что я сделала? - спросила Ираида, холодея.

- Сараюшку эту ихнюю разнесла - голыми руками. Любо-дорого. Неужели не помнишь?

Ираида покачала головой.

- Евгений Феодосьич! - позвал вдруг водитель. Голос его был напряжён. - Тут что-то не то... бредь какая-то...

Коломиец, пыхтя, просунулся к нему. Крис тыльной стороной пальцев коснулся Ираидиного лба.

- Ты не волнуйся, - сказал он. - Постепенно вспомнишь. Ещё и не такое люди забывают...

- Крис, подь сюда, - сказал Коломиец, не оборачиваясь. - Узнаёшь местность?

- Истра, - удивлённо и встревожено сказал Крис. - Вова, как тебя сюда занесло?

- Да ей-же-Богу, Кристофор Мартович, что я, дорог не знаю?.. Не понимаю, как сюда заехал. Не бывает такого. Да и по спидометру, сами гляньте, ну, никак мы в Истру попасть не могли! Это что-то...

- Без паники на борту, - приказал Коломиец. - Притормози-ка вон там... Вон, где кривое дерево.

Автобус, тяжело хрустя щебнем обочины, остановился.

Только-только начинались утренние сумерки. Нежный тонковолокнистый туман переплывал шоссе, заполнял собой промежутки между домами и деревьями, делая пейзаж похожим на свежие декорации для фильма ужасов. Всему этому ещё предстояло развалиться и сгореть - то ли под ударами теплового луча марсиан, то ли от лавы и огня проснувшегося в Подмосковье вулкана...

- В лесу - леший, - серьёзно сказал Крис. - А на дорогах кто? Трактовый?

- Наверное, - водитель был совершенно потерян. - Никогда со мной такого не было...

- Всё когда-то случается впервые... А что, Женя, не зря нас трактовый сюда вывел? Глянь-ка - вроде тот самый дом... Ираида, как твоё мнение?

Ираида всмотрелась.

- Да, - сказала она глухо. - Тот самый...

- А именно на этом месте стоял тогда автобус, - продолжал Крис. - Люди некоторое время мялись около автобуса, потом их позвали к дому. В дом. Там уже всё было готово. Ну, что? Пойдём, посмотрим?

- Таких совпадений не бывает, - сказал Коломиец.

- А кто говорит про совпадения? - удивился Крис.

Они вышли втроем. Потом Коломиец движением пальца призвал ещё двоих - Костю и Наталью... я помню их имена, подумала Ираида почти панически, значит, я действительно где-то была, что-то ломала, это не сон... Было почти холодно - раннелетний ночной холод с намёком на солнечное дневное тепло - и сыро. Пахло как-то с намёком на подземелье и плесень...

Недостроенный соседний дом стал похож на древние развалины. Крапива - молоденькая, крепкая - росла повсюду, даже на стенах. Светлый кирпич местами щербился.

В старом доме уже не было ни дверей, ни оконных переплётов. И весь он будто бы скособочился и сделался совершенно чёрный. Запах плесени и гнили просто истекал из него.

Коломиец достал свой фонарь, включил. За свет можно было держаться.

- Наталья, жди здесь, - приказал Коломиец, и охранница с готовностью кивнула. - Если что...

- Ясно, - сказала та, и Ираида не вполне поняла, что именно ей ясно и что такое "если что". Но Коломиец не обратил внимания на такую поспешность ответа. Что ж, ему лучше знать своих сотрудников...

Он стал спускаться по противной лестнице с узкими и покатыми ступеньками. Ираида двинулась было следом, но Крис взглядом отодвинул её за свою спину. Костя замыкал.

В подвале было почти нечем дышать. Вонь стала плотная, хоть режь ножом. Тот изысканный оттенок сейчас довлел, уже перестав быть изысканным. Ираиде подумалось, что таким может быть запах какого-то неразборчивого в связях тропического цветка, которому решительно всё равно, кто его опыляет - пчелы, мотыльки или навозные мухи. И - она могла поклясться - помещение съежилось! Она держала в голове все цифры обмеров и, будь её воля, сейчас промерила бы заново - хотя бы для того, чтобы убедиться лишний раз в яви происходящего. Но Крис поднял руку, призывая всех молчать и замереть, и устремил взгляд в дальний угол.

Сначала Ираиде показалось, что там лежит собака. Потом она поняла, что нет - это совсем другое...

Существо было явно мёртвое, с раздутым животом и разинутой пастью. У него была собачья - нет, скорее волчья - голова и короткая жёсткая шерсть по всему туловищу. Но из этой шерсти торчали две чёрные скрюченные руки и две чёрные же ноги с длинными ступнями. Подошвы и ладошки были цвета мокрой оберточной бумаги.

- Вы слышите? - спросил Крис.

То, о чём он спрашивал, услышать можно было - ногами. Далёкое тугое содрогание, недоступное ушам. Возможно - недоступное на поверхности земли. Внезапно Ираида поняла. Это были шаги, и они приближались.

С потолка посыпалась земля.

- Сюда! - крикнул Коломиец, бросаясь в маленькую комнатку за кровавой дверью. Косяки в фонарном луче засветились багрово. - Скорее!

Он шагнул через порог и пропал.

- Дядя Женя!!! - Ираида завопила во всю мощь лёгких, кинулась следом...

В потолок будто ударили чугунным копром, в углу что-то рухнуло, всё заволокло пылью. И совершенно неожиданно - земля вдруг ушла из-под ног! Ираида вскрикнула сдавленно, взмахнула руками...

И кончиками пальцев зацепилась за что-то!

Только секунды через две - через огромной величины промежуток времени - Ираида осознала себя висящей на одной руке. Под ногами опоры не было, и второй рукой схватиться было не за что. Почему-то был свет, яркий зоревой свет. Она вскинула взгляд - над нею было красно-чёрное напряжённое лицо Криса. Он держал её за пальцы. За разбитые забинтованные пальцы. И всё. Под ногами опоры не было...

- Только не бойся, - сказал он. - Я тебя вытащу. Давай вторую руку. Поднимай её. Осторожно. Хватайся за мою...

Она попыталась дотянуться до его руки, но почему-то не смогла.

- Давай. Ну, ещё чуть-чуть... Ногами упрись. Так. Ещё. Подтягивайся...

Не хватало сантиметра. Кончики пальцев касались... касались... и больше ничего. Ираида попыталась нащупать ногой какой-нибудь выступ, зацеп... всё осыпалось.

- Нет! Не отпускай! Держись!!! - в голосе Криса зазвучал страх. Страх. Он передался ей, окатил ледяной водой...

Она ещё раз попыталась подтянуться, ухватиться второй рукой. На это ушли последние силы. Потом пальцы разжались. Ираида почувствовала, как начинает скользить вниз, вниз, теряя вес и форму, как всё меньше и дальше становится лицо над нею, как расщелина превращается в щель, в тонкую неровную полоску, как пропадает совсем...

Холод был такой, что, падая, она замерзала насмерть.

- Барышня, барышня! - услышала она над ухом. - Просыпайтесь, Рязань скоро...

Ираида, всё ещё обмирая от потери опоры и от падения, попыталась приподняться. Тяжёлая медвежья шкура прижимала её к сиденью. Приподняв от лица край её, Ираида вдохнула хрусткий морозный воздух. Всё кругом было блеск и сияние...

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Так вот и вышло, что меня оставили на хозяйстве. Мне надлежало играть роль озабоченного и озадаченного джентльмена, ухаживающего за другим джентльменом, хватившим спицею патоки. И я честно носился по аптекам, вызывал опять же участковую (в качестве больного ей были предложены две сотенные бумажки, и это её вполне устроило), посылал Хасановну за мёдом и молоком... Так прошёл день, вечером же я оставил свет за жалюзи и позвонил давней знакомице Й., отношения с которой странным образом осложнились за последние недели. Й., для виду поломавшись по телефону, всё же приехала - как она заявила, лишь для того, чтобы поставить меня на место.

Из короткого рваного разговора, возникавшего в промежутках между, выяснились странные подробности, на которые могли обратить внимание только женщины. Логики в её рассуждениях не было, да и быть не могло, но зато был накал, страсть и подозрения. Я ведь не просто не знал - я и подумать не мог, что Ираида влюблена в меня, как кошка. Оказывается, её фразы и жесты, обычные с виду, для проницательной Й. были как образец почерка для опытного графолога. Или, вернее, как чужие сны для опытного толкователя снов...

Учитывая, что Й. видела Ираиду мельком раза два или три и не обменялась с нею ни словом, - такой итог наблюдений мог только изумлять. Воистину, женщины знают что-то, неизвестное людям.

В третьем часу ночи - я уже подумывал, а не отвернуться ли к стенке и не поспать ли? - вякнул телефон. Не общедоступный, а второй, секретный. Мы называли его 'кремлевкой'.

Звонил Альберт Мартович, он же 'братец Майкрофт'.

- Алло? Иван? С Крисом я могу поговорить?

- Вообще-то да, но вряд ли получится, - сказал я. - Он сожрал две дозы снотворного. Попробовать разбудить?

- Нет, не надо. Как он?

- В той же поре. Не лучше, но и не хуже. Что радует.

- Понятно. Ладно, пусть спит. Я тебе расскажу, а там - разберетесь...

И он поведал занятную историю. Предыдущей ночью, а вернее, уже под утро, около пяти, в Мытищах произошло столкновение между местными байкерами и какими-то пришлыми бригадистами. Причём сначала наглые чужаки накостыляли байкерам и пригрозили даже сковырнуть все эти несчастные Мытищи с того прекрасного лица, которым является Москва и Московская область, - дабы не портили портрета. Байкеры не снесли обиды и явились с подкреплением. Чужаки дрогнули и, пальнув несколько раз, удрали на трёх пикапах. Байкеры гнали их по шоссе верст двадцать, потом вернулись. На месте схватки остался сбитый мотоциклом чужак с каким-то документом на имя Рудольфа Батца, а чуть позже и чуть в стороне милиция обнаружила связанного и ничего не понимающего негра. Всё это было бы в порядке нынешней страшноватой повседневности, только вот... - и тут братец Майкрофт замялся. Он с полминуты тянул длинное 'э-э-э...', нукал и мекал - но наконец проскочил трудное место и решился изложить странность дела именно так, как она описана была в протоколе. Побоище происходило у недостроенного гаражного комплекса. Негр был найден внутри помещения для охраны, в прихожей. Рядом с несчастным стоял чистый эмалированный тазик с брошенной в него чистой же ковыльной побелочной кистью. А в потолок ввинчен был большой железный крюк...

Мне понадобилось несколько долгих секунд, чтобы осмыслить сказанное. Потом я стал задавать вопросы.

Й. велено было спать до утра. На всякий случай то же самое я повторил охранникам. Сам же, уподобясь легендарному Керенскому (легендарному, ибо реальный ничего подобного не делал) переоделся в женское платье... не в платье, конечно, потому что Й. ходила исключительно в брюках, но белый её плащ и белую шляпу я позаимствовал, имея в виду когда-нибудь отдать. Равно как и ключи от машины. Й. на каблуках и я без каблуков получались примерно равного роста; с походкой было сложнее, но с третьего-четвёртого прохода перед охранниками я заработал сдержанный аплодисмент - и совсем уже собрался выйти и уехать в чужой машине, как на лестничной площадке сработал металлоискатель!

Эта система была отрегулирована не так, как в аэропортах - где даже золотой зуб во рту или фольга в пачке сигарет способна возбудить датчики, нервные и мелкозлобные. Нет, техники Коломийца поступили иначе: наш датчик начинал реагировать на компакт массой триста-четыреста граммов металла. Из серьёзного оружия он мог пропустить разве что на две трети пластмассовый 'Хеклер-Кох-70', машинку в наших широтах редчайшую.

Ребята, конечно, тут же отвлеклись от меня и стали через мониторы рассматривать, кто же там шумит. Оказалось, это больших размеров дед с палкой. Он медленно и осторожно спустился на площадку (я, кажется, уже упоминал, что с улицы к нам нужно было спускаться - на три ступеньки). Постоял, приглядываясь. И - позвонил в наш звонок.

Я ликвидировал маскарад. Кивнул охранникам. Сам подошёл к переговорному пульту.

- Кто?.. - самым сонным голосом.

- Мне бы Дору Хасановну. Здесь она живет?

- Здесь. Но она спит. Четвёртый час.

- Извините, но дело отлагательства не терпит. Скажите ей, что Финогенов пришёл и что мальчуган помирает.

- Какой мальчуган?

- Фамилия такая - Мальчуган. Она знает.

- Минуту...

И я пошёл будить Хасановну.

Она выбежала босиком, накинув пиджак поверх зелёной махровой пижамы. Бросила взгляд на монитор, велела коротко:

- Впустить.

- Металл... - начал было я, но Хасановна отмахнулась:

- Это протез. Он на протезе.

Дед Финогенов без особого удивления окинул взглядом наше хозяйство, сел на стул и сложил руки на набалдашнике своей палки. Палка была нарочито узловатая, толстая, почти чёрная. Резной набалдашник что-то изображал, но что именно, рассмотреть из-под рук было трудно.

- Дело такое, Хасановна. Егор Викторович помер вечером, при мне. Остановилось верное его сердце, замолчало... И тут же появляются двое, и оказывается, что это дочка его, которая от него отказалась, с муженьком, и намерены они на жилплощадь его лапу наложить. Понимаешь? А муженёк её - адвокат отставной, крючкотвор, и как дважды два он доказал мне и другим, которые проститься пришли, что дело наше безнадёжно проигранное и в историческом аспекте, и в локальном, и что квартиры покойного нам, конечно, не видать. Судись, не судись, а всё по-ихнему обернётся... Не знаю, обратились мы уже, конечно, к нашим товарищам в прокуратуре, но ясно, что толку не будет и из этого. Да ладно, я ведь не о том хотел сказать. Дело главное вот в чём. Когда помирал Егор Викторович, сказал: есть у него коробка с документами старыми. И вот эту коробку велел он именно вам, Дора Хасановна, передать...

- И надо было среди ночи?.. - начала было Хасановна, но сама себя остановила и кивнула. - Ждите меня, Финогенов, я оденусь. С покойным кто-то остался?

- Сидят, сидят старушки, как без этого...

- Иван Петрович, вы нас не подвезете?

Я ждал этого вопроса и просчитывал варианты.

- Нет. Но машину я вызову. Сам побуду здесь, при больном. Мало ли что понадобится.

- Хорошо, доктор, - кивнула Хасановна и пошла одеваться.

Я позвонил в контору. Трубку взяли сразу.

- Это Стрельцов. Нам нужна машина. Шофер и охранник. Срочно.

Я дождался, когда Хасановна и дед Финогенов уедут, - и снова начал переодеваться женщиной. Почему-то захотелось, чтобы и сейчас кто-нибудь помешал мне выйти из дому. Но этого не случилось, и я, изящно покачивая бедрами, проследовал к светло-бежевой, под цвет шляпки, 'мазде'.

Рука моя чуть дрожала, когда я открывал дверь и когда заводил мотор. Но взрыва не произошло ни тогда, ни потом - когда я вырулил из двора. Зато в зеркальце заднего вида я увидел подфарники тронувшейся мне вслед тёмной машины.

Как пелось в одной опере про зайцев, 'предчувствия его не обманули...'

Итак, мой план оставить 'мазду' (и шляпку) на какой-нибудь автостоянке и уже в нормальном обличии взять такси - провалился. Теперь предстояло решить, за кем, собственно, слежка: за мной как за одним из сотрудников 'Аргуса' - или же за Й.? И если за мной, то почему именно за мной, а не за машиной, увезшей Хасановну? Это было бы логичнее... Нет, скорее всего муж Й. нанял коллегу-детектива, дабы выследить неверную супругу. Но и с этим нужно было что-то делать.

Я вытащил свою сканирующую 'моторолу' - жульническое приспособление, позволяющее звонить с чужих номеров, - и вызвал дежурного в Коломийцевой конторе. Он выслушал меня, деловито уточнил место и время встречи, и я почти услышал, что он думает обо мне лично и об 'Аргусе' в целом. Кто долго общался с Крисом, тот чуть-чуть заражался его способностями.

Ровно восемь минут спустя я, проехав Звёздный бульвар, круто свернул на Калибровскую. Тёмная машина последовала за мной - хотя и в некотором отдалении. У нужного мне тупичка я помигал поворотным огнем, въехал туда, метров через тридцать остановился и погасил все огни. Тут было темно, как в угольном погребе. Вскоре показался мой преследователь. Он почти уткнулся в мой бампер, коротко мигнул фарами... Я вышел, демонстративно снимая шляпу и плащ, и направился к нему. И тут же у выезда из тупичка остановился конторский 'Москвич'. Как и все оперативные машины Коломийца, вид он имел совершенно бомжовый.

Теперь я рассмотрел моего преследователя - хотя бы снаружи. Это был тёмный 'Форд-эскорт'. Ребята, сидевшие внутри, некоторое время не подавали признаков жизни. Потом стекло с тихим 'шууп!' всосалось в дверцу, и оттуда высунулось лицо - размытым светлым пятном с чёрными провалами глаз. Я включил фонарь - хороший фонарь, яркий. Глаза тут же зажмурились, сжались, как два кулачка.

- Убери свет... Стрельцов, это ты, что ли?

Я отвёл луч в сторону. Рядом с водителем сидел ещё один человек, прикрывая лицо отвернутой ладонью.

- Не узнаёшь, доктор? Асламирзоев я! Капитан Асламирзоев! Забыл?

- Илас? Господи, Илас... Какого чёрта ты тут делаешь?

- А ты, доктор? Ты-то сам - что тут делаешь?

- Я на работе.

- И я на работе.

- А ты где?

- Детективное агентство 'Буран'.

- Розыскное агентство 'Аргус'... Привет, коллега. Ну, капитан, колись!

- Доктор, шайтан тебя забери! Да дай я тебя хоть обниму! Сколько лет не виделись - и вон где встретиться пришлось!

- Илас, только выбирайся тихо-тихо - а то ребята из прикрытия невесть чего подумают. Мы же дело по шантажу ведём. И вы-то и есть - подозреваемые шантажисты.

- Тогда я посижу, - сказал благоразумный Илас. - Забавно, доктор. А нас наняли для негласной охраны... Так, имен не называя: ваш клиент - баба?

- Так точно.

- А наш - мужик. Однако, коллизия вышла...

- Я так и подумал. Ну ладно, хоть разобрались без мордобоя. Ты давно её охраняешь?

- Четвёртый... - Илас загнул несколько пальцев, - день. А что?

- Не знаю. Так просто. Надо будет завтра с клиентами беседу провести - да скоординировать работу, как ты полагаешь?

- М-м... Пусть директор решает. Ты сам-то в каком ранге?

- Замполит и зампотех. Ведаю литературой и потехами.

- Созвонимся...

Мы обменялись карточками.

- Клиентку свою ты нам, конечно, не вернёшь? - сказал Илас.

Я развёл руками:

- Только без обид. Она под нашей охраной, в надёжном месте...

- Какие обиды, доктор... По большому счёту, я тебя всю жизнь должен водкой поить. Увидимся, поговорим!

- Возвращаетесь на старое место?

- А что делать? Там и будем стоять, охранять. Нам за то заплачено.

- Тогда до утра, Илас!

Я подошёл к нашим. В машине сидели двое полузнакомых охранников с помповыми 'ремингтонами' наготове; за рулем пребывал сам Рифат Шувалов, зам Коломийца, бывший 'вымпеловец', идеально лысый и безбровый, а потому носящий гордое прозвище 'Фантомас'.

- Всё нормально, - сказал я. - Коллеги, по найму работают. Рифат, пусть кто-нибудь из ребят отгонит 'мазду', а нам с тобой надо будет смотаться в Мытищи.

- Куда надо отогнать? - спросил Рифат.

Я подумал и назвал ему адрес стоянки неподалёку от нашей конторы. 'Форд' тем временем выпятился из тупика и развернулся. Видны были лицо Иласа и рука, поднятая в приветствии.

Я ещё раз прокрутил в памяти наш разговор и решил, что в своей импровизации откровенных нелепостей не допустил, - как не заметил откровенного вранья у него. Впрочем, следовало сейчас же, по свежей памяти, записать всё - и потом спокойно обдумать каждую фразу.

Рифат, колебавшийся некоторое время, кого же отправить на самостоятельное задание, а кого оставить при себе для мелких поручений, наконец разрешил буриданову проблему.

- Роман, поставишь машину - и топай в 'Аргус', это три минуты ходьбы. Я за тобой заеду. Да, помповик не бери, по улице пойдёшь...

- Понял... - и назначенный охранник протянул ко мне руку.

- Ключи в машине, - сказал я.

- Понял... - повторил он.

Я сел впереди, на нагретое им сиденье. Рифат тронул машину.

- Куда именно в Мытищах?

Я назвал имя. Рифат внимательно посмотрел на меня. У него был взгляд старого психиатра, столкнувшегося с Наполеоном.

- Ты хорошо подумал?

И я признался, что не думал вообще, настоящего плана действий у меня нет, а есть только цель: застать в живых того странного чужака, потоптанного мотоциклистами. Застать в живых - и поболтать с ним.

Потом я включил диктофон и стал наговаривать свой диалог с Иласом.

6.

Пожалуй, всё время, которое 'группа здоровья' провела в тамбовских лесах, Ираида испытывала недоверие к реальности. Сны были убедительнее и умнее. Сейчас же ей казалось иногда, что она - героиня непонятного медленного чёрно-белого фильма, да ещё на языке, раздражающе похожем на русский - но совершенно не русском.

Эти перемещения с места на место... Эти разговоры с неизвестными людьми...

Запомнился обугленный сруб посреди лесной поляны - и невесть откуда взявшаяся плита серого сланца с глубокой резьбой: стоящий на задних лапах крылатый пес в короне - и то ли с жезлом, то ли с длинным крестом в 'руках'. Всё здесь поросло какой-то в это время года немыслимой, гомерической крапивой; среди толстенных серых мохнатых стеблей бугрились жабьего вида строчки.

Впрочем, сухой остаток всё-таки образовался. Щепотка, правда, однако - очень нужная щепотка.

В позапрошлом году Крис и Коломиец - разумеется, не вдвоём - выкрутили из цепкой шуйцы Мороха нескольких ребятишек, - после чего дела в этой организации (которую 'сектой' называли разве что по привычке, а следовало бы: 'религиозное бандформирование') ни с того ни с сего пошли косо и криво: кого-то арестовали и посадили, кого-то перещёлкала братва, кассу украли; на этой почве начались внутренние распри... и как-то очень быстро от наводящей ужас группировки остался пшик.

От той операции сохранилось немало документов, в частности - разного рода списки с адресами и прочими подробностями. Много имен было зачёркнуто, но кое-кто оставался...

И вот сейчас повезло: уже второй из найденных тогдашних сектантов, совершенно сторчавшийся 'страж' Васёк, подробно объяснил, где найти бывшего 'серого колдуна', а ныне хозяина бензоколонки Игорёшу Говоруна, по старому знакомству и из старых запасов снабжавшего Васька омнопоном. И хотя в пределах досягаемости оставались ещё несколько причастных, Крис решил, что на сегодня 'языков' достаточно.

Игорёша, вполне оправдывая свою фамилию, сыпал горохом, но эта болтовня лишь подчёркивала страстное желание не сказать ничего. Раскололся он лишь тогда, когда его отвели в лес, привязали к пню и начали поливать из бутылки бензином...

Из рассказа получалось следующее: при расколе в секте выделилась группа, близкая к кощуну Семарглу, в миру - Антону Григорьевичу Ященко. Он был одним из тех, кто создавал 'Шуйцу Мороха' ещё в далёком семьдесят девятом. Все годы он держался близко к верхушке, но - именно близко. Скорее всего, втайне от всех полагал Игорёша, на самом деле он-то и был настоящим главой, а сменявшие друг друга архиволхвы Стрибог, Ний, Марь - всего лишь глуповатые подставные. Их легко отстреляли, когда дело подошло к дележу, кощун же - остался.

Известно про него было мало. Говор выдавал в нём северянина, знание технической терминологии -соответствующее образование. Свободно владел английским, французским и суахили. Выпив, любил намекать на вхожесть в горние сферы, едва ли не в Политбюро. При воцарении Андропова воодушевился, говорил, что пришло наконец время настоящих людей, - и был буквально раздавлен смертью бедняги. Что ещё?.. Похоже, что бывал в Африке и на Гаити, причём жил там подолгу. Действительно умел оживлять - или, правильнее сказать, поднимать - мёртвых и наводить порчу на живых...

И ещё: все новички проходили через его руки. Что он с ними делал, никому не известно. Но люди становились - другие. Трудно объяснить, какие именно, но - другие.

Также, по мнению Игорёши (который некоторое время состоял при казначее), в последние годы через руки кощуна проходили миллионы долларов. Но - опять же, по мнению, и это Игорёша подчеркнул особо, - кто-то более хитрый или сильный на богатство наложил лапу. Хитрый и сильный настолько, что зловещие умения кощуна его не испугали. Эффектная же, со стрельбой и покойниками, покража кассы была лишь инсценировкой для мелкоты. Почему Игорёша считал именно так, он сказать не мог. Почему-то.

- Антон Ященко... - проговорил Коломиец, рассматривая на просвет бутылку с бензином. - Где-то когда-то я это имечко уже слышал...

- У меня примерно такое же чувство, - сказал Крис. - Но с прошлыми делами это имя вроде бы не связано. Нет?

- Боюсь соврать... Ты лучше скажи, что с этим делать будем?

- А вот не знаю. Настучит ведь.

Несчастный колдун, уже поверивший было в своё счастье, вдруг побелел и покрылся потом.

- Я? Настучу? Да что вы, миленькие, кому я буду стучать и с чего? Я молчать буду хуже рыбы! Я честное слово даю, пожалейте, у меня детей только своих двое...

- А вы тех детишек жалели, которым на мозгах клейма свои выжигали? Ты хоть знаешь, что с ними стало с тех пор? - и Крис точно так же побелел и покрылся потом. - Я считал: вы не меньше сорока человек искалечили! На всю жизнь... - он обернулся к Ираиде почти беспомощно: - Ты представляешь, уже по восемнадцать, по двадцать лет парням, а из дома их не вытащить, свет не выключают ночами... и не рассказывают ничего. Морды, как у скелетов... Эпическая сила...

- Я ни при чём здесь! - шёпотом закричал Игорёша. - Это не я! С этим сам Семаргл дело имел и девка его страшенная, Сива! Когда этот аппарат привезли, я уже никто был, никто! Я бы, может...

- Какой аппарат? - тихо спросил Крис.

- Я не знаю! - в голосе Игорёши зазвучал надрыв. - Я его видел-то раз или два. Маленький такой, в чемоданчике ободранном... Там шарик такой круглый, когда голубой, когда красный... и вроде бы светится...

- И что же он делает? Этот шарик?

- Я не знаю! Говорят... ну... если долго в него смотреть... что-то можно увидеть... что больше всего хочешь увидеть! А пока смотришь да любуешься, тебе можно любую лапшу на уши развешать, и ты всё скушаешь за святую истину...

- Яценко! - в один голос воскликнули Крис и Коломиец и устремили друг на друга указательные пальцы.

- Выплыл всё-таки, гад... - добавил Коломиец и посмотрел на колдуна. - Значит, так. Жить будешь, но плохо. Три часа тебе на сборы - и уматывай отсюда куда подальше. И не возвращайся... ну, хотя бы до осени. Понял? Найди себе нору и забейся. И чтоб никто-никто не знал. Сумеешь?

Тот часто-часто закивал. Из-под сжатых век потекли слезы.

- Никто, - повторил Коломиец как-то особенно веско.

До конца дня Крис в сопровождении Ираиды прогуливался по городу, заходя в магазины, бедные в сравнении с московскими, и несколько раз перекусив в кафешках, в сравнении с московскими странных. Потом он купил кучу телефонных жетонов и принялся звонить, набирая похожие, но разные номера, и спрашивать какую-то Зою Владленовну. Ираида смотрела на него сбоку - и, когда на границе слышимого уловила '...больше не живёт...' - поразилась хищному блеску, вспыхнувшему в его глазах, обычно лишь невыразительно прищуренных.

А где?.. а когда?.. - пытался выспрашивать Крис, но на том конце провода отвечали нелюбезно.

Потом он повесил трубку. Посмотрел на Ираиду. Перед ней стоял совсем другой человек. Вся его вялость и замедленность испарились мгновенно, обнажив что-то стальное и острое.

- Что? Ну, что?!

- Расскажу по дороге...

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Похоже, что скоро я совсем перейду на тайнопись. 'Й.' уже была в моём рассказе, теперь появляется 'К.' Если в первом случае я прибег к инициалу по сугубо личным соображениям, то сейчас - даже не могу объяснить, почему. Лицо это известно всей стране, мало кто из газетчиков не рвал его злобно на части или не облизывал, преданно заглядывая в глаза. И всё же у меня он будет 'К.' - хотя бы потому, что я не желаю присоединяться к стаям ревнителей или хулителей этого человека. В моих глазах он не ангел и не бес, а удачливый авантюрист с умом, вывернутым как-то уж очень прихотливо; иногда в разговоре он показывает себя полным идиотом - вместе с тем авторитет его как был огромен во времена взлёта, так таким и остаётся - даже после падения. Он же и рассказывал: якобы на его глазах японские якудзы выбросили с какого-то высокого этажа борца-сумотори. Они ему задолжали много денег и решили не платить. Борец упал на своё пузо и долго на пузе прыгал; разумеется, остался жив и отомстил. Точно так же и К. грохнулся с большой высоты - и не только уцелел, но даже получил Очень Много Денег. Не за падение, разумеется, но по причине оного...

Впрочем, я увлёкся намёками.

Ещё в бытность свою ОДТ ('Особа, Допущенная к Телу' - его же выражение) он дважды прибегал к услугам 'Аргуса'. Один раз - когда Тело потеряло какой-то важный ключ, не имеющий дубликатов (ключ был старинный, семнадцатого века, от швейцарского потайного замка 'Принц'), а второй - когда сам К. перепутал похожие дипломаты, и секретные документы отправились в свободное плаванье по России и Казахстану; перехватить портфель удалось только в Талды-Кургане...

Но почему я вдруг решил, что К. захочет мне помогать, да ещё будучи разбуженным в пять утра, - этого я и сам не могу понять по сию пору. Говорю же: долгое общение с Крисом обостряет в человеке скрытые качества. Больше мне сослаться не на что.

Самое смешное, что я не промахнулся.

В мытищинском особняке его горел свет - почти во всех окнах. К. то ли не ложился ещё, то ли уже встал. Он принял меня в халате зеленовато-войлочного цвета с золотым орнаментом на полах и обшлагах. Если верить орнаменту, это был халат старшего евнуха Бухарского хана. На знаменитом пузе К. халат сходился едва-едва.

Я вдруг подумал, что вместе с колдуном Митрофановым они составили бы замечательную актерскую пару для индийской мелодрамы о разлучённых во младенчестве близнецах...

Как обычно в общении с чужими, К. был приторно-сладок. Челядь он бил.

- Доктор, доктор! Как жизнь молодая? А-а? Проказничаете, наверное?

Я честно ответил, что не без того.

- Что интересного люди потеряли на этот раз? Иногда теряют такое... Вам нужно моё содействие? Или... консультация? - пауза была какая-то странная.

По дороге я склеил из имевшихся фактов краткую версию происходящего и сейчас изложил её: как мы когда-то в поисках заблудших детей сильно обидели тамбовских язычников-вудуистов, как они теперь пытаются отмстить неразумным нам, как один из незадачливых мстителей угодил на больничную койку - и насколько мне необходимо поболтать с ним прежде, чем до него доберётся карающий меч.

К. некоторое время вдумчиво рассматривал меня, а потом предложил выпить виски.

- Это выполнимо, - сказал он, глядя на меня поверх бокала. - Это даже не будет вам ничего стоить. Одно условие: если (он выдавил это 'если', совершенно не меняя интонации, но так, что не заметить  мелькнувшего острого жала было невозможно) вам в процессе поиска попадётся такой весьма потёртый тёмно-коричневый дипломат из фальшивого крокодила с дохлым кодовым замочком - вы доставите его мне, не открывая. Потому что если всё обстоит именно так, как мне сейчас подумалось, он вполне может попасть вам в руки. Предупреждаю: это чрезвычайно опасная вещь.

Уж не тот ли самый, который мы искали года три назад, хотел спросить я, но вместо этого сделал простецкую морду и смело предположил:

- Бомба?

Он засмеялся:

- Бомба - чепуха. Взорвалась - и нет её. Это другое. Гораздо, гораздо опаснее... Ну, мы договорились?

Мне вдруг захотелось встать, сказать, что нет, не договорились, - и уйти. Искать страшный дипломат из кожи фальшивого крокодила... Но на этот раз я не прислушался к интуиции, а пошёл по порочному пути логики, предпочтя нормального живого свидетеля.

Как известно, от синицы в руках толку мало: в ладошку нагадит, в палец клюнет и улетит.

Но я, подобно многим неразумным, выбрал синицу.

Нас пропустили к травмированному: меня и Рифата. Стоящий у двери сержант словно бы не заметил нас, а врачиха, пожилая усталая тётка, буркнула: 'Только не долго...'

Палата с панелями школьно-коричневого цвета была узкая, как коридорчик в никуда. Даже окна имелась только половинка - правда, зарешёченная. Две койки стояли вдоль стены. На той, что ближе к двери, лежал и хрипло дышал голый измождённый мужик, привязанный за руки. Седая щетина ярко проступала на лиловых щеках. Простыня под ним пропиталась мочой. Беззубый рот был приоткрыт, и по нижней губе ползала муха.

На второй койке, ближе к окну, тоже привязанное за руки, но под одеялом, лежало наше чудо. Полголовы в бинтах, и на бинте - обильный арбузный сок. Из-под края повязки на нас таращился рубиновый глаз.

Похоже, наше чудо ожидало увидеть кого-то другого. Оно задергалось и засучило ножкой.

- Здравствуй, здравствуй, хрен мордастый! - радостно сказал я, подходя вплотную. - Думал, дружки подскочили? Ан нет! Я спрашиваю - ты отвечаешь. Да или нет. Поехали. Звать тебя Рудик?

 Он ножкой изобразил презрение. Собственно, к этому я был готов.

- Слушай, ты, важный сокол. Выбирай: или ты мне сейчас выкладываешь всё, что я хочу узнать, после чего мы спокойно сматываемся, а тебя потом забирают дружки. Или мы берём тебя с собой, отвозим в Истру, и там в глухом изолированном подвале с крюком в потолке я отдаю тебя двум неграм-наркоманам с плоскогубцами, ручной дрелью и автогеном. Чего ты больше хочешь?

Классики учат нас: убивать нужно деталями. Что именно напугало его до икоты, я не знаю. Но напугало - именно до икоты. Он попытался уползти от меня, забыв и об ограниченных размерах кровати, и о привязи. Потом, отчаявшись скрыться, он выказал полное желание содействовать следствию.

Это был диковатый допрос. Рудик мог лишь дергать коленкой в знак согласия и мотать головой в знак отрицания. Попробуйте в таком режиме не просто уточнить мнение собеседника, а вытянуть из него что-нибудь стоящее, да при этом ещё не дав ему понять всю степень вашего невежества...

Кажется, мне удалось это сделать. Хотя вместо пяти договоренных минут я убил на всё про всё почти час.

Наконец, врачиха решительно потребовала нашего выметания ко всем чертям. Сделай она это на минуту позже, вся история тут же и кончилась бы.

Итак, диспозиция. Коридор идёт буквой 'Г'. Палата находится в самом углу: выходишь - и сразу перед тобой длинная палочка буквы, поворачиваешь голову - короткая. Впереди, шагах в двадцати, коридор расширяется, там сестринский пост и телевизор. Если ещё дальше - то там будет центральная лестница и приёмный покой. Направо же - запасная пожарная лестница и тоже выход, но чёрный - к мусорным бакам и прочему. Тогда я этого ещё не знал, но очень скоро узнал...

Мы как раз поравнялись с постом, и я засмотрелся на сестрицу - очаровательное дерзкое создание с соломенными косицами, - когда Рифат резко толкнул меня в бок, так сильно, что я отлетел к самому окну. Сам он резко развернулся и встал, опершись руками о стол сестры и туловищем перегородив полкоридора.

- И в следующий раз подавайте заявки вовремя! - рявкнул он. - Или вообще воду отключим - навсегда! - и добавил шёпотом: - Девочка, как только я уберу руки со стола - падай на пол, ясно? Иван, козыри на стол...

Это значило: оружие на боевой взвод.

- ...но не залупаемся - до момента реальной угрозы...

Я уже слышал частый тяжёлый топот трёх-четырёх пар ног.

С оружием у нас было так себе: служебный 'Макаров' у Рифата, два 'Ремингтона' остались в машине... да и (если следовать букве трусливого нашего, бандитами и для бандитов написанного, закона) применять их здесь и сейчас мы права не имели. Я же - сотрудник не охранного, а розыскного агентства! - держал при себе лишь 'айсберг', снаряжённый резиновыми пулями. Впрочем, точное попадание такой пулей ничем не хуже прямого удара Майка Тайсона...

Опять же: психологически легче стрелять первым, когда знаешь, что оглушишь, но не убьёшь.

Я метнулся к стене, слегка повернул - как бы к телевизору - клеёнчатый красный диванчик, раскинул, чтобы свешивалось, аккуратно свёрнутое на нём одеяло и нырнул за спинку. И только тогда достал револьвер и взвёл курок.

Именно в эту секунду к посту подошли пятеро. Все - в чёрных шапочках-масках. Я их видел только от пояса и выше и потому не мог рассмотреть оружие. Но кожаные куртки видны были хорошо...

- Где Батц? - глухо спросил идущий первым. - Рудольф Батц? К стене, - бросил он Рифату.

- Вы ещё кто такие? - недовольно отозвался Рифат. - Что вы вообще тут делаете?! Документы попрошу...

Пятеро. Но Рифат уже, что называется, в контакте с ними, а значит, можно сказать: только пятеро. Они ещё этого не знают...

А интересно: кто именно эти самые 'они'?.. Если менты - должны представиться. Вот сейчас...

- Не ваше дело. Отойдите. В какой палате Батц?

Рифат как бы неуверенно выпрямился - а вот сестричка осталась, дура, сидеть. Остолбенела, бедняжка. И если я сейчас выкачусь, как собирался, на пол - то она будет закрывать мне по крайней мере троих из пяти, и именно тех, что возле Рифата...

Короче, вместо того, чтобы появиться эффектно и в виде очень маленькой и быстро катящейся мишени, мне пришлось просто вставать, вытягивать руки и палить в голову тому гаду, который заносил автомат, чтобы садануть Рифату по почкам. И только после выстрела сестричка сложилась в колобок и укатилась под стол.

Так прозвучал первый выстрел этой войны.

А потом Рифат на миг стал как бы много выше ростом, и четвёрка, окружавшая его, разлетелась в разные стороны. На несколько секунд они про нас забудут... Движений Рифата я не уловил. Я их никогда не мог уловить, хотя на тренировках он старался прорисовывать всё очень подробно.

В два прыжка я пересёк холл - и аккурат попал бы под автоматную очередь, не подсеки Рифат меня под колени. Кто-то у них оставался на подстраховке, как же иначе... Меня крутануло по полу, и задницей вперёд я въехал в палату. С потолка коридора посыпались осколки стекла и куски штукатурки.

Что меня поразило - никто не закричал.

Я мгновенно встал в проёме двери и, почти не высовывая носа, посмотрел в обе стороны коридора. Успел заметить лишь, что стул, на котором сидел сержант, пуст. За рифлёного стекла дверью, ведущей на главную лестницу, что-то шевелилось. Мне показалось, что там не один человек, а больше. И тут - погас свет.

На несколько секунд стало безнадёжно темно. Потом очень робко обозначились окна в холле... А потом кто-то из сбитых Рифатом пришёл в себя - не до конца, конечно, а так. Я услышал шепелявую ругань, короткий лязг затвора - и ударила очередь!

Всё заполнили какие-то немыслимые, просто-таки голливудские полотнища пульсирующего огня. Грохот - или рев? - был неимоверный какой-то, просто чудовищный. Не знаю, почему мне так показалось. Словно раньше никогда не слышал автоматной стрельбы...

Наверное, с испугу я пальнул прямо в эти вспышки. Даже два раза.

И тут же бросился вслед за собственными пулями.

Автомат я ухватил за ствол, рванул в сторону. Рукояткой револьвера саданул куда-то наугад и услышал звонкий хруст. Вырвал трофей из обмякшей руки и рванул через коридор.

- Фантомас!

- Здесь, не вопи... Постой-ка...

Послышался звук волочения и сдавленная ругань.

- Прикрывай коридор, - велел он мне.

Лежа, я чуть высунулся. Ни на глаза, в которых всё было лилово, ни на битый слух большой надежды не было, но всё же какую-то грубятину я уловить наверняка мог. Так вот: грубых звуков не было. Движения будто бы тоже. Несколько секунд. А вот потом начался бедлам...

К чести наших больных - никто не выскакивал в коридор. Но как они кричали! И что они кричали! Под такой звуковой завесой к нам не услышанной могла подъехать танковая колонна.

На стену передо мной лёг тусклый дрожащий жёлтый отсвет, и я догадался, что это Рифат подсвечивает себе зажигалкой.

- Ах, вот как... - только и успел сказать он, как за нашими спинами вдребезги разлетелось стекло! И тут же с котёночьим писком в меня ткнулась сестричка.

Всё в такие секунды делается само. Уж как сложится, так сложится. Я схватил её под мышку и бросился опять через коридор - всё в ту же палату. Бежал, как во сне, как сквозь мёд: медленно и вязко. Упал сам, уронил её, оттолкнул...

Граната разорвалась ослепительно. Хорошо, что я смотрел не в ту сторону, - и всё равно на сетчатке буквально выжгло: белые стены; чёрный провал окна палаты - та его часть, что над белыми занавесками; белые сверкающие прутья кроватных спинок; белые лица с чёрными провалами ртов... Через несколько мгновений это превратилось в негатив.

И вдруг до меня дошло, что я остался один. В смысле - без Рифата.

Потому что сидел Рифат ближе к окну, и деться от разрыва ему было попросту некуда.

7.

Ираида мотала на ус.

Детство Антона Григорьевича Чирея было покрыто мраком неизвестности. Он не помнил ни места своего рождения, ни родителей, и бойцы Стального бронеавтомобильного дивизиона имени вождя восставших рабов Спартака даже несколько месяцев считали мальчика глухонемым - после того, как вытащили его, совершенно невредимого, из пылающего тифозного барака. Понятно, что всяческие суеверия и бойцы, и комиссар Правдин отметали как контрреволюционные измышления, - но к мальчику относились весьма уважительно, поскольку на войне везучесть ценится выше смелости, и к везучим старались льнуть. И когда мальчик внезапно заговорил, бойцы даже сочли это какой-то порчей.

Впрочем, как раз к этому времени комиссар Правдин был отозван в Москву, чтобы продолжить важную партийно-организационную деятельность, от которой его оторвали по антиденикинской мобилизации; к мальчику же он успел привязаться... Так Антон оказался в Москве, в большой белой холодной квартире на Остоженке. Мебели почти не было, зато одна комната была почти до потолка завалена старыми книгами, которыми намеревались топить зимой голландку. Правдин неделями пропадал в Кремле, и мальчиком занималась его жена, пожилая бездетная бестужевка, и тёща, непрерывно ворчащая старуха с клюкой.

Неожиданно для себя Правдин оказался замешан в каком-то заговоре и без особой жестокости расстрелян в подвале страхового общества 'Россия'. Разумеется, жена его оказалась в курсе дел заговорщиков...

Мальчика, однако, не тронули. Равно как и старуху. Равно как и запас 'дров'.

В двадцать втором юное дарование, изучившее в эти голодные судорожные годы тензорное счисление, теорию относительности Эйнштейна и язык суахили, было представлено Ленину. Разговор длился часа два и касался как семейно-бытовых тем ('...папа расстрелян, а мама в чека. - Долго Ильич утешал паренька...'), так и судеб науки и человечества. О трудах самого гения революции Антон Григорьевич отозвался сухо. Дальнейшую судьбу необыкновенного ребенка партия вверила рыцарю революции железному Феликсу. Специально для Антона Григорьевича была срочно организована небольшая, на тридцать коек, колония. Равных ему не было, но всё же контингент подобрался вполне приличный. В эту колонию любили водить иностранцев.

До семнадцати лет Антон Григорьевич превзошёл четыре университетских курса, потом способность его к обучению резко пошла на снижение, и в девятнадцать лет он был уже скорее туповат, чем гениален. Однако же набранный научный багаж и твердая память позволяли ему ещё долго держаться на острие познания.

В тридцать втором году он стал директором 'ОКБ-9 бис', совершенно секретного предприятия, выведенного даже из-под контроля НКВД; Антон Григорьевич отчитывался только и исключительно перед Сталиным. Проблема, над которою он с подчинёнными работал, была проста: 'Полная и окончательная победа социализма в одной отдельно взятой стране'. Догадываясь, что ни материально-технической базой, ни упразднением товарно-денежных отношений проблемы не решить, отец и гений бросил Антона Георгиевича на самый неподъемный участок: на создание Нового Человека.

Трудно судить, насколько Чирей был близок к цели: все машины, приборы и материалы 'ОКБ-9 бис' были уничтожены в тысяча девятьсот пятьдесят первом году; вместе с материалами уничтожены были и сотрудники: от завлабов и выше; чисткой руководил сам директор в рамках кампании по борьбе с кибернетикой. После чего он, посыпав голову пеплом, оформил отношения с некоей Зоей Яценко, своей сотрудницей, взял её фамилию под предлогом неблагозвучности собственной и - исчез с горизонта.

Но что интересно: за время разгрома ОКБ директор заметно помолодел...

- Ты сам-то откуда всё это знаешь? - спросила Ираида тоном Фомы Неверующего.

- Да был там такой мэнээс по фамилии Вулич...

- Твой отец?!

- Да. В пятьдесят шестом освободился, в шестьдесят шестом умер. Как раз шёл второй, окончательный, разгром кибернетики. Ну, и... Инфаркт. Рассказывал мало, боялся. Да и честный был: раз уж дал подписку не болтать - значит, болтать нельзя. А я - молодой осёл - спрашивал редко. Не интересно мне это было. Такая вот общая беда...

- И больше про этого директора ничего не известно?

- Как сказать... Столкнулся я с ним однажды и сам - нос к носу. Было это в семьдесят пятом. Километрах в ста севернее Сайгона - не того, который в Питере, а который Хошимин.

- Это во Вьетнаме? - уточнила Ираида.

- На Вьетнамщине, - строго поправил её Крис. - Да. Выпала мне загранка. Большая редкость по тогдашним временам. Написал я довольно лажовую повесть про молодых музыкантов. А Скачок, покойник, уже тогда возле ЦК комсомола крутился и сам, представьте себе, задорные стишки писал. Он и помог мне эту лажу в 'Юности' опубликовать. Спасибо покойнику... за это - да ещё и за то, что устроил нам с ним да ещё одному парню, Саньке, что потом песню 'Ласточка-птичка на белом снегу' написал, а тогда неплохо сочинял и пел под гитару, - устроил он нам поездку в свежеосвобождённый героический и братский Вьетнам. Тебе, Ира, этого не понять... Во-первых, не стадом в двадцать голов с комсоргом в качестве козла-вожака, во-вторых, не на автобусе, где все остановки предусмотрены, а выдал нам ихний Отечественный фронт во главе с товарищем Хоанг Куок Вьетом новенький трофейный джип с шофером и переводчиком. И проехали мы по знаменитой 'Дороге номер один' от Ханоя до Сайгона и обратно. Концерты устраивали для наших, которых там много было и которые сильно тосковали по родине, и я их понимаю. Привез я из той поездки и свой 'Маджестик', не успели его коммунисты утопить на барже вместе с сайгонскими проститутками и джазменами... там эти проблемы просто решали, эпическая сила... Скачок, умница, тут же оформил мне его как подарок от вьетнамского комсомола - а то провладел бы я им аккурат до советской таможни. Короче, хиляем обратно. Но облом нам по той же дороге ехать - скучно. Да и Скачка людям показать стыдно: он после Сайгона закирял со страшной силой. А ром вьетнамский - до того жуткая вещь, что от него отказывались, бывало, даже переделкинские алкаши. Короче, уговорили мы шофера нашего добираться проселками. А берло стрёмное - то и дело живот прихватывает...

- Стрёмное - что? - испугалась Ираида.

- Берло, девушка, это... как бы поточнее выразиться... ну, что-то вроде провианта. Еда, в общем. Да, еда. И часто приходилось нам делать неплановые остановки. И вот остановились мы в очень живописном месте: дамба метров пять высотой, по одну сторону - рисовые поля, крестьяне в тростниковых шляпах, деревушка вдали с вышками для часовых. А по другую сторону - древний храм, и какие-то люди его разбирают киркомотыгами. Разумеется, под охраной. Красивый такой храм... И вот сидим мы и пейзажем этим любуемся, и вдруг один из тех, кто с кирками, кирку эту бросает, бежит к нами и орёт во весь голос: 'Я - майор Дуглас Фогерти, личный номер такой-то, сообщите правительству Соединённых...' - не успел договорить, догнали его, повалили и стали избивать прикладами, а потом поволокли за ноги. А какие-то чины уже к нам бегут. Мы кое-как штаны надели, переводчик в машине спит, сморило его, и вдруг водила наш, до того по-русски ни шиша не знавший, быстро-быстро лопочет: 'Вы ни слова не знаете по-английски. Повторяю: вы ни слова не знаете по-английски...' Первый раз я видел тогда бледного вьетнамца. Ужасное зрелище...

- Я тоже один раз бледных негров видел, - сказал Коломиец. - А уж какого я сам колеру был - и представить не могу.

- Как мне в голову стукнуло, не понимаю, но схватил я тогда Скачковский ром, сам винтом высадил треть и парней заставил. Скачок тут же лёг - на старые дрожжи много ли надо... В общем, продержали нас сутки в какой-то местной кутузке. Всех по отдельности. Колоть пытались на знание английского, задавая внезапно вопросы. Всё, как в фильме 'ЧП', которого ты тоже не помнишь...

- Помню, - сказала Ираида. - В прошлом году показывали по НТВ.

- Я уже кричать начинаю: 'Требую встречи с советским консулом!' - и другие глупости. А кричать их ни в какой тюрьме не рекомендуется. Даже в самой что ни на есть братской. В общем, ровно через сутки прибывает белый человек с военной выправкой, свободно говорящий по русскому матерному. Он меня дешево колоть не стал, а лишь на сакс посмотрел и говорит: 'Да чтоб джазист английского не знал!..' Я было крутнулся: трубу в подарок корешам купил, а сам как попка-попугай: пою, а слов не понимаю. Он на меня посмотрел, как на идиота, и говорит: 'Ладно, Кристофор, пойдём, я тебе настоящую Америку открою'. И проводит в другую камеру, попросторнее. А там лежит то, что от нашего водилы осталось. Переводчик-то, пидор, вполглаза спал... - Крис сморщился, как от боли, мотнул головой. - В общем, как мы обратно в Союз попали, я просто не помню. Пили неделю и не разговаривали. Потом разошлись... Со Скачком мы ещё виделись изредка, а Санька сломался, похоже: стал тексты слов писать про БАМ да про сталеваров. Забогател, обнаглел. Окуджава как-то рассказывал: в лифте с ним едут, Санька хвастается: машину поменял, на даче бассейн построил, ещё что-то. Я, говорит, возьми и спроси: деньги-то где берёшь? А тот меня этак по плечу похлопал: песни писать надо... Эту... 'За лебединой стаей журавлей' - тоже он написал. Н-да... А Скачка я через полгода встретил, он испуганно так говорит: пить не могу! Чуть что крепче пива - во рту превращается в этот вьетнамский ром... и такой ужас скручивает...

- Крис Мартович, - спросила Ираида, - а вы про майора-то сообщили, куда следует?

Крис как-то длинно выдохнул. И вместо него ответил Коломиец:

- Сообщил бы - не сидел бы здесь.

- Объяснено нам было, - медленно сказал Крис, - что: первое: на этого майора, убийцу женщин и детей, выменяют твоего, пацан, ровесника, нашего славного парня, попавшего в засаду в каменных джунглях; второе: если америкосы про тот лагерь узнают и про того майора запрос сделают, эпическая сила, сразу будет ясно, через кого они всё это получили. И ещё раз на нашего шофера, беднягу, посмотреть побудили. Я потом лет десять мимо американского посольства пройти боялся и от телефонов-автоматов шарахался...

- Так этот русский - он и был тот бывший директор?

- Ну да.

- А как вы узнали?

- Он сам сказал. Вулич, говорит? Мартович? Так я с вашим папашей работал. Привет ему передавайте от Антона Григорьевича. Обязательно, говорю, передам - только, наверное, не сразу... Ну, а как приехал - матери внешность этого чёрта описал, в подробности встречи не вдаваясь, подтвердила - он. Только вот слишком уж хорошо выглядит, не по годам... Н-да. Я ведь потом и из Москвы уехал - в Ташкенте джаз поднимал. И... впрочем, чего уж теперь.

- А потом? При Горбачеве?

- Как только прозвучало слово 'гласность', я встал с дивана, подошёл к телефону и набрал номер... - с горьким сарказмом проговорил Крис. - Глупо. Кто мог прожить во вьетнамском плену десять лет? Да и... стыдно, главным образом. Столько трусил, а тут вдруг осмелел.

- А можно, я сообщу? - спросила Ираида.

- Зачем?.. - Крис отвернулся. - Впрочем, как хочешь...

- И вот что, ребята, - сказал Коломиец задумчиво. - Не вздумайте рассказать эту байду при докторе. Может негруба получиться.

Экспозиция:

Изумлённая Барыня

В двадцати верстах от уездного города Лбова располагается имение Сосёнки, Сабуровка тож. Но если спросить дорогу туда у любого окрестного мужика, то он, когда не шибко пьян, объяснит и непременно добавит: 'К Изумлённой Барыне, значить...'

Господский дом поставлен на возвышенности и хорошо виден с дороги всякому путешествующему. Фасад этого величественного здания напоминает несколько фасад московского Манежа; две колонны из шести мраморные, остальные кирпичные, но снаружи раскрашены под мрамор так искусно, что увидеть разницу может только нарочитый знаток.

Впрочем, именовать домом эту громаду в шесть десятков комнат как-то не поворачивается язык. Это подлинный дворец - во всяком случае, был таковым при первом его владельце Петре Зиновьевиче Сабурове, екатерининском вельможе, сподвижнике Суворова, истинном сыне золотого своего века, знатоке римской и эллинской античности, великом ненавистнике турок - что, впрочем, не мешало ему тягаться с оттоманским владыкою в части невольниц крепостного сераля.

Но мы поторопились вдруг перейти к дому; сперва в массивных воротах встретят вас два бронзовых кентавра на мраморных столбах, потом коляска ваша минует стоящий посреди цветника белый огромный кумир Громовержца - точную, но всё же уменьшенную копию шедевра великого Фидия, и только тогда перед вами откроется главный подъезд, увенчанный гербом, изображающим двуликого Януса под княжеской короною. Герб сей дарован был генерал-аншефу князю Сабурову самой государыней-императрицей не столько в честь, сколько в постоянное напоминание о ветрености и неверности недолгого её фаворита.

Когда бы вам довелось быть желанным гостем князя в эпоху его славы и могущества, вас провели бы в вестибюль, и по ступеням, обтянутым лиловым бархатом, вы поднялись бы на площадку со статуей по-суворовски тощего Марса в стенной нише, оттуда - в приёмную комнату со стенами, обитыми зелёным шёлком, и, миновав проходную столовую в римском стиле, вы очутились бы в малиновой гостиной. Старый князь вышел бы вам навстречу в нежданном среди прочего великолепия засаленном любимом халате и ночном колпаке, скрывающем облысевший дотла череп, с предлинным чубуком в левой руке и с флорентийской работы кубком в правой. 'Ба, ба, ба! - воскликнул бы бодрый старик, отбрасывая и кубок, и чубук. - Вот уж кого не чаял видеть!' Кло-де-вужо из кубка растеклось бы по драгоценному керманшахскому ковру, а ваши плечи изведали бы крепость объятий Петра Зиновьевича. По знаку его руки с хоров грянул бы польского роговой оркестр, и вот уже накрыты столы на Бог весть сколько персон, и персоны эти тут же бы объявились, и вы, робко лепеча нечто про дорожную усталость и баню, внезапно сидите, очумело глядя на пузырящиеся ещё свежим маслом пироги с самою разнообразной начинкой, на радужные звенья лосося и семги, на белужье огниво с присолом из живых щук, на купу жирной чёрной салфеточной икры, выполненную в виде головы арапа с выпученными глазами из крутых яиц, на стройные ряды графинов с винами всех цветов и наливками всех запахов, и невидимый и неосязаемый лакей за спиной уже вдругорядь наполняет ваш бокал, а Пётр Зиновьевич самым убедительным образом доказывает, что перед банькой полагается заморить червячка, что бы там ни говорили господа медикусы, а уж после неё подкрепиться по-настоящему... И государыня-императрица, написанная воинственной Минервой, побивающей громами турок, глядела бы на полинялых своих орлов с плафона, понимающе улыбаясь полными губами... А потом, остывая после нестерпимого, пахнущего мятою пару, вы бродили бы по бесконечным парковым дорожкам, любуясь вдруг возникающими среди зарослей мраморными фавнами, нимфами и дриадами, аккуратными эллиническими руинами, чёрно-зеркальной поверхностью пруда с редкими покуда на ней палыми листьями клена...

Всё так и велось в Сосёнках до того рокового дня, когда в имение пришло известие, что единственный сын и наследник князя, Сергей Петрович, Генерального штаба полковник, растерзан французскою картечью в деле при Аустерлице. Тело привезли в свинцовом гробу только спустя два месяца, и первым обитателем фамильного склепа, заботливо приготовленного старым князем для себя, стал молодой герой. Вскоре за ним последовала и невестка князя, веселая резвушка из младшей ветви Васильчиковых - жизнерадостная натура её не смогла перенести внезапной утраты. Самого Петра Зиновьевича хватил удар, но старик перемогся, сочтя невозможным оставить без попечения внучку Александру Сергеевну. Ей о ту пору не было ещё и году.

Старый князь переменился совершенно; оставлены были хлебосольство, серальные утехи, многолюдные и шумные выезды в первопрестольную и даже полевание по первой пороше. Сочинения Вольтера и Кондорсе вкупе с непристойными гравюрами Фрагонара и Ватто он из своих рук спалил в высохшем фонтане, мраморного Приапа велел закопать по пояс, зато выстроил в Сабуровке новую церковь и при ней школу; вернул к сохе своих псарей, егерей и гайдуков, при великом их неудовольствии и ворчании, но и на ворчание князь отвечал не арапником, как бывало, а кроткой улыбкою, обнажавшей разом обеззубевшие десны. Видя такие перемены, дворня и люди начали сперва поворовывать, а потом уже отчаянно воровать под присмотром сразу сделавшегося нечистым на руку немца-управляющего.

Маленькая Александра росла тихой печальной девочкой, любившей в одиночестве бродить по парку и разговаривать с языческими кумирами на латыни и греческом. Выписывать ей французских гувернанток Пётр Зиновьевич не стал, сам сделавшись на старости лет изрядным преподавателем. Да ведь и мода на всё французское по известным причинам прекратилась. При известии об оставлении Москвы неприятелю старый князь снарядил на свой счёт дружину ополчения, а в имении был им устроен гошпиталь. Итальянский мрамор столов окрасился русскою кровью, звуки роговой музыки сменились стонами раненых. Александра щипала корпию и слушала рассказы выздоравливающих о страшном антихристе Бонапартии, который теперь в Кремле с голодухи слопал всех ворон и даже кошек. 'Нынче некогда мне, барышня, болеть - наши меня ждут город Париж воевать...'

Александра, не будучи красавицей, имела самое привлекательное и приветливое лицо, что лучше всякой красоты. К совершенным годам она довольно уже знала по-французски и по-немецки, наизусть читала Псалтырь и Жития, знала от крепостных умельцев музыку и рисование, могла перевязать рану и выпотрошить гуся. Недоставало ей единственно светского лоску, за обретением какового она была дедом и отправлена в возрождающуюся после нашествия Москву на попечение дальней родни.

Казалось, ничто не предвещало грядущей драмы, и Пётр Зиновьевич уже присмотрел для внучки жениха из соседей - глуповатого, зато родовитого, - как вдруг тёмной крещенской ночью в Сосёнки прикатила кибитка, и Александра Сергеевна, сопровождаемая неким рослым незнакомцем, прямо на крыльце пала деду в ноги и объявила, что вышла замуж. Проклятье чуть было не сорвалось со старческих уст, но незнакомец властно обхватил князя мужественной рукою и увлёк в дом, на ходу винясь и убеждая. И князь, о диво, покорно последовал за ним!

...Гвардии майор Кронид Платонович Панкратов был то, что англичане обыкновенно называют self made man. Происхождение его было самое мелкопоместное, едва ли не подлое. Отец его, Казанского пехотного полка капитан, умер от раны, полученной под Лейпцигом, завещав сыну разорённую деревеньку да скудный пенсион. Главный изверг рода человеческого уже угасал на скале, затерявшейся среди океана, и энергическому молодому человеку, не поспевшему понюхать наполеоновского пороху, решительно некуда было приложить свои силы. Гражданская служба ему мерзила; пусть так! он устремился на Кавказ, где турки и персидские кизилбаши продолжали безнаказанно резать и тиранить христианские народы. Записавшись простым солдатом в Апшеронский пехотный полк, он сразу рекомендовал себя добрым товарищем и бешеным в деле воином. Однажды во время ночного набега люди Кази-Кумыкского хана захватили жену и сына полкового командира; юный Кронид своей охотой вызвался освободить пленников. Вооружённый одним кинжалом, он подобрался к ночному биваку пленителей, двоих разбойников заколол и вывел несчастных к своим. О подвиге юного воина узнал сам Ермолов. Он обласкал храбреца и поздравил унтер-офицером и Георгиевским знаком отличия, положив начало его военной карьере. В тот же год, представив свидетельство о своём дворянстве, Кронид был переименован юнкером, а вскоре возвысился и до портупей-юнкера.

За отвагу в деле при Кара-Юрте прапорщик Панкратов был представлен ко Владимиру четвёртой степени с бантом, а через год дослужился и до штабс-капитана. Следующий год застал Панкратова уже в Персии в обличии немого и припадочного дервиша, имевшего привычку околачиваться вблизи крепостных укреплений. После этой безумной рекогносцировки капитана отправили пользоваться от нервической горячки на Кислые Воды. Там на балу он неосторожно перебил мазурку у славного Якубовича и, следственно, имел с ним дуэль, после чего они сошлись коротко.

Выйдя по нездоровью в отставку майором и очень кстати получив небольшое наследство от двоюродного дядюшки, Кронид Платонович решил попытать счастья на стезе науки; Петербург показался ему не по карману, и он осел в первопрестольной, снимая скромную трёхкомнатную квартиру на Трубной. Студиозуса из него не вышло, но курс географических наук, вольно прослушанный им в университете, воспламенил его, и вчерашний кавказец всерьёз вознамерился отправиться в Русскую Америку. Но судьба, которой он был вечный баловень и любовник, решила подвергнуть его ещё одному приключению.

Однажды компании его соучеников удалось затащить нашего героя на новогодний маскарад. Кронид Платонович недолго выбирал костюм: мягкие ичиги, черкеска, бурка и папаха вкупе с накладным носом и страшными ринальдовскими усами составили его. Дополнявший снаряжение огромный кинжал в серебряных ножнах казался бутафорским, но горе тому, кто осмелился бы сочинить по этому поводу пошлую эпиграмму. Глядя на своих легковетренных сверстников, Кронид Платонович вдруг показался сам себе глубоким стариком, а ведь ему не было ещё и двадцати четырёх. Он уже подходил к ломберным столикам, чтобы повистовать с такими же старичками, как внезапные крики в зале перебили музыку. Свеча - вечный Дамоклов меч тогдашних увеселений - опрокинулась на платье юной сильфиды. Окружающие размахивали бестолково руками, отчего пламя лишь усиливалось. Нимало не медля, Кронид Платонович в два прыжка пересёк залу, повалил несчастную на пол и укутал её полами бурки.

Одно пламя погасло - единственно для того, чтобы вспыхнуть другому!..

История эта наделала в тогдашнем свете много шуму. Все пороки, присущие послевоенной молодежи, нашли в ней отражение своё. Но Кронид и Александра ничего этого не слышали и не могли слышать, поскольку никакие сплетни не способны были обогнать влюблённых, несшихся в кибитке и остановившихся только однажды, чтобы наспех обвенчаться в первой попавшейся сельской церквушке.

- Басурманы, - сказал старый князь, выслушав от нежданного зятя его одиссею. В осуждении этом сквозила тайная зависть. - А коли прокляну?

- В Калифорнию поедем, - беспечально ответствовал Кронид Платонович. - Негров разведём, померанцы затеем выращивать...

Князь воздел очи горе. С потолка хитро щурила глаз северная Семирамида. За спиной её пузырились паруса.

- Наташка! - рявкнул он, тщетно скрывая дрожь в голосе. - Тащи икону!

Явилась икона - уже в полотенцах, как положено. Писана она была ещё до раскола и называлась очень кстати - Божья Матерь 'Прибавление ума'.

Четыре последующих года пролетели для старика словно бы упоительный сон. Снова ожили Сосёнки; балы задаваемы были каждую неделю; окрестная дворянская молодежь сделалась без ума от юной супружеской пары. Вернулись от сохи на свои места егеря и псари, немец же управляющий, жестоко высеченный за лихоимство скорым на расправу зятем, рыдая, вернулся в родимый Брауншвейг. Мужички, не дожидаясь экзекуций, как по манию волшебного жезла, вернули все недоимки.

Каменного Приапа в парке откопали, и не зря: сперва Александра принесла двух мальчиков, нареченных Петром и Платоном, потом появился на свет Илья, а летом 1825 года - Екатерина. Счастливый прадед помолодел, выписал из Англии превосходные фарфоровые зубы, перевёл крестьян на оброк и целыми днями играл с мальчишками во взятие Измаила. Отошёл Пётр Зиновьевич тихим августовским полуднем, задремав в любимом вольтеровском кресле с маленьким Ильей на коленях. Светлая его кончина погрузила всех обитателей Сосёнок не в скорбь, а, скорее, в тихую печаль; настоящая скорбь поджидала впереди.

Кронид Платонович за всеми хозяйственными делами продолжал внутренно лелеять мысль об Калифорнии и даже составлял военный прожект вытеснения оттудова испанцев. По этому поводу вступил он в переписку с правителем дел канцелярии Русско-американской Компании, каковую должность занимал в то время один из предводителей грядущего мятежа Кондратий Федорович Рылеев. В одном из писем наш герой имел неосторожность высказать предположение о возможности учреждения Калифорнийской Республики 'без королей, грандов и помещиков', и сего оказалось вполне достаточно, чтобы ему сделаться причислену к заговорщикам. Во время обыска в Сосёнках было найдено также письмо его кавказского знакомца Якубовича, на вид вполне невинное и даже фривольное (речь в нём шла то ли об медвежьей охоте, то ли о походе к девкам), но, по мнению следователей, полное вопиющих аллегорий.

Обыску, впрочем, предшествовало молодецкое избиение Кронидом Платоновичем чинов, приехавших в Сосёнки для свершения ареста. Фельдъегерь и стражники с изрядно накостылёванными шеями вернулись в Петербург, откуда тут же отряжена была за злодеем полурота гренадер, возглавляемая, волею случая, боевым товарищем нашего героя штабс-капитаном Ступниковым. Панкратов сослуживцу охотно сдался, напоил штабс-капитана заодно с полуротой, попрощался небрежно с семьей и под песни и пьяные восклицания 'Эвон! Эвон!' отбыл с эскортом в столицу в полной уверенности, что досадное недоразумение вскорости разрешится.

Когда разверстывали государственных преступников по разрядам, молодой государь, дойдя до имени Панкратова, вздохнул: 'Жаль молодца; а, я чай, доведись ему в тот день быть на Сенатской, то не сидеть бы мне с вами тут живу: слишком горяч! Пускай остудится!'

Мало того, что Кронид Платонович предстал единственным из прикосновенных к делу, кто оказал сопротивление при аресте, - он к тому же наотрез отказался давать какие бы то ни было показания (поскольку не знал ничего совершенно по делу), отчего и был признан самым закоснелым в упорстве злодеем.

Прибыв со своими товарищами по несчастью в Петровский Завод, Кронид Платонович, определённый в рудничную шахту, в первый же день крепко поучил кандалами каторжных атаманов, и те покорно согласились выполнять за благородных узников их урок; узники же, рассевшись на кучах руды, могли отныне предаваться разговорам о выспреннем и научным штудиям.

Но об этом стало известно позже; пока же Александра Сергеевна, оставшись без всякой опоры и поддержки, могла надеяться единственно на себя. Она не устремилась в Сибирь за любимым человеком по примеру нескольких петербургских дам, о нет! Она нашла иной, парадоксальнейший выход: стала держать себя и весь дом так, словно Кронид Платонович никуда из Сосёнок и не уезжал. Ежедневно ставился на стол лишний прибор; после обеда детям запрещалось шуметь, чтобы не отвлекать папеньку от занятий в кабинете; по-прежнему приходили на его имя газеты из Петербурга и Москвы; по-прежнему баллотировался мнимый Кронид Платонович на должность предводителя дворянства; по-прежнему каждым ноябрем неслась по первому снегу заячья охота, только любимый Панкратовский жеребец Киргиз скакал без всадника. Власти смотрели на эту, как изволил выразиться Николай Павлович, 'бабскую Фронду' сквозь пальцы, а сабуровские мужички нарекли (впрочем, без злорадства, свойственного обычно русскому человеку) Александру Сергеевну 'Изумлённой Барыней'

Дети вырастали в странной уверенности, что отец где-то рядом - отлучился в поля со старостой, поехал к соседу на партию в шахматы, хандрит в кабинете, откуда и взаправду вылетали клубы табачного дыма. После охоты детям выдавалось привычное лакомство - мерзлый хлеб 'от зайчика'. Шевельнётся ли от ветра в галерее занавесь - это непременно папенька только что прошёл мимо неё скорым шагом; загремят ли выстрелы в парке - это непременно папенька, паля с двух рук, безуспешно пытается выяснить преимущества славного Лепажа перед столь же славным Кухенрейтером; вскочит ли под левым глазом сабуровского кузнеца Филиппушки преогромная синяя дуля - это непременно папенька изощрял деревенского Гефеста в правилах английского кулачного боя.

Иллюзии развеивались вместе с детством, но игра 'в папеньку' оставалась неизменною. Когда в Сосёнки наехали жандармы и учинили подробный обыск (с берегов далёкой Ангары пришло сообщение, что ссыльнопоселенный государственный преступник Панкратов ушёл на охоту и не вернулся, так не сбежал ли он в Россию?), ушлые Петруша с Платошей долгонько морочили головы посланцам Дубельта, подсовывая им то тёплые ещё курительные трубки, то недопитые выморозки, то свежий номер 'Журналь де деба' с якобы отцовскими пометами ad marginem. Александра Сергеевна горячо молилась в домашней церкви и твердо верила, что Бог сохранит ей Кронида Платоновича.

Так оно и вышло: пространствовав в лесных дебрях без малого два года, ссыльнопоселенный государственный преступник своей волей вернулся под надзор и объяснил, что малость заплутал в незнакомых местах; а, впрочем, чувствует себя более чем превосходно. Обрадованный исправник послал в столицу подробный рапорт об этой робинзонаде - как выяснилось впоследствии, недостаточно подробный.

Тем временем близнецам Петру Кронидовичу и Платону Кронидовичу настала пора определяться. С самого рождения сходства между ними не было ни малейшего, что не мешало им испытывать необыкновенную взаимную приязнь. Пётр, унаследовавший стать и черты отца, не мог не пойти по военной части; Платоша, сохранивший в себе более материнского, тяготел, сообразно имени, к наукам. Отцовские письма к ним Александра Сергеевна перекладывала в новые конверты и пересылала сыновьям в Петербург...

Младшенький, Илья, с самого детства представлял собой начало того исконно русского типа, про который в народе говорят: 'Поваля Бог кормит'. Был он тих и созерцателен; полёт стрекоз над прудом и купание девок были для него равно привлекательными зрелищами. Родство своё с природой он ощущал отчетливо и мог омыть слезами лягушку, попавшую под колесо мужицкой телеги. Долгие часы он проводил в разговорах с отцом Георгием, молодым сельским священником, увлечённым агрономией и севооборотом.

Но подлинным украшением семейства была Катенька, Екатерина Кронидовна, собравшая в себе стать и красоту матери, широкий характер отца, Платошину страсть к учению, смелость и неукротимость Петра, а также Илюшину благорасположенность ко всему живому. Домашнее образование, полученное ею вполне самостоятельно, впору было столичному.

В тот год, когда Пётр Кронидович надел военные погоны и отправился в первую свою кампанию, Хивинскую экспедицию, Платон, приехав из Петербурга на вакации, привез с собой университетского товарища князя Довгелло, из обедневших Гедиминовичей, ныне преподававшего в университете исторические науки и занятого изысканиями русской старины. Фома Витольдович, так звался молодой учёный, немедленно обрёл в окрестностях Сабуровки, а именно на Поповом Взлобке, развалины этрусского торгового городка Бузинец (Business), что неоспоримо доказывало славянское происхождение всех древнейших народов. Екатерина Кронидовна решительно с этим не соглашалась, Фома Витольдович настаивал; надо ли говорить, что дело решилось предложением руки и сердца. Со стороны Александры Сергеевны возражений не последовало, и Катенька стала княгиней - к посрамлению мужской части рода Панкратовых.

Почин был положен; на следующий год и Платон Кронидович приехал испрашивать материнского благословения. Избранницей его стала Сигрида Сигурдовна Пальмгрен-Добридень, единственная дочка полтавского помещика из обрусевших шведов. Вообразите себе только малороссийскую красоту в сочетании с варяжской молчаливостью и обстоятельностью, вообразите и позавидуйте! Тем более, что за невестой давали именьице в двести душ, сахарный завод да полтораста десятин лучшего в мире чернозёма - правда, к этому прилагалась и давняя тяжба с соседями Энгельгардтами.

Один Илья, подобно его былинному тезке, сидел сиднем, отдаваясь тому, что Глеб Успенский несколько лет спустя наименует властью земли. Мужики с суеверным восторгом говорили, что молодой барин-де слышит, как трава растёт. В своём восхищении перед всем живущим он неизбежно пришёл к выводу, что земля не может и не должна принадлежать никому. Поначалу дикая мысль ужаснула его; борясь с ужасом, он решил эту мысль приручить , - и скоро сделался, сам того не подозревая, социалистом самого крайнего пошиба. Возможно, сей недуг века он как-нибудь и перемог бы, то тут совсем некстати братья, возмущённые его растительным существованием, приняли на себя обязанности калик перехожих и едва ли не взашей вытолкали Илью в Петербург - привести свод своих стихийных познаний в порядок, прослушав курс из сельскохозяйственной академии.

Увы, на пользу это ему не пошло. Вскорости нашлись ему однодумы, читавшие не только Ивана-Якова Руссо, но даже Искандера и Бакунина, и последовать бы нашему Илюше за отцом в Сибирь, но тут просвещённой Европе вздумалось вступиться за османов, изнемогавших в борьбе с неверными. Началась несчастная для России Тройственная война, вскоре получившая имя Крымской, а то и Восточной войны (справедливо ли? или по извечной 'расейской' привычке готовы мы называть вослед за Европой мостовую дорогу - 'шоссэ', изящную словесность - 'беллетристикой', а мужика - 'пейзаном'? Восточной эту войну назвать не поворачивается ни один русский язык, кроме разве что тех представителей нашего общества, что глядят на Россию из Парижа или, по последней моде, из Лондона. О да, Европа охотно наименовала эту войну Крымской - по имени того военного театра, где союзникам улыбнулась удача. Наименовала лукаво, дабы не вспоминать о Карсе, вымарать из памяти афронты свои при Гамла-Карлебю, Свеаборге и Соловецких островах, и никогда и ни за что не произносить страшное для английских нежных ушей слово: Петропавловск...)

Пётр Кронидович командовал гаубичной батареей и громил супостатов под Балаклавой, а потом и с бастионов осаждённого города. Илья, загоревшийся новой страстью, поспешил на выручку брату. Брата он нашёл невредимым, только с почернелым от солнца и пороха лицом. Пётр ругательски ругал интендантов, князя Меньшикова, военного министра, гаубицу-единорог, отлитую едва ли не Ломоносовым, государя, почившего на военных лаврах сорок восьмого года, зуавов и спаги, солонину, желудочную лихорадку, скверный греческий коньяк, доставляемый контрабандой сквозь кольцо английской блокады, лекаря Пирогова за небывалую удачливость в карточной игре, бестолковых флотских, которые только путаются под ногами у настоящих артиллеристов...

Илья же привез из Сабуровки дары земные, из которых офицерское собрание наилучшим сочло фамильную водку, сочинённую ещё Петром Зиновьевичем: для выхода четверти такой водки употреблялось не менее пуда отборной ржи.

- Гляди, Петруша, какие у нас племянники возросли! - восклицал Илья Кронидович, демонстрируя брату дагерротипы, запечатлевшие семейное счастье Платона и Екатерины. - От земли нашей, должно быть, эта плодовитость необыкновенная!

Если у Екатерины Кронидовны были мальчики-погодки, то супруга Платона принесла сразу тройню.

- Врёшь; всё дело в мраморном Приапе заключается! - отвечал бравый майор. - В нём, брат, всё дело! Оттого и скотина плодится, и жито лезет...

- Навоза не велю жалеть - вот и лезет жито. Получается кругооборот, а земля не истощается...

- Ты, право, совсем омужичился! Окончится кампания - женим тебя на графине, да чтобы по-русски слова не знала! Лёвушка, среди твоих кузин не найдётся ли такой?

- Пожалей брата, Пётр! - отозвался хмурый приземистый поручик, сидевший в углу без мундира. - Я тут думаю, как бы для них зуавов наловить! - и захохотал.

- Пушкина тебе родить? - догадался майор.

- Пушкина не Пушкина, - задумчиво сказал поручик, - а всё-таки недостает словесности нашей этакой тяжёлой фигуры - всё кони да офицеры...

- А Бенедиктов? - робко возник Илья.

Поручик повернулся к Илье всем корпусом; лавка под ним заскрипела.

- Фетюк, - сказал поручик, неизвестно кого имея в виду.

Пётр Кронидович, спеша загасить померещившуюся ему было ссору, предложил немедленно выпить за прирастание русской словесности тяжёлой артиллерией:

- Вот ты сам бы, Лёвушка, взялся и описал наше здешнее прозябание! Вообрази, Илья, пишет наш поручик письма за неграмотных солдат, так рыдают над этими письмами целые деревни и даже, говорят, уезды!

- Бестолковый это разговор, господа. Я полагаю, что музам именно здесь дóлжно помалкивать. Давайте продолжимте давешний приятный разговор о семейных радостях. Благо наше кавалерское состояние весьма к тому располагает...

- А ведь верно! - всплеснул пухлыми ручками Илья Кронидович. - Меня женить вознамерился, а сам до сих пор пребывает в разрешении от уз!

Пётр Кронидович смутился, а поручик ядовито улыбнулся. Весь Севастополь знал о бурном романе артиллерийского майора и отважной гречанки-контрабандистки Елены Тиндариди. Сердцами русских офицеров она играла с такой же лёгкостью, что и головами турецких сераскиров. Но сердце Петра Кронидовича отчего-то задержалось в её тонких руках долее обычного. При этом прекрасная Елена не оставляла своего опасного ремесла, её шаланда покуда оставалась невидимой для вражеских марсовых и недосягаемой для вражеских канониров, но это не могло служить утешением нашему майору.

- Не время, Илюша, - сказал майор. - Уж коли музы помалкивают, то и амурам надобно пришипиться. Вот искупаем Европу в море...

- Тогда уж наверное папеньке выйдет амнистия, - возмечтал Илья.

- От каменного попа дождёшься железной просфорки, - проворчал поручик Лёвушка и задумался. - Ах, право, от каких мелочей зависела в тот день судьба России! Осмелься кто-нибудь скомандовать 'пли!'...

- Так вы сожалеете об неудаче предприятия? - подался вперёд Илья.

- Нет проку сожалеть о том, чего не в силах изменить человек, - ответил поручик.

- А вот если бы покойничек сходил с бубен... - ехидно ввернул цитацию Пётр Кронидович.

- Да кабы Бонапарт не промочил ноги... - в тон ему добавил поручик. - История идёт подобно пиесе: сколько бы отсебятины не несли актеры, а всё одно будет антракт с буфетом.

- А вот Гегель полагает, что история уже пришла к антракту, только без буфета, - сказал Илья и покраснел.

- Говно ваш Гегель, - отмахнулся поручик. - Во всякое столетие находится умник объявить конец всему. Позавчера Марк Аврелий, вчера Аквинат, сегодня Гегель, завтра какой-нибудь, прости, Господи, японец объявится. А река времён течёт, и нет ей дела до ваших гегелей...

- Право, господа, я словно среди петербуржских студентов нахожусь, - сказал Илья. - Совершенно одни разговоры. Должно быть, дух дня таков.

- Чем ещё прикажете заниматься на позициях? Балы здесь редки. Театр один, да и тот военных действий. А под бомбами даже обозный мерин философствует: 'Господи, пронеси!' - и с этими словами поручик перекрестился.

- А вот мне, господа, как-то больше о солдатских сухарях думается да об порохе - чтоб хватило, - подвёл итог Пётр Кронидович. - Недостанет того либо другого - из философов придётся брустверы выкладывать.

...Разговор этот припомнился много позже, когда для встречи Панкратова-старшего в Сабуровку съехались все члены семейства.

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Когда всё кончается и когда проходят возбуждение и страх, можно объяснить себе и другим, почему ты делал то-то и то-то, побежал туда-то, затаился, лёг на амбразуру или поднял руки. Я знаю, что есть люди - профи разного профиля - которые действительно полностью контролируют себя в такие минуты. Но для этого нужны либо танталовые нервы, либо очень хороший курс спецподготовки.

Нервы мои были весьма средние, а подготовка только самая общая. Но ещё в Афгане я узнал о себе кое-что интересное, а именно: в минуты опасности я безотчетно веду себя весьма рационально. Откуда что берётся...

Во всяком случае, не из головы.

Я могу рассказать, как всё произошло, но вряд ли сумею отчитаться, почему сделал что-то именно так, а не иначе. И ещё стоит добавить: в эти минуты я всё понимаю, но ничего не чувствую. Придумывать же всякие переживания мне в лом.

Я не так уж ослеп, как мне показалось в первые секунды: темнота продолжалась очень недолго, так что и зрачки не расширились по-настоящему, и ретин не выделился в достаточных для ночного видения количествах. Да ещё от разрыва гранаты загорелось что-то в холле...

Сестричку, которая попыталась было подняться и куда-то бежать, я сунул под кровать. Крикнул: всем на пол! В палате было шесть коек. В коридоре кричали, потом грохнул выстрел, и наступило молчание. Пожар разгорался. Кто-то красиво перепрыгнул через подоконник, выпрямился по ту сторону огня. Всё то же: в чёрном и с чёрной шапочкой-маской на голове. Потом он стремительно лёг, на спине его оказался другой, два раза быстро ударил кулаком. И - откатился куда-то под стену.

Это был Рифат. А граната была, конечно, просто шоковым взрывпакетом - о чём говорит нам душный запах сгоревшего магния...

Я помаячил в двери, чтобы он увидел меня. Он увидел: поднялась рука с пальцами, сомкнутыми колечком. Потом - указательный палец в сторону шума, и выкинуто - два. Возможно... Потом прямая ладонь: ждать.

Да. Они вбегают в палаты, рассматривают больных, заглядывают под кровати - не прячется ли там какой гад вроде меня... Секунд десять - и в следующую дверь... ещё десять - и в следующую...

То есть, конечно, один вбегает в палату, другой его прикрывает.

Дверь, дверь, ещё дверь - и мы...

Надо было не только автомат отбирать, надо было и рожок нашарить. С десяток патронов он, гаденыш, сжег.

Я его не любил только и исключительно за то, что он сжег патроны.

Кто-то зашевелился на полу в коридоре. Я вдруг понял, что времени прошло - чуть больше минуты. В этот миг шумно, как курица из бумажного мешка, кто-то вылетел из соседней палаты и по диагонали рванул к разбитому окну в холле, и сейчас же: 'Стой, сука!!!' - и мягкие сильные удары быстрых шагов, а чёртов беглец цепляется ногой и рушится в какое-то стекло и звонкое железо, разлетаются догорающие клочья...

Вот они. Двое в чёрном, и оба нетипично лёгкие и поджарые. Автоматов в руках нет. Один бросается к беглецу, а второй принимает классическую стойку Вивера и стремительно чертит пистолетом горизонтальные полуокружности.

И тут до меня доходит, что 'айсберга' моего у меня в руках нет, и куда я его дел, непонятно.

Треснул того по зубам, отобрал автомат, залёг... так... а потом разбилось стекло, я сгреб сестричку...

Выходило, что револьвер мой так и валяется на полу в холле.

Значит, надо бить из автомата. В верхнюю часть корпуса и голову, потому что где-то внизу укрывается Рифат.

Ну, поторопил я себя. Стреляй.

Убивай его.

Но рука одеревенела. По-настоящему. Я понял вдруг, что убить - не смогу.

Раньше я этого про себя не знал. Как ни странно.

Значит, нужно делать что-то другое.

Попробовать пальнуть по его вытянутым рукам, когда он поворачивается в профиль?..

Ничего другого не остаётся. Хотя цель маленькая и очень быстрая...

Наверное, он уловил краем глаза движение, стремительно крутнулся в мою сторону - и вдруг упал, будто запутавшись в ногах, и только потом до меня дошло, что в коридоре хлопнули два выстрела. А потом я увидел, что Рифат крутит руки последнему бандиту...

Оказывается, уже горел свет - в концах коридора.

Я протер автомат чьим-то полотенцем, бросил то и другое на пол и стал искать 'айсберг'. Нашёл, сунул в карман. В конце коридора маячил, то возникая, то пропадая, сержант с пистолетом в руке. Тощий негр в серых джинсах и перепачканной зеленоватой толстовке по стеночке пробирался к окну. Поняв, что я на него смотрю, он рыбкой метнулся через подоконник. Мелькнули розовые пятки.

- Рифат! - крикнул я и бросился следом за беглецом.

Мы поймали его не сразу - но скоро. Интересно: он вырывался, отбивался, но не кричал. Лишь шептал: 'О¢Мбиру, О¢Мбиру, О¢Мбиру...'

Впрочем, вру. В тот момент я не разобрал, что именно он нашептывал, кого так проникновенно звал. Потом уже - я спросил, а он ответил.

А тогда я просто заметил на лице Рифата трудное выражение. Он сидел на корточках над поверженным негром и смотрел куда-то мимо меня.

- Возвращаемся? - спросил он.

- Ты с ума сошёл, - сказал я. Руки начинали дрожать. - Нас же заметут, как пару окурков.

- Я говорю: домой возвращаемся? - уточнил он.

- Домой. Домой - да.

И мы огородами, огородами, вдохновляя и направляя беглеца, ушли к нашему 'Москвичу', уже начавшему выделяться из ночной тени.

Рифат сначала завез меня в нашу контору, за что я был ему страшно благодарен. Негра он тоже вручил мне. За это я благодарен не был, но отказаться не смел. Негр впал в оторопь и лишь изредка бормотал что-то.

 В конторе, окружив Хасановну, сидела вся наша экспедиция: Крис, Коломиец и Ираида. На полу громоздилась огромная серая коробка из-под телевизора, стол был завален папками - толстыми, тонкими, серыми, синими, розовыми, зелёными... Пахло старой лежалой бумагой, одновременно подмоченной и пыльной, - совершенно неповторимый запах плохих необустроенных архивов. И, конечно, плесень. Куда же без плесени?..

Они все повернули головы и посмотрели на меня с неудовольствием и любопытством. Вроде бы: и где ты шляешься, всё кино пропустил, теперь вот рассказывать тебе, что и как... Я вытащил на свет нашего то ли гостя, то ли пленника.

- Ух ты, - сказала Ираида.

- Не знаю, как вы, - сказал я, - а мы с добычей. Этим афроафриканцем наши друзья намеревались повторить вариант Сергея Коростылёва. Прошу любить и жаловать.

- Как ты его назвал? - переспросил Крис.

- По правилам политкорректности - 'афроафриканцем'. Говорят, что 'негр' - это неприличное слово. Вроде как 'пидор'. И отныне вместо слова 'дурак' прошу употреблять выражение: 'представитель интеллектуального большинства'... - я чувствовал, что меня несёт, но удержаться не мог.

- Что-то случилось? - решил уточнить Крис.

- Боюсь, что братца Майкрофта нам предстоит использовать на сто пятьдесят процентов...

Раздался какой-то всхлип. Я повернул голову. Негр закатил глаза и сползал по стенке. Крис молча встал, ухватил парня под мышки, легко оттащил на кушетку. А я, время от времени начиная хихикать, поведал о своих забавных приключениях. Коломиец слушал и наливался тяжёлым мраком. Зато у Ираиды начал восхищённо приоткрываться ротик. За это зрелище можно было многое отдать.

 Коломиец прихлопнул тяжёлой лапой по столу:

- Так...

Его прервал телефонный звонок.

- Началось, - хмыкнул Крис.

Хасановна сняла трубку.

- Да. Слушаю... Иван Петрович! Вас.

Я взял трубку. Это оказался Илас.

- Доктор, слушай. Я всё ещё тут неподалёку. Какой-то хрен у вас на крыше что-то делает, я не пойму, что...

- Спасибо, братка!

Я положил трубку и посмотрел на всех:

- Приключения ещё не кончились...

У меня потом было много поводов улыбнуться своим словам. 'Не кончились...'

Да они только начинались!

Впрочем, на крыше мы никого не обнаружили. Лишь к стойке антенны привязаны были какие-то длинные соломенные жгуты. Вонь от гниющих кошачьих трупиков была страшная...

8.

Мало кому известно, что первый вариант романа Александра Беляева 'Человек-амфибия' назывался 'Человек с железными жабрами', героя звали не Ихтиандром, а Прохором, и рассказывалось в этом романе про базу для подготовки подводных диверсантов-разведчиков в Ялте. На следующий день после сдачи рукописи в издательство Беляева вызвали куда следует и настоятельно порекомендовали заменить железные жабры жабрами молодой акулы, исключить всякие упоминания СССР и вообще перенести действие куда-нибудь подальше. Что автор и сделал, к счастью.

Да что Беляев! Даже прижизненный советский классик Алексей Толстой был вынужден многое изменить и в конструкции аппарата инженера Лося, и в гиперболоиде инженера Гарина, не говоря уже о подлинных целях марсианской экспедиции. Сомневающиеся могут достать берлинское издание 'Аэлиты' 1926 года и сравнить с любым советским. Мало того, 'Аэлита' и 'Гиперболоид' задумывались как единый роман, этакий 'наш ответ Уэллсовским марсианам'...

Молодая советская наука в двадцатые-тридцатые годы вытворяла такое, что и ныне представляется чудом. А молодая советская цензура (которой как бы не существовало, а был так называемый Гослит) сбивалась с ног в попытках заделать дыры в заборе. Иногда это удавалось, иногда нет. Во-первых, цензуре своевременно не докладывали, что является на сегодняшний день государственной или военной тайной. Во-вторых, в государстве тотального контроля, как ни странно, существовало множество изданий, трудноразличимых для Недрёманного Ока по причине мелкости оных. Цензоры на местах были невежественны, ленивы, а зачастую - просто пьяны. За недосмотр они расплачивались постфактум. Печатная продукция изымалась, уничтожалась, помещалась в спецхран - но не могла исчезнуть полностью. Из районных и многотиражных газет сворачивали кульки для семечек и селёдок, ими оклеивали стены под жалкие обои, оборачивали книги (сейчас это трудно представить), их клали в валенки как стельки... Были проблемы и другого рода. Детскую литературу, скажем, блюли жестко, но выискивали в ней лишь идеологическую крамолу, допуская утечку самых передовых научно-технических секретов. Взять, к примеру, 'Приключения Карика и Вали'...

А всяческие справочники, путеводители, книги по краеведению и природоведению, книжки-раскраски, альбомы рисунков для аппликации и вышивки, кроссворды, ребусы, наконец - переводные картинки!

Так что коробка из-под телевизора, принадлежавшая усопшему секретчику Мальчугану, вмещала в себя лишь ничтожную часть запретного советского знания. В основном это были смешные мелкие секреты. Кому сейчас интересен агитационный пулемёт 'Красный Максим', пули которого высвистывали мелодию 'Интернационала'? Кто теперь знает, что скульптурная группа Веры Мухиной 'Рабочий и колхозница' должна была служить носовой фигурой исполинского самолёта 'СССР'? Кто из пионеров предвоенной поры вспомнит сейчас, как они заготавливали в тридцать девятом мухоморы (красные - отдельно, пантерные - отдельно)? Наконец, Юрия Гагарина и Сергея Королёва знает весь мир, а кто слышал о существовании зэка по имени Исаак Ушерович Блюм?

Газета 'Котласский железнодорожник' от 4 ноября 1960 г.

Первый космический рейс

В наше прекрасное время, когда стараниями партии и правительства полным ходом идёт освоение космического пространства и вот-вот на орбиту вокруг нашей планеты выйдет первый спутник с человеком на борту, когда в разоблачении культа личности Сталина расставляются последние точки, настала пора рассказать, наконец, о тех великих достижениях нашей науки и техники, которые в течение многих лет от советских людей скрывались за семью печатями.

...Инженер И. У. Блюм впервые был арестован ЧК в 1921 году. Затем аресты последовали в 1926 и 1934 годах - вначале как члена 'Бунда', а потом по 'делу Промпартии'. Отбывать несправедливое наказание его отправили в одну из первых так называемых 'шарашек': конструкторское бюро за колючей проволокой. Там, помимо исполнения спущенных сверху плановых разработок конных прожекторов для ночных кавалерийских атак, Блюм сумел не просто создать новый перспективный проект, но и заинтересовать им руководство. Год потребовался на строительство верфи и выделение необходимых фондов. Но с начала 1937 года в КБ закипела работа над совершенно новым и необычным изделием...

Два года и девять месяцев спустя, в начале ноября 1939 года, изделие 'ВНТС' заняло место на обширном пустыре, раскинувшемся рядом с лагерем. Представляло оно собой громадный аэростат, к которому вместо обычной гондолы прицеплено было нечто странное: связка четырёхметровых труб, к которой сверху крепился небольшой серебристый шар.

В ночь с четвёртого на пятое ноября началось наполнение оболочки аэростата гелием.

Ранним утром седьмого ноября инженер Блюм расположился в шаре и запер его изнутри. В кармане ватника лежали временное удостоверение личности и пропуск на право выхода за пределы зоны.

В семь часов десять минут по московскому времени были обрублены тросы, и 'ВНТС' начал медленный подъем, длившийся более четверти суток. Убедившись, что на высоте десяти с половиной километров подъем завершился, инженер Блюм сбросил вниз сигнальный фальшфайер и через минуту нажал красную кнопку на приборном щитке.

Воспламенились одновременно девятнадцать ракет внешнего пояса ракетной связки!

И ракетный корабль - а именно им и было изделие 'ВНТС' - прошёл сквозь оболочку аэростата и ринулся к звёздам!

Когда отгорели ракеты внешнего пояса, воспламенились ракеты второго, затем внутреннего, и в конце концов - заработал центральный ракетный блок. Когда же прогорел и отстрелился он, стали вспыхивать с пятисекундным интервалом магниевые фотопакеты. Эти вспышки засекли несколько разбросанных по местности теодолитов. Было установлено, что максимальная высота подъема ракетного корабля составила сто пятьдесят девять километров!

По международным нормам, граница космоса проходит на высоте ста километров. Таким образом, первый космический пилотируемый полёт состоялся в СССР ещё в 1939 году!

...Корабль совершил мягкую посадку на лёд Онежского озера. Пять часов спустя инженера Блюма подобрал один из спасательных У-2.

В дальнейшем И. У. Блюм принимал участие в разработках перспективных видов оружия, в частности самолётов-снарядов, пилотируемых почтовыми голубями. Но затем его привлекла железная дорога, которой он и отдаёт сейчас весь свой талант. Первый человек, побывавший в космосе на корабле, буквально собранном своими руками, живёт на нашей земле и ходит среди нас, добавляя крупицы своего труда в общую копилку семилетки!

                                                                       И. Голубев

А знаете ли вы, что в СССР были созданы несколько самолётов с атомными двигателями, и один из них совершил в 1963 году дважды кругосветный полёт? В результате чего у писателя-фантаста А. Казанцева начались неприятности с Главлитом и КГБ, и ему пришлось долго объяснять, что роман 'Пылающий остров' был написан: а) ещё до войны и б) не только им. А вот авторам брошюрки 'Крылатый атом' издательства 'Вышайша школа', 1964 год, отмазываться было, наверное, нечем...

Или взять деятельность Института экспериментальной медицины. Вот они, серые папки с аккуратными красными крестиками... но с этим пусть разбирается доктор.

Вот тоже интересная папочка, с жирным знаком вопроса - два десятка тонких детских книжек, детская же - большого формата, но в картоне: 'Экспедиция к предкам', А. Свирин... Закладка с надписью: 'Слишком достоверно?'

Или вот эта: 'Кибернетика'.

Или эта: 'Русский Север'...

А вот совсем новенькие: 'Чекисты шутят', 'Чекисты продолжают шутить'...

- Наробыв дидусь, - сказал Коломиец, откладывая в сторону очередную выкройку, сохранившую в себе тайну второй хибинской экспедиции академика Ферсмана. - Как он не боялся всё это держать при себе?

- А я его понимаю, - сказал Крис. - Сперва, может, и боялся - пока было что терять. А после перебоялся... Вот за что я большевиков не люблю - кроме Хасановны и Че Гевары, - так это за то, что они бездарно просрали такой колоссальный энтузиазм всей этой учёной публики. Ведь без всяких шарашек за те же хлеб и воду - только разреши! - такого бы насоздавали и наоткрывали, что Марс бы давно семнадцатой республикой стал, а Штаты - большим кукурузоводческим совхозом с джазовой самодеятельностью. Да, ребята, и какой бы это был джаз!..

- А не надо было фракционность разводить, - сказала Хасановна. - Поумерил бы Троцкий свои амбиции... Разобрался бы Радек со своими бабами... Как ведь всё хорошо начиналось! И у нас в октябре, и у вас в августе!.. 'ВНТС'. Слыхала я про это... Знаете, как расшифровывается?

- Нет.

- 'Вождь народов товарищ Сталин'. Строили второй экземпляр, побольше, да война помешала. Не будь войны - аккурат к юбилею вождя Луну бы освоили.

- А какое сегодня число? - вдруг спросил Крис, поднося к глазам тоненькую серую брошюрку.

- Годовщина расстрела июньской демонстрации, - немедленно откликнулась Хасановна.

- Месяц я ещё худо-бедно помню, - сказал Крис. - Я про число спрашиваю.

- Седьмое, - робко предположила Ираида.

- А тут как раз написано: '7. 06. 98. Проверить'. И давно написано. Бывшими фиолетовыми чернилами.

- Можно посмотреть? - спросила Ираида.

- Сколько угодно, - сказал Крис.

- Панас Запредельный, - прочла Ираида. - 'Пролетарская машина времени 'Красный Янус'. Популярная библиотека. Роман для детей и юношества. Выпуск четвёртый. Издательство 'Полярный Октябрь'. Архангельск, 1928 год.

- В Черкассах улица есть - Панаса Беспредельного, - сказал Коломиец. - Бывшая Рокоссовского. Может, это тот самый?

- Глава восьмая, - продолжала читать Ираида. - Гремучий бензин. Новые друзья и новые враги. Мотоциклетки в ночи. Комсомольцы есть? Освобождённый оказывается негром. Что такое 'навороченный байк'?

- Чего? - приподнялся Крис. - Так и написано?

Ираида показала ему страницу. Крис недоверчиво посмотрел на буквы. Потом внимательно изучил обе стороны обложки.

- Настоящая, - сказал он. - Только вот откуда в двадцать восьмом году взяться слову 'навороченный'?

- Жаргон, как и мода, возвращается каждые двадцать пять лет, - сказала Ираида.

- Например, глагол 'бузить', - ехидно сказал Крис. - Но при чём здесь сегодняшнее число? Написанное Бог знает когда?

- Может, это и не число, а инвентарный номер, - сказала Ираида.

- А что значит 'проверить'?

- Ну... - Ираида задумалась.

- А вот ещё одна, - сказал Коломиец, выудив из коробки точно такую же брошюру. - Выпуск первый...

- Давай-ка высыплем всё на стол, - предложил Крис. - Наверняка там ещё есть...

- Лучше я сама, - сказала Хасановна. - А то вы у меня устроите тут...

Увы, других выпусков романа товарища Запредельного не отыскалось. Хасановна пошла заваривать чай. Крис углубился было в чтение, но тут дверь распахнулась, и на пороге возник доктор в обнимку с длинным тощим негром.

- Ух ты, - сказала Ираида. - Освобождённый оказывается негром... - добавила она шёпотом.

- Не знаю, как вы, - с лихорадочной улыбкой во весь рот сказал доктор, - а мы с добычей. Этим афроафриканцем наши неизвестные друзья намеревались повторить вариант Сергея Коростылёва. Прошу любить и жаловать.

- Как ты его назвал? - переспросил Крис.

- По правилам политкорректности - 'афроафриканцем'. Говорят, что 'негр' - это неприличное слово. Вроде как 'пидор'. И отныне вместо слова 'дурак' прошу употреблять выражение: 'представитель интеллектуального большинства'...

Ираида медленно подняла руку и наставила указательный палец в грудь гостю. Тот начал бледнеть.

- Что-то случилось? - решил уточнить Крис у доктора.

- И ещё как, - сказал тот. - Боюсь, что братца Майкрофта нам предстоит использовать на сто пятьдесят процентов...

Раздался какой-то всхлип. Негр закатил глаза и тихо сползал по стенке. Крис молча встал, ухватил парня под мышки и легко оттащил на кушетку для психоанализа, которая здесь, в приёмной, играла роль дивана.

- Ты его знаешь? - повернулся Крис к Ираиде.

- Да это тот самый, который у меня хотел сумочку отнять!

- Ага. Что-то Москва становится уж очень маленькой. Где ты его взял, Иван?

- Где-где... В Мытищах. Где ещё беглые негры водятся?

- А как тебя занесло в Мытищи?

Доктор набрал побольше воздуху в лёгкие - и начал рассказывать.

9.

ПРОЛЕТАРСКАЯ МАШИНА ВРЕМЕНИ

'КРАСНЫЙ ЯНУС'

выпуск I

Глава первая.

Испытатели. Секретная лаборатория '5-зет'. Готовы к старту!

Марков заехал за Терешковым на мотоциклетке. Одет он был по обыкновению в пилотское пальто-реглан, кожаный шлем и очень старые желтоватые выпуклые очки, делающие его похожим на удивлённую рыбу.

- Ты спишь слишком долго, - заявил он с порога. - Это вредно. В организме накапливаются жирные шлаки.

- Я запасаюсь сном, - сказал Терешков. - Никто не знает, когда и как мы будем спать в следующий раз.

Он выпил стакан кислой воды. Это был сегодня весь его завтрак. Так велел профессор Шварцкопф.

- Неужели тебе так важно знать, когда и как мы будем спать в следующий раз? - удивился Марков. - Разве не ты, старый товарищ, обходился неделями без сна, держась в седле? Наверное, ты ослаб душой и телом.

Терешков засмеялся. Он схватил двухпудовую гирю, шутя обмахнулся ею, потом поймал Маркова за ремень и поднял вверх на вытянутой руке.

- Так и буду носить, пока не прекратишь брюзжать, как мелкая буржуазия! - пригрозил он. - Кстати, Маркс спал ещё поболе моего!

- Так ведь он мозгом работал. Опусти, у тебя на потолке паутина, а я боюсь пауков.

- Знаешь, я чувствую себя необыкновенно, - заявил Терешков, ставя товарища на пол. - Такого со мной ещё не было. Даже когда в первый раз я взлетел на 'Сопвиче' и вся земля была подо мной, я не чувствовал такого подъема. А ведь, по условиям эксперимента, мы должны быть совершенно спокойны. Что же делать?

- Сейчас мы с тобой прокатим по начинающей просыпаться Москве, и ты посмотришь на неё отрешёнными глазами. Ты увидишь грязь на улицах и дома с пыльными стёклами. Ты услышишь хохот самодовольных нэпманов, которые на пьяных извозчиках возвращаются с диких оргий. Обоняешь запоздалый обоз золотарей. Осязаешь помятых девок у дверей притонов...

- Зачем я стану их осязать? - удивился Терешков.

- Чтобы запомнить, дубина! Возможно, ты этого больше никогда не увидишь. Помнишь, что сказал профессор?

- Да. Не до конца выверено, в когда мы вернемся.

Терешков натянул шинель и суконный шлем с голубой пилотской звездой. Огляделся, вдруг с грустью прощаясь с комнатой, к которой привык. Полукружие тёплой голландской печи, длинное узкое окно, койка под серым одеялом, портрет Отто Лилиенталя на стене. Когда Марков впервые увидел этот портрет, он закричал: 'Какой-то белогвардеец!' И долго после смеялся над собой.

На мотоциклетку успела лечь склизкая роса.

Громкий звук мотора отлетал от стен. Воздух, упираясь в лицо и руки, казался наполненным иглами льда.

Обманчив месяц апрель. Ещё и снегу может подпустить.

С Воробьиных гор окинули глазом город. Тёмно...

Переглянулись:

- Едем?

- Едем, брат...

Пустыми улицами без девок и извозчиков они проехали ещё пять верст и оказались в месте своего назначения, перед ничем не примечательным домом с арочными воротами.

Сторонний человек нипочём не сказал бы, что вот за этими самыми воротами (ржа со скрипом и заспанный дворник) скрывается могучая и секретная советская лаборатория. От которой (чем не шутит чёрт!) зависит всё будущее счастье угнетённого человечества.

- Никодимыч, отпирай! Отпирай, Никодимыч!

- Фу, дымищу-то напустили...

Из флигеля - ассистентка Фрида.

- Не ждали вас так рано, зачем?..

- Невмоготу, Фрида Абрамовна! Запускай нас внутрь и дай поглядеть на приготовления.

Молча пошла впереди, в гулкое нутро дома. Странный флигель, никто и не поймёт, что он - всего лишь нашлёпка над громадным подземным залом. По лестнице, потом налево - и вот ты над круглой площадью, залитой дуговым светом.

Посередине площади - грузовик, в кузове которого стоит как бы круглая птичья клетка из белых прутьев, сравнительно больших размеров, так что две новенькие мотоциклетки БМВ там помещаются, дьюары с газом и коричневые баулы. И немного места остаётся для двоих пилотов-испытателей.

Шестеро вокруг. Терешков знал их всех, знал и доверял. Вот старый Зосимов, спец из редких, любящий смотреть на звёзды. Как флотский инженер строил подводный минный крейсер 'Енисей'. Вот Панкратов, тоже белая кость, но в доску свой, в революции с молодых ногтей, знал Ильича ещё студентом. Легко орудует такими силами, что жутко делается, - и думаешь, зажав щепоть в кармане, что не всё познано ещё человеком и не всё доступно ему так же легко, как бензин, электричество или пар. Но и гордость берёт. Стрыйский, похожий издали на кривую растрепанную швабру, может в уме сосчитать любые числа и говорит, что никогда ничего не забывает. Бывший комиссар у Тухачевского, а крив потому, что белопольская сабля прошлась по ребрам справа, пересчитав их наново и по-своему. Манукян, электрик. Взглядом может лампочку зажечь. Проводку видит насквозь. Выводил в восемнадцатом флот из Гельсингфорса. Шпац, бывший эсер, сумевший удивить самого Эйнштейна странными трудами о парадоксах. И наконец Марысичка Панкратова, с которой совсем неохота расставаться...

- Ты вздыхаешь? - спросил Марков.

- И да, и нет, - ответил Терешков, диалектик. - Я вздыхаю, потому что очень долго мы с тобой ждали этого момента, а когда он наступил, всё оказалось будничным. Но я не вздыхаю, потому что так и должно быть. Мы всегда ждём чего-то необыкновенно прекрасного и обижаемся на обыденность, и думаем, что она нехороша. А вот она-то как раз и хороша. Что мы увидим там - мы ведь не знаем, правда? Но уже готовим себя к тому, что это будет - необыкновенно, прекрасно и восхитительно. Так?

- А ты что, думаешь иначе? Ты считаешь, что будущее будет обыденным, простым и серым? Разве за это, за будни и серость, мы дрались насмерть в гражданскую?

- Да. Ты удивлен? Но ведь это именно так. Мы дрались не за то, чтобы превратить жизнь в безразмерный праздник, а лишь за справедливость и за наше право решать, как жить. И всё. А кто думал иначе, разочаровались потом. Ты помнишь Устименко?

- Он смалодушничал.

- Да, конечно. Но толкнуло-то его под руку именно окончание обещанного праздника. Ему нравилось воевать, он был красив и значим. Когда его не взяли в ЧК и в Персию, он решил, что теперь окончено всё.

- Он смалодушничал, как гимназистка. Нет, будущее будет прекрасно, и ты мне можешь поверить. Оно просто не может стать другим, ведь его делают такие люди, как Панкратов и Стрыйский. Будут огромные красные дома, лёгкие и полупрозрачные, соединённые мостами из золота и алюминия. Сады на крышах. Лёгкие голубые паровозы на однорельсовых эстакадных дорогах. Огромные аэропланы, беззвучно бороздящие небеса. Утром ты встаёшь, надеваешь легчайший костюм из шёлка и шерсти, спускаешься в лифте сразу на станцию подземной железной дороги и стремительно едешь на завод, где работают сотни станков-пианол, и ты лишь управляешь ими, как полководец управляет армией...

- Что такое пианоло? - спросил Терешков, морща лоб.

- Пианола, дура. Это такой рояль, который умеет играть сам, без тапера. Заводишь пружину, и он играет. А если подвести пар или электричество, то он будет играть вечно. Представляешь: он стоит в центре огромного зала и играет Баха, сонату 'Апассионату', любимое произведение Ильича. И люди после работы приходят и слушают, и набирают силы и энергию для нового трудового дня. Но точно такое же устройство можно использовать для того, чтобы убираться в квартире, шить одежду, нарезать болты и точить снаряды, - и это не делалось только потому, что буржуям невыгодно освобождение пролетариата...

- Не Баха, а Шопена, - поправил Терешков товарища.

- Нет, Баха. Я точно помню. Есть даже такая шутка: Бетховен выпил Чайковского, надел Шуберта и пошёл на Гуно. Присел, и - Бах! Потом сорвал Листа и вытер Шопена. Я по ней и запоминаю композиторов.

- Ты пошляк, Марков. И твои отношения с женщинами вызывающие.

Они ещё долго могли пикироваться так, потому что были разные во всём. Но подошла Фрида.

- Вас просит к себе товарищ профессор Шварцкопф.

Пошли. По жестяному коридору, к обитой пробкой двери без табличек.

Шварцкопф был маленький и целлулоидно-блестящий. И голос его был капризный, как у немецкой куклы с мигающими глазами.

- Вот тот день, молодые люди, наконец случился. Мы так долго его ждали, факт. Сегодня на дальнюю разведку нашего неминуемого будущего вы отправляетесь. На сто лет вперёд ровно. Ваша задача побывать там и назад во что бы то ни стало возвратиться. Если все наши размышления правильны, то вы будете чувствовать себя хорошо, и поведение ваше ничем ограничено не станет быть. Но привезти какие-либо сувениры вы не сможете. Весь наш расчёт на то лишь имеется, что вы увидеть и запомнить сумеете многое. Ещё раз повторяю, что вся ваша задача в одном будет состоять: увидеть кое-что и назад в сохранённости вернуться. Вы лишь первыми будете, за вами другие последуют в больших партиях. Оружие у вас будет иметься, обязательно, но вам его категорически применять запрещено. Вы меня понимаете?

Испытатели дружно кивнули.

- А теперь я буду вас гипнозу подвергать, чтобы место в памяти очистить и способности к запоминанию враз и категорически усилить. На эти диваны ложитесь и сюда безотрывностно смотрите.

Блестящее яйцо между пальцами. Меняет блескучесть и цвет.

Журчит-льётся тихая речь.

И что же это? Нет больше кабинета профессора. Наголо бритые и ещё влажные после бани стоят испытатели в гардеробной. Чистое егерское белье перед ними, серые носки тончайшей шерсти, французские офицерские ботинки жёлтой кожи на высокой шнуровке, кожаные бриджи, вязаные свитера, зелёные и серые, пилотские куртки и пилотские шлемы, новенькие, блестящие от лака. Перчатки на меху с крагами, непривычно мягкие и лёгкие. А под белье нужно надеть ещё тончайшие шёлковые подштанники и шёлковую же сорочку - от вшей.

Ключи обратного хода. На пружинных браслетах приковываются к запястьям.

В соседней комнате - оружие, патроны и деньги. Американские 'Кольты' образца девятьсот восьмого года в коричневых кобурах и по две запасные обоймы к ним. Отдельно - вощённого картона зелёная коробка с патронами. Аптечка - каждому: перевязочные пакеты, морфий, аспирин и стрептоцид, ляпис, йод, марганцовка. На двоих - запаянная жестяная банка кокаина. Деньги: столбики золотых 'империалов', тоненькие пачки советских червонцев, английских фунтов, японских иен, североамериканских долларов.

- А если в будущем отменят деньги?

- Привезете обратно. Это достояние Республики.

И ещё дальше - сухой паёк. Из расчёта на неделю: галеты, пеммикан, сало, шоколад, спирт. И бутыль с водой закреплена в той же самой клетке.

И вот (вещмешки за плечами!) Терешков и Марков стоят у дверей клетки, отчаянно спокойные, готовые ко всему. С завистью смотрят на них и Панкратов, и Зосимов, и Стрыйский, и Манукян, и Шпац. И Марысичка. С которой - и тут Терешков не вполне уверен - у него то ли было что-то, то ли не было. То есть он не помнит, чтобы что-то было. Но - чувствует, что было. Такая вот странность.

- Товарищи! - и глаза Панкратова блестят. - Настал исторический миг! Человек веками подчинял себе пространство и энергию, оставаясь рабом времени. И вот теперь мы готовы сбить с себя оковы, скрутить время в бараний рог и заставить его работать на пролетариат всех стран. Простой пулемёт 'Максим', заброшенный к Спартаку, позволит ему разгромить рабовладельческие римские полчища и установить советскую власть в Италии на две тысячи лет раньше срока, положенного косной и неторопливой клячей-историей. Заглядывая же в будущее, мы будем узнавать обо всех кознях, которые мировая буржуазия готовит нашей Республике, и предотвращать их с неотвратимостью Немезиды! И даже, может быть, заглядывая в будущее, мы сумеем подхватывать новые прогрессивные идеи в области техники и вооружения. Что сделает нас непобедимыми на мировой арене! И вся эта блистающая перспектива станет возможной благодаря вашему успешному броску! Да здравствует мировая революция во всех временах и эпохах! Да здравствует великий Ленин! Ура, товарищи!

- Ура!!! - хором в ответ.

Глава вторая.

Дверь закрывается. Час испытаний. В тумане. Не горит! Строго на юг. Где люди? Чёрный аэроплан, белая звезда. Застава на дороге. Мы - Ночные!

Испытатели разместились в привинченных к полу клетки низких гнутых алюминиевых сиденьях. Сиденья вращались на оси. К ним нужно было пристегнуться ремнями из толстой кожи. От металлических дьюаров за спиной исходил неземной холод. Громко стучал метроном. Дрожали стрелки под стёклами приборов. Щелкали реле. Негромко взвыли и медленно утихли соленоиды.

- Приготовились, - поднял руку Зосимов.

Клацнули в ответ пряжки.

- Опускай!

Скользнул с потолка и развернулся белый шёлковый тент, укрывший клетку. Марков и Терешков остались внезапно отрезанными от всего мира. И хотя слышались все звуки, сразу стало казаться, что просто где-то рядом работает очень большой хрипловатый репродуктор, доносящий за многие сотни километров звуки живых человеческих голосов.

- Трогай!

Зафырчал мотор грузовика, мелко задергался пол клетки. Задребезжало за спиной.

- Плохо притачали... сапожники...

- Кружимся, что ли?..

- Голова кружится.

- Да ну, голова. Дура. Всё кружится.

Клетка и правда кружилась, вызывая помутнение рассудка и желание хвататься руками за прутья.

- Едем...

- Куда-то едем...

Зазуммерил телефон. Марков поднял чёрную трубку.

- До отправления - три минуты, - голос Панкратова ликующий и тревожный. - Как настроение?

- Боевое.

- Как на каруселях.

- Держитесь, товарищи. Самое тяжёлое впереди.

Это они знали.

Вращение, качка. Теперь стало казаться, что они переворачиваются ещё и через голову. Словно грузовик превратился в аэроплан и выписывает 'мёртвые петли'. Вес теряется, на миг повисаешь на ремнях. Но нет - наваливается вдвойне и втройне.

Потом возник струящийся свет.

Белый, как дым, он вырывался из крошечных пор пространства и окутывал собой всё. Терешков скосил глаза на свою руку. Свет фонтанировал из пальцев пятью тонкими нитями. Невдалеке они переплетались с десятками других и терялись из виду.

Сквозь эти струи виделось странное.

Он видел Маркова словно бы вывернутым наизнанку и одновременно окружающим Терешкова со всех сторон. Сам Терешков стал размером с глаз. Он и был глазом, стремительно вращающимся на стебельке. Он видел сразу всё, вокруг и всегда.

Он видел себя маленьким мальчиком, лежащим в гробу. Он видел себя рядом с комиссаром Берлахом, когда тот выменивал у петлюровцев бронепоезд 'Булава народного гнiву' на два ведра кокаина. Он видел себя красвоенлётом Татусевым, зажатом на сиденье упавшего в лесу 'Фармана' молодыми веселыми березками (пряжкой ремня и выпадающими зубами Татусев пытался перетереть держащие его стволы...). Он видел себя на скамеечке у Чистых прудов (бритый череп, костыли и мёртво торчащая нога в сером воняющем пролежнями гипсе), когда подошёл к нему и сел рядом профессор Шварцкопф и заговорил, как со старым знакомым. А знаете, какая самая страшная тайна времени? Самая страшная тайна - что никакого времени-то и нет!..

Куда же мы направляемся сейчас?..

Кружение становилось невыносимым. И тут сквозь свет и дурноту - диким голосом взвыли пущенные на всю мощь соленоиды!

Открылись краны, выпуская из дьюаров кислород. Успеть сделать вдох!

Терешкову показалось, что его мгновенно вморозило в лёд. Нельзя стало двинуть ни рукой, ни ногой. Даже рот застыл в полукрике. Лишь внутри что-то судорожно трепетало, гоняя крошечные глоточки воздуха.

А сверху давило, давило, давило...

Он пытался считать про себя, но обнаружил, что забыл нужные цифры. Что должно быть между 4 и 5? И что идёт после 7?..

Вдруг тяжесть вся исчезла и сменилась страшными толчками и подскоками.

Потом раздался скрежет.

Потом слетел тент...

Терешков медленно приходил в себя. Рядом стонал и ругался Марков. Было довольно светло, но при этом совершенно ничего не видно.

Как в тумане.

Да это и был туман! Простой деревенский туман, пахнущий мокрой разрытой землёй...

- Как ты? - услышал Терешков голос товарища.

- Железно... - отозвался - и не узнал себя.

- А меня - будто кони топтали...

- Гуси топчут, - сказал Терешков, разом мстя за многие обидные насмешки. - А кони кроют.

Но Марков, наверное, не понял, что ему отомстили.

Они приподнялись, кряхтя. Клетка стояла косо, но всё же как надо - то есть на днище. Непослушными пальцами Терешков отстегнул ремень. Выпрямился. Встал.

Всё ещё покачивало. Как в лодке.

- Как ты думаешь - получилось? - спросил Марков робко.

Марков! - робко!

- Если бы не получилось, то разве мы были бы сейчас одни? Все сбежались бы, чтобы нас осмотреть и успокоить.

- Верно...

- Командуй, командир, - сказал Терешков. - Выходим ли мы на грунт сразу - или же когда рассеется окружающий нас туман?

- Не знаю, как ты, - сказал Марков, - а я чувствую прежде всего лёгкий голод и несусветную жажду.

- А вот что интересно, - сказал Терешков. - Если мы съедим что-то здешнее, оно из нас вывалится при нашем возвращении - или останется в животе?

- И это тоже мы должны будем проверить. А пока - где наши хлеб и мясо для первой закуски? Потому что без грубых физических сил мы не будем способны к работе.

- А как оно будет вываливаться?

- Не заставляй читать тебе лекцию о телесном устройстве организма.

- Ладно. Вот наше мясо, соленые огурцы, хлеб. Бутыль с клюквенным морсом. Но я чувствую, что не проглочу ни крошки. Пока не узнаю, где мы.

Марков молча взял провиант, развернул вощеную бумагу, расстелил розовое тонкое мясо на хлеб, сверху уложил помятые ломтики огурца. Впился зубами.

И - со странностью в глазах отстранился.

Потянулся к морсу. Глотнул очень осторожно, растирая языком по небу.

- Попробуй-ка, - протянул Терешкову надъеденный бутерброд и надпитую бутылку.

Морщась, Терешков куснул. Глотнул. И еда, и питье вкуса не имели вовсе.

- Странно...

- Знаешь, Терешков, а ведь это значит, что - что-то произошло! Наверное, удалось! Наверное, мы действительно в будущем...

Терешков вдруг почувствовал, что у него затряслись руки. Он завернул недоеденный бутерброд в бумагу и сунул его в карман. Потом - потянулся к барашкам, запирающим дверь.

Марков молчал.

Терешков откинул решетку и, не останавливая движения тела, спрыгнул на землю.

Земля была рыхлая и мягкая. Из неё часто-часто торчали пучки круглых листьев.

Клетка стояла на картофельном поле, и картошка уже давно взошла!

Июнь!

- Командир, - Терешков выпрямился. - Удалось. Удалось! Мы - там.

А через несколько секунд где-то совсем рядом заголосили птицы...

Рассвет застал испытателей за необходимым делом: установкой клетки на колёса. Нежелательно, чтобы посторонний взгляд коснулся секретнейшей из машин. К счастью, маленькая, но густая рощица ждала неподалёку.

Оставив пока на поле тяжёлые мотоциклетки, Марков и Терешков уперлись руками в прутья, ногами взрыли мягкую землю - и покатили-покатили-покатили клетку к роще! Клетка бежала легко, без мотоциклеток весу в ней почти и не осталось - ну, пять пудов, разве что. Ну, шесть.

В роще, такой чистенькой и нарядной снаружи, было всё замусорено. Валялись большие ржавые банки, витки проволоки, детали каких-то машин. С клетки снова сняли колёса, Марков затянул и законтрил временной тормоз, отключил батарею. Машина времени теперь стала просто мёртвым железом. Забрали баулы и заплечные мешки, и Терешков запер дверь на секретный стальной замок.

Испытатели переглянулись. Каждый мысленно проверял другого: не забылось ли чего. Но нет, ничего не забылось.

- Газета, - вдруг тихо вскрикнул Марков. - Видишь?

Под кустом лежал серый клок бумаги с крошечными буквами. По нему прошлись дожди.

Терешков присел рядом с бумагой, осторожно, двумя пальцами, попытался приподнять листок. Тот расползся.

- Нет, это не газета, командир. Или просто очень старая.

- Или они тут бумагу разучились делать...

Терешков обтер пальцы о листья, встал.

- Поедем, командир?

- Поедем... Терешков, ты себя нормально чувствуешь?

- Вроде бы.

- А я - будто свекольного самогону глотнул...

- Так я и говорю - нормально.

Срубив несколько кустов, забросали ветвями клетку. Оценили работу на 'посредственно', махнули рукой и пошли нетерпеливо к мотоциклеткам. Туман рассеивался.

Терешков как бывший военлёт обязан был работать с компасом и планкартой. На чистом листе он поставил первую точку.

Мотоциклетки - за рога, и покатили по пахоте.

А вот и плотно укатанная грунтовая дорога. Ведёт строго на юг.

Счётчики пути поставлены на ноль.

- Ну, Терешков...

- Ну, командир...

Две ноги дружно ударили по рычагам стартеров. Чих-чих-чих-пфф! - сказали оба недавно опробованных и замечательно отрегулированных мотора.

Чих-чих-чих-пфф!

Чих-чих-чих-чих-пфф...

Что за притча?

Взболтало бензин в баках? Пузырьками заткнуты карбюраторы?

Продули.

Чих-чих-чих-пфф...

- А бензин ли это? Командир, он не пахнет ничем!..

- И мясо без вкуса...

Они одинаковым движением почесали: Марков - лоб, Терешков - затылок. Шлемы давно сброшены: жарко.

- А ну...

Ложным бензином намочен кусочек ветоши. Чирк спичкой... чирк! Чирк!

Нет ни огня, ни дыма, ни вони серной.

- И спички туда же...

Но Терешков не сдаётся. Вывернул свечу.

- Крутни стартер.

Тр-р-р-р-р-р! - целый сноп искр.

Поднес к свече ветошь.

- Крути.

Тр-р-р-р-р!

Не загорается.

Тр-р-р-р-р!

Не загорается.

Тр-р-р-р-р!

Не загорается...

- Амба, Терешков. Всё, что от нас, - здесь не дышит.

- Ты прав, командир. Что делать будем?

- Покатим вручную. Может, у них ещё бывает бензин. Может, они его делают для музея.

- Умен был Шпац, когда советовал брать велосипеды... Постой-ка. Ещё одна проверка...

Терешков вынул кольт, дослал патрон и пальнул в небо. Да только не пальнулось: звонко ударил боёк, и всё.

- И без оружия мы, командир. Что амба, то амба.

Стало холодно. Нутряным охваченные льдом, скрывая неуверенность, испытатели крепко взяли за рога своих железных коней и покатили их строго на юг, по компасу, но без карты.

Что замечательно, ровно через три тысячи шестьсот сорок семь метров грунтовая дорога взобралась на широченное шоссе, залитое чем-то светло-серым, с блестками, с белым ровным пунктиром вдоль. И ведь никто из шоферов будущего не желал пользоваться этой дорогой...

- Куда пойдём? - спросил Терешков, проводя на карте первую короткую линию и вновь отмечая по компасу своё положение относительно сторон света. - Направо или налево?

- Направо пойдёшь - коня потеряешь, - вспомнил откуда-то Марков. - Налево пойдёшь - лапти отбросишь, зато конь уцелеет...

- Это предрассудки, - заявил Терешков, и они пошли направо.

- Смотри, дома! - сказал Марков недолго спустя.

И правда: далеко в стороне от дороги стояли кучкой пять или шесть домиков светлого кирпича, окружённые тёмно-красным забором.

- Неплохо, - сказал Терешков.

- Это деревня! - догадался Марков. - Хутор! Здесь живут те, кто возделывает поля!

- Несомненно, - рассеянно согласился Терешков. Уже несколько секунд он слышал какой-то далёкий, но приближающийся звук. Похожий на примятый шум веялки. - Давай-ка сойдём с дороги...

Как раз подвернулась и развилка, съезд пологий, залитый тем же светлым веществом. Испытатели отошли на два десятка метров и стали ждать.

Оно появилось очень скоро. Чёрное, матовое, не похожее ни на что. Три гробоподобных корпуса: большой и длинный посередине, меньше и короче - по бокам. Серый полупрозрачный диск сверху - наверное, пропеллер.

Ни окон, ни колёс, ни крыльев.

- Ух ты!..

Летающее чудище поравнялось с развилкой - сбоку оно показалось даже изящным, удлинённый хвост с петлей и шпорой на конце, - вдруг затормозило почти мгновенно, задрало нос и, накренившись, развернулось в сторону испытателей! Терешков испытал потрясение: безглазое чудовище замерло в воздухе и всматривалось в него.

Потом оно качнулось, показало бок и рубчатое брюхо - и понеслось дальше, стремительно набирая скорость.

- Ты видел? - закричал Марков. - Ты видел?!

- Ну...

- На нём - белая звезда! Белая звезда!

И тут до Терешкова тоже дошло: действительно, звезда на боку чёрного аэроплана была белой - в голубом круге с торчащими крылыш...

(Две последние страницы вырваны)

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Переварить и усвоить добытую информацию оказалось труднее, чем её добыть. И времени на это ушло больше. Казалось бы, вот: всё на бумаге. А в сознание не умещается.

Наверное, эта немыслимая жара, сделавшая Москву похожей на громадное фигурное жаркое, так действовала. Или - соломенные жгуты на антенне...

Не люблю колдовства. Колдунов некоторых люблю, а колдовство - нет.

Но в конце концов всё как-то улеглось и уже не вызывало отторжения. Итак, мы узнали, кто виноват в смерти художника: Чирей, он же Яценко, он же Ященко (чекисты обычно уходят на покой, слегка подправив фамилию). Что убил он его ради какого-то медицинского опыта, а может быть, не медицинского, а может быть, и не опыта уже. Здесь пахло индустрией. Убийства такого пошиба случались пять-шесть раз в год на протяжении уже многих лет, и в радиусе примерно километра от места очередного убийства посторонние люди долго ощущали смутную тоску и упадок сил.

Нашего гостя Джеймса (мы как-то сразу стали называть его Васей, и он охотно откликался) прямо в лапы Ященке привёл коричневый потрёпанный кейс из кожи фальшивого крокодила, в крышку которого изнутри вмонтирован был переливающийся разными цветами шарик. Если долго на этот шарик смотреть, то можно увидеть Африку. Кейс при этом нашептывал что-то ласковое... что-то, заставившее Васю одеться потеплее и отправиться разыскивать какую-то дачу... Но вот какую и где - это из памяти его выветрилось. Запомнился только странный флюгер на крыше - в виде дельфина... Об этом же кейсе рассказывал бывший казначей 'славянских вудуистов' - и о нём же предупреждал меня К. Что характерно, этот самый кейс он уже однажды с нашей помощью успешно отыскал... сказав, правда, что в нём секретные документы.

Это что же такое получается, господа?

Далее: Вася спер кейс у какого-то типа в метро как раз во время шестиминутной Ираидо-ментовской войнушки. Ираида смутно помнила, что тип был с усами. Вася типа не помнил вообще. Может быть, по горячим следам она и опознала бы его, но прошло уже довольно много времени.

В милицию тип не обращался. Хотя милиция была рядом. Что тоже наводит на размышления. Либо он не хотел, чтобы посторонние заглядывали под крышку, либо был уверен, что покражу вернут.

Что, собственно, и произошло.. Вопрос 'как?' мы пока оставили за скобками. Как-то.

И ещё у меня создалось впечатление, что Крис имеет к Ященке свой особый интерес. Потому что, когда он произносил эту фамилию, у его голоса появлялись режущие кромки.

Оставалась мелочь - найти усатого мерзавца Ященку, отнять у него кейс, самого - допросить с пристрастием, кейс спрятать подальше...

Очень не хотелось портить отношения с могущественным К. Но отдавать в его пухлые ручки такую машинку было бы преступлением. Как мне кажется, в своё время он ею попользовался всласть. Впрочем, это моё частное и ничем не подтверждённое мнение.

Самое смешное, что по поводу событий в больнице ни меня, ни Рифата не побеспокоили совсем. Была заметка всё в том же 'МК', под названием 'В районной больнице арестована банда' о том, как мытищинские милиционеры задержали втроем (?) семерых бандитов, пытавшихся выкрасть из больничной палаты важного свидетеля. И всё. К. нас прикрыл, это точно.

С Васей поработали профессионально. Я пробовал препараты, глубокий гипноз, инсулиновый шок. Наконец в стене, окружающей его память, удалось проковырять несколько дырочек. Если вы думаете, что это помогло в расследовании, то вы глубоко заблуждаетесь. Нас только запутало ещё больше.

Вася, оказывается, мечтал. Он мечтал побывать в Асгарде, жениться на живой валькирии и съесть её. Под его водительством полки героев и ванов разгромят негодяев-асов и возьмут в плен всех их женщин - и съедят их, приготовив в земляной печи. Потом они добудут ледяного великана Имира, снимут с него шкуру, мясо мелко изрубят, добавят сорго и муравьиных личинок, зароют в глину и разведут сверху трёхдневный костёр; потом достанут из ямы и съедят. Потом они убьют, разделают, вымочат в пальмовом вине, изжарят на угольях и тоже съедят мирового змея Ёрмунганда - и тем спасут мир от арийской заразы... Бедный Вася так оголодал в Москве, что даже обильная кормежка добросердечной Хасановны не избавляла его от потока гастрономического подсознания...

Зато как он был счастлив, когда узнал, что Ираида не держит на него зла и больше бить не будет!

Плохо было только с 'идентификацией Васи'. Достался он нам абсолютно без документов. В 'Лумумбе' сказали, что студент-четверокурсник филфака Джеймс Куку ещё в прошлом году отчислен за академическую неуспеваемость и отправлен в родную Нигерию. То же самое подтвердили в нигерийском посольстве, но как-то слишком уж агрессивно. Сам Вася этого факта своей биографии не помнил, зато рассказал, что несколько раз летал в Ташкент и Алма-Ату и там глотал пластиковые колбаски с кокаином. Это был маленький, но козырь, который мы с удовольствием засунули за обшлаг до лучших времён.

Отучать Васю от наркотиков было одно удовольствие. Видимо, эти козлы основательно расшатали Васину психику, и сейчас любое внушение входило в него, как шило в белу задницу. Правда, вот от печени бедолаги уже мало что осталось...

Жить мы его устроили пока в маленький закуток при тимуровском гараже. Там было темно, зато не жарко и сухо - а главное, гараж очень неплохо охранялся.

'Братец Майкрофт' пособил, чтобы побитого тамбовского вудуиста Рудика Батца перевели в медсанчасть Бутырской тюрьмы, и он за толстыми стенами залечивал теперь сломанную в четырёх местах челюсть. И другие хрустнувшие кости. Хорошо бы побеседовать с ним ещё разок... но пока это было нереально. Впрочем, братец обещал держать нас по возможности в курсе дела.

Крис тем временем опять собрался впасть в апатию. То есть он держался, но это стоило ему большой затраты сил. Дружественный его визит в контору покойного Скачка закончился, мягко говоря, ничем. Все там смотрели друг на друга несытыми шакалами и мстить за смерть шефа не рвались абсолютно. Тем более что 'наследники' охотно придерживались версии о несчастном случае - по крайней мере, вслух...

Как на грех, у колдуна Митрофанова пропал совсем новенький чешский средневековый хрустальный шар фирмы 'Яблонекс' - и упорно не желал отыскиваться. Крис истоптал пол-Москвы. Митрофанов звонил раз по двадцать на дню. Впервые Крис признал своё поражение, и это тоже подействовало на него угнетающе, пока совершенно случайно - всё через тот же гнусный 'МК' - до нас не дошла история о том, как старушка-уборщица одного из ДК, где гастролировал Митрофанов, едва не осталась без глаз: в её кухне произошёл мощный взрыв, и тысячи стеклянных игл... Вы уже догадались, да? 'МК' же задался вопросом: кому перешла дорогу старушка-одуванчик? Когда-то она работала завхозом в школе, где учился Чубайс...

Но это было, понятно, чуть позже и как бы между прочим, а пока подавленный Крис продавливал диван, дул в дудку и чуть-чуть пил горькую. Астральный пост был осквернен, но по каким-то соображениям высшего порядка его не следовало пока приводить в порядок - хотя Ираида была готова в любой миг.

Вместо этого бессердечный Крис погнал её в самую жару по магазинам: купить два комплекта крутого байкерского прикида. Мотоциклы имелись в гараже Коломийца - томились там без дела.

И вот в этот вечер к нам заглянул старый наш друг отец Сильвестр. Вернее, сначала заявилась Й., подарила мне часы с гравировкой и гордо удалилась, ступая по струнке. Тут же в дверь позвонили вновь. Я придал морде самое ледяное выражение. Отца Сильвестра оно слегка удивило...

А потом удивляться пришлось нам.

Под бутылочку ставшего традиционным 'Ани' (причём не того, который идёт на широкого, пусть и достаточно богатого потребителя, нет; этот 'Ани' - из подвалов самого Вазгена, вах!..) отец Сильвестр завёл речь о неких негодяях, служащих Сатане и совершающих во имя его гнусные обряды. Вот, например... - и он перечислил последние по времени случаи умертвий, в том числе и - разлучение с жизнью Серёжи Коростылёва. И что ужасно, продолжал он, как бы не замечая наших переглядываний, иной раз удаётся милиции или кому-нибудь ещё поймать пару-тройку исполнителей, и что? А вот совсем ничего, остервенело берут всю вину на себя, просто до самооговора дело доходит, и к стенке становятся с просветлёнными лицами. Никак главного своего выдать не хотят. Оно, может быть, и удастся этого главного вычислить, а - что на него есть, какие улики суду предложить? Да ни малейших... Вот и ходят тератусы на свободе, ничего не опасаясь. Ни милиции не боятся, ни КГБ - или как он там теперь? - ни церкви. Хоть киллера нанимай... А у церкви внутренние проблемы, сектанты да раскольники всяческие замучили, тут вот недавно всплыли одни - с восемнадцатого года в миру растворились и как будто исчезли, ну а теперь решили, что пора бы им на свет явиться. 'Армагеддоняне'... Остервенели в подполье совсем, говорят: раз заповедь 'не убий' по счёту шестая, так она и по значению шестая. И ежели пяти главнейшим исполняться мешает, то силу свою утрачивает...

- Служение Сатане, выходит... - пробурчал Крис. - А я-то, грешным делом... 'И пусть возьмут от крови его и помажут на обоих косяках и на перекладине дверей в домах, где будут есть его...'

Отец Сильвестр с интересом уставился на Криса.

- 'Ешьте же его так, - подхватил он, - пусть чресла ваши препоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших, и ешьте его с поспешностью...' 'Исход', глава двенадцатая... Следовало ожидать, что вы знаете много. Наверное, почти всё?..

- Трудно сказать... Хотел бы я знать, куда они вдруг все собрались...

10.

ПРОЛЕТАРСКАЯ МАШИНА ВРЕМЕНИ

'КРАСНЫЙ ЯНУС'

                                               выпуск IV

Глава седьмая.

Гремучий бензин. Новые друзья и новые враги. Мотоциклетки в ночи. Комсомольцы есть? Освобождённый оказывается негром. Что такое 'крутой навороченный байк'?

- Ты чувствуешь в себе новые силы? - спрашивал Марков с дрожью в голосе. - Или неужели тебе безразлично? Во мне всё звенит и поёт. Посмотри, какие звёзды. Оказывается, возвращаться приятно. Я будто выпил какое-то волшебное питье. Меня распирает жажда деятельности. Здесь непочатое поле деятельности! Залежи! Целина! Как ты думаешь, какой сейчас год? До чего будут рады Стрыйский и Панкратов - их расчёты оказались безошибочны! При прыжке на сто лет ошибиться меньше чем на год! Интересно, как получилось у нас?

- Нормально получилось, - буркнул Терешков.

Трофейная мотоциклетка была не в пример тяжелее утраченной БМВ, и ему совсем не хотелось трепаться впустую - хотя пьянящую новую силу он ощущал не менее Маркова. Веселье, бесшабашие, удаль, вера в себя. Лёгкое тело.

Топни ногой - взлетишь.

Но пока - всего-навсего нужно выволочь тяжёлый агрегат на твёрдую дорогу и дальше катить на руках до первой 'газпойнт'... нет, гады! И даже не до 'пойнта'. До 'бензиновой колонки'. Так, а не иначе.

И - зачесались стесанные кулаки. И - заныла скула. И - потеплело сбоку, там, где грел кольт.

- Дорога!

- Вижу, командир.

Дорога. Мысль саднит. Какая?

Какая-то. Рядом с кольтом.

Что там у меня рядом с кольтом? Терешков охлопал себя, запустил руку в карман. Вот она, зажигалка, подарок Виты. Её же саму и изображает. 'Будешь там у себя питонить, косячок засмочишь - и меня вспомнишь...'

Вспомню... Он попытался засунуть зажигалку обратно - но что-то удержало руку.

И тогда, переложив зажигалку в левую руку и отведя её далеко от лица, он нащупал большим пальцем маленькую твердую грудку, надавил...

Боли не было. Рука подскочила. В битом ухе вновь зазвенело на много тонов.

- Ты что?.. - сквозь звон и плавающие пятна просунулся Марков.

- Спокач, командир, - отозвался Терешков. - Ни в чаху склещило.

- Набрался ты у своей шалавы словечек, что кобель блох... Что с рукой-то?

Терешков как раз ощупывал её. Пальцы на месте...

- Зерно, макар... Ф-фу. И правда, что блох набрался. Повезло нам, командир. Не стали моторы заводить. Как бы оно рвануло!..

Марков начал было что-то говорить, но вдруг резко замолчал, будто ему с маху вогнали в рот кляп. Потом он длинно присвистнул.

- Ты молодец, - сказал он наконец. - Я не додумался бы.

- Я тоже не додумался, - сказал Терешков. Рука начинала гореть. - Я почувствовал.

- В тебе есть чутье, - сказал Марков. - А во мне вот нет. Надо слить этот гремучий бензин. Жаль, нет бутылок. Они пригодились бы.

- Интересно, какой сейчас год?.. - сказал Терешков. - И что ещё странно: помнишь, нам говорили, что из будущего ничего нельзя забрать. А мотоциклетка - вот она. Панкратов - ошибался? Не верю.

- Может быть, мы не переместились?

- А как же бензин?

- Да, бензин... А ведь махни мы с этим бензином сразу домой - ничего бы от лаборатории не осталось. Правильно мы сделали, что - задержались, - твердо сказал Марков.

Терешков помедлил.

- Не знаю, командир: правильно или нет. Может быть, нас следовало бы расстрелять за это. Но - кто, кроме нас? Кто ещё знает, что ждёт Республику в грядущем, - и способен это предотвратить? Кто?!

- Ты прав. Но бензин придётся сливать на землю. Жаль. Взрывчатка пригодилась бы.

- Бензин. Я успел забыть про него... - Терешков потряс головой.

Марков тем временем вынул из кармана крошечный фонарик и включил. Фонарик разразился ослепительной вспышкой и потух. Стало ещё темнее.

- Этого следовало ожидать, - сказал Марков.

- Может быть, стоит дождаться утра, - сказал Терешков.

- И опять позорно влипнуть? Нет, товарищ. Работать будем при свете звёзд!

И они стали работать при свете звёзд. Вылит был на землю опасный гремучий бензин, выброшены подальше ставшие бешеными электрические аккумуляторные батареи. А вот патроны выкидывать не стали, прочные надёжные кольты могли выдержать один-два сокрушительных выстрела. Самое важное дело иной раз - эти два выстрела.

- Направо или налево?

- Налево, командир. Посмотри: там светится небо. Значит, там город. Большой город. Светлый город.

А буквально через минуту позади раздался звук множества стремительных моторов. И свет десятка фар плеснул по ленте шоссе, по столбикам на обочинах и по серой траве за кюветами.

Первые мотоциклетки пролетели мимо, но несколько - затормозили.

- Что, братаны? Искра в землю ушла?

- Бензин клю. И батарейки слевили.

- Ка-азлы, ну! Бензин - запросто, и прикурить дадим, но динаму крутить придётся! А до заправки километра четыре!

- Докрутим!

- Стас, ты там с канистрой! Плесни пацанам по шкалику! Пивом потом отдадите!

- Парни, ну и моцы у вас! Ну, я распёрся! Димон, ты секи, какие моцы! Это же 'Байер' двадцать седьмого года! Раритет! И - как новый! Ну, клёво! Да на таком не ездить, на таком спать надо! Под подушку класть! А второй!..

- Стас, давай скорей! Не успеем - без нас мудил истребят! Раскрошат!

- Успеем!..

Переливаемый бензин пахнет скоростью.

- Козлы в натуре наших отметелили! Ну, мы им щас!..

Клеммы на клеммы, искра. Мотоциклетка Маркова завелась с полтырка. А мотоциклетку Терешкова не нужно и тыркать: лишь поверни ключ. Теперь - крутить мотор!

- Вперёд! Вы с нами?

- Да!

Фары не включать, да уже и не надо: рядом тарахтят мотоциклы Стаса и Димона, и света их фар - голубоватого, резкого - хватает на всех. Впереди - перемиг красных стоп-огней.

Тёплый задувающий ветер.

Восторг. Туманит голову.

Сколько проехали? Пять километров? Десять?

- Направо!

Узкий съезд, нырок, потом в горку - и вдоль забора. Фонари на заборе и колючая проволока.

- Стоп!!!

Почти обрыв. Вот: это плоская крыша, как в туркестанских аулах, на неё можно войти, не заметив, что это крыша. И двор внизу, обширный двор, залитый ослепительным светом множества фар. Грохот моторов. В скрещении фар - пять автомобилей, распахнутые двери, людская суета.

То, что доносится до слуха, лишь рваный мат. Изредка - смысловое слово.

- ...покрошу всех!.. - и в руках одного, что возле машин, появляется карабин-автомат, мечта Виты! - ...дорогу, вонючие!..

И Терешков без мысли о чём-либо достаёт кольт, досылает патрон и стреляет под ноги этому безумному.

Кажется, вновь что-то взрывается в руке. Вылет пламени на два метра. Пистолет подлетает и бьёт повыше лба (синие искры под черепушкой), и тут же выплёскивает на лоб горячая струя. А внизу - столбенеют на миг, и этого довольно: мотоциклетки срываются враз, разя и расшвыривая врагов.

Но Терешков уже не видит ничего: глаза заливает липким, и он садится, обхватив голову руками и пытаясь хоть так удержать бег крови.

Подхватили и понесли, и уложили на что-то, отняли руки, сквозь стиснутые веки розовый в прожилках свет.

- Цела кость.

- Так это ж голова...

- Тащи бинт.

- Ну, месилово мы им устроили! Теперь не сунутся, ка-азлы...

- Самим валить надо, менты набегут...

- Свалим. Впервой, что ли?

- Ну у тебя и пушка, братан! Я думал, оглохну.

- Как тот ка-азёл подскочил! И про пищаль забыл...

- Ну-ка, открой глаза. Видишь всё?

Терешков приподнялся. Заслонился от бьющего света.

- Нормец. Ехать надо?

- Ну. Сможешь?

Его вдруг потянуло рассказать, как он в девятнадцатом, раненый сам, волок плавнями комиссара Берлаха, а петлюровские разъезды шастали по берегам. Тогда было труднее. Но вместо рассказа он встал, распрямился.

- Комсомольцы есть?

- Есть, есть. Всё есть. И комсомольцы есть, и пиво найдётся... Руки вытяни. Ага. Сойдёт.

- Где мой аппарат?

- Да вот... Крутая машина, братан, слушай! Я такие только на картинке и видел. Это же вроде концепт - или уже серия пошла?

- Это трофей, - строго сказал подошедший Марков. - Взят в бою.

- Слушайте, парни, а сами-то вы откуда?

- Из Москвы.

- От Хирурга, что ли? - и - напряжение в голосе.

- От Панкратова.

- Не слышал...

- Эй, - закричали снизу, - тут у них пацан какой-то связанный! Да он ещё и негр!

Терешкову ярко вспомнились рейнджеры. Затеплился бок под кольтом. Гады.

- Дайте ему по башке, - велел он, - и пусть лежит.

- Ну!

Заводятся моторы. Запах сгоревшего бензина. Муть.

- Понеслись!

И - понеслись! Вновь надо было крутить динамо, мотор ревел и вибрация била в руль, но Терешков был счастлив.

Сзади слышны были сирены, похожие на полицейские, но не было ни погони, ни пальбы. И коптеры не утюжили небо, и с оверлук-сателлитов не давали подсветки...

Короткая езда - может быть, пять минут.

Нырнули в спящий квартал. Звук упруго отлетал от стен.

Под арку. Неровный проезд. Переулок. Налево...

- Стоп! Глуши!..

Дворик - маленький, десять на двадцать. Со всех сторон - чёрные воротца. Стас - или Димон? - быстро отпирают одни, внутри загорается свет, там небольшой ангар, стоит на козлах мотоциклетка, что-то валяется...

- Закатывайте!

И Терешков закатывает горячую мотоциклетку внутрь, прислоняя к стене, набиваются другие, всего их семеро, ворота закрываются, скрежет замка...

- Уау! Как мы им вломили!

- Димон, чего ждём? Отпирай!

Поднимается люк в полу, там загорается свет.

- Пошли. Эй, придержите парня!

Терешков понимает, что придержать нужно его, но всё равно успевает упасть раньше.

И сразу - вкус пива на языке.

- Пьёт.

- Так ведь пиво же...

- Слушай, в больницу, наверное, надо чувака... мозг сотрясло...

- Ничего, товарищи, всё обойдётся, - голос Маркова. - Он и с поезда падал, и с аэроплана - без последствий. Привычка выработалась.

- Каскадер, что ли?

- Можно сказать и так... - Марков бывает порой удивительно уклончив...

- Нормец, - повторил Терешков, не открывая глаз. - Пуржать - не стоеросить. Про. Химли загуенец держать?

Он попытался сесть. В голове, если говорить честно, бродило.

- Нич-чё не понимаю... - прошептал кто-то с уважением.

Терешков с трудом проморгался. Он почему-то ожидал, что свет будет невыносимо яркий, но нет: молочно-белый, оплетённый проволокой фонарь светил хорошо, в меру. Мотоциклетчики - молодые парни в расстёгнутых кожанках, один с бородой, один с волосами до плеч - лежали и сидели на зелёных и серо-полосатых тюфяках, брошенных на пол. В центре между всеми стоял большой надорванный картонный ящик, из которого изумлённо таращились пивные банки.

Одну, открытую, тут же сунули Терешкову в ладонь.

- 'Миллер', - тщательно прочёл он надпись на боку. - Ненавижу...

И, запрокинув голову, стал шумно пить.

- А его зовут Валентин, - сказал Марков. - Сейчас он вправит себе мозги и будет общителен, как я.

Терешков втянул последние капли и кивнул.

- Да, - сказал он. - Я могу быть общителен, как мой друг Марков. Хотя его вызывающие отношения с женщинами вызывают ненужное отношение к себе. К нему. К себе... Или?.. Да. Так что я хотел сказать? А, вот. Вспомнил. Какое число сегодня?

- Шестое.

- А месяц?

- Ну так это... Июнь.

- А год?

- Ни хрена ты с дуба рухнул... Девяносто восьмой.

- Я тебе говорил! - Терешков уставил палец на Маркова. - Всё сходится. И ещё, товарищ: что это значит: 'Крутой навороченный байк'?

Глава восьмая

Прошло десять дней. В Москву, в Москву!.. Первый из списка. Почём диктатура пролетариата?.. Здравствуй, Ленин.

Здесь пришлось проще, чем в две тысячи двадцать восьмом. По крайней мере, были в ходу и золото, и наличные деньги. Больше того: за деньги можно было купить всё что угодно. До чего кстати оказался свёрток старой, вышедшей из употребления 'зелёной капусты', сунутый в последнюю минуту Дедом. Здесь 'капуста' имела немалый вес... да и николаевские империалы можно было легко обменять на непривычного размера и вида рубли...

- Вот она, мерзкая рожа капитализма! - говорил Марков, потрясая тёмно-красными обтрепанными паспортами с переклеенными фотографиями. - Как поживаете, Сергей Панкратьевич Козорезов, год рождения тысяча девятьсот шестьдесят четвёртый? Прекрасно поживаю, отвечаешь ты мне, Федору Эдуардовичу Мелешко, рождения тысяча девятьсот шестьдесят девятого...

- Две мерзких рожи, - меланхолично отвечал на это когда-то Терешков, а ныне Козорезов.

- Всё продаётся и всё покупается!..

- А что? Очень даже удобно.

- Ты ренегат, Козорезов!

- И разложенец. Давай лучше решим, командир, что делать будем. В тактическом плане у нас полное отсутствие ясности...

- Что делать, что делать... Внедряться.

Они внедрялись уже вторую неделю. Удачно сведённое первоначальное знакомство помогло замечательно: мотоциклетчики не выдавали тех, кого однажды сочли своими. Они и были зачаток тех самых 'ночных бомбардировщиков', которые так дерзко сопротивлялись интервентам тридцать лет спустя... Но сами мотоциклетчики этого ещё не знали и не подозревали ни о чём грядущем.

Повседневная жизнь, в которую вскоре окунулись испытатели, ничем не походила на ночное приключение. Здесь - как, впрочем, и 'дома', и в будущем - есть разные миры, текущие раздельно, почти не перемешиваясь: как вода и масло...

С помощью Димона 'вписались' в маленькую облезлую - но с ванной, горячей водой и ватерклозетом - квартирку вблизи железнодорожной станции, обзавелись самыми неотложными документами (их требовалось немало, но, в отличие от будущего, тут они достаточно легко добывались); подолгу смотрели 'ящик' (так назывался предшественник скрина), читали свежие газеты, вечерами вели беседы с заезжавшими на огонёк мотоциклетчиками - осторожно и по касательной. Впрочем, своих чудаков и даже опасных сумасшедших на улицах хватало с избытком...

Республика агонизировала. Коммунисты стали банкирами и заседали в парламенте. Над Москвой возвышался идиотский памятник царю Петру. Белые безнаказанно издавали толстые газеты. Харьков оказался за границей. Нищие подаяние не просили, а - требовали. Бандиты никогда не бывали в лесу.

- Если мы уцелеем, - зло сказал Марков, - потом надо будет отскочить ещё на тридцать лет - и разобраться с негодяями, которые погубили революцию.

- Для этого надо точно выяснить, кто они, - усмехнулся Терешков. - А для этого - переворошить три вагона книг и старых газет. Будет ли у нас время?

- Мы обязаны сделать всё, чтобы оно появилось.

- Мы обязаны всего лишь вернуться и доложить...

- Ты прав. И ты не прав. И давай не будем об этом больше. Решение принято. Верное или неверное - это уже другой вопрос. Ответ даст трибунал. Продолжим наш поиск.

- Да, командир.

В первый день они сделали то, чего не успели сделать в будущем: выписали запомненные имена из рассказов Деда и Артиста. Имена тех, кто был виновен во всём.

Банкиров, губернаторов, фабрикантов, политиканов, газетчиков.

Высоких милицейских чинов, контрразведчиков и провокаторов.

Попов и генералов-предателей.

И кое-кого ещё...

Потом следовало пропустить этот обширный расплывчатый список сквозь сито, чтобы ушла мелочь, ушла пена - и на решетке остались, нервно подпрыгивая, несколько крупных существ. После ликвидации которых дьявольский план осуществиться не сможет.

Сито, однако, ещё предстояло сплести.

На это дело Марков положил три месяца. Узнавать, узнавать и узнавать. Всё обо всём.

Стояли солнечные знойные дни. Поезда, грохоча, поднимали вонючую пыль.

- Лёгкие паровозы на однорельсовых эстакадах, - дразнился Терешков.

Всё было не так.

Но к десятому дню вдруг оказалось, что вокруг - почти привычно. Ветер полощет белье на веревках, мальчишки гоняют мяч. Разве что на упаковках продуктов нерусские надписи.

Рана на лбу Терешкова затянулась корочкой, и корочка нестерпимо чесалась.

- Ты так усердно трёшь лоб, что становишься похож на умного, - сказал Марков.

- Надо съездить в Москву, - ответил Терешков.

Марков, как будто ожидавший именно этого предложения, развернул на столе глянцевую кричаще-яркую карту.

- Мы - вот здесь, - показал он за верхний правый угол. - Приезжаем на Ярославский. Дальше? В метро?

Терешкова передёрнуло:

- Без оружия?..

- Без! Без, Терешков, и не возражай.

- Да я не возражаю...

- Ладно, пойдём пешком. Сначала дойдём до Мавзолея, потом посетим библиотеку, а вечером вернемся.

- Пешая разведка.

- Не унывай. Давай лучше озаботимся, как одеться.

Эта мысль сверлила Терешкова. Здешняя манера ходить без подштанников и нижних рубашек нервировала. В холодном июне две тысячи двадцать восьмого года они почти не снимали свою кожаную робу. Здесь такого не получилось бы: жара подплывала под тридцать.

В первые же дни шустрый Марков купил кое-какую одежду на маленькой толкучке на углу. Терешков влез в спортсменскую майку без рукавов и светло-серые просторные брюки, сам же Марков натянул цветастую золотисто-коричневую рубашку с мягким отложным воротничком, зелёные шелковистые штаны с лампасами и чёрную кепку с длинным козырьком. На плече у него болталась кожаная сумка.

Хуже обстояло с обувью. Себе Марков купил лаковые штиблеты, Терешкову же - плетённые из ремешков сандалии. Терешков пошевелил бледными кривыми пальцами с вросшими ногтями и вздохнул.

Было утро, начало десятого часа. День предстоял раскалённый.

Поезда короткого следования - без буфетов и спальных полок - назывались здесь 'электричками'. Они ходили часто, и за проезд в них брали дешево.

Вагон был полупустой. Люди сидели скучно. Сквозь стёкла окон влетали, ломались и подпрыгивали солнечные лучи.

Остановки следовали минуты через три-четыре.

- Ух!.. - прошептал Марков и кивком показал Терешкову, куда надо смотреть.

На длинном сером заборе алела надпись: 'Смерть американским оккупантам!!!' И - серп с молотом.

Потом - вокзал. Жара, как в недавно затушенной топке. Нормальная привокзальная жизнь. Кипучая. Торговая.

- Нам туда.

Город, как ни странно, за пролетевшие обратно тридцать лет изменился мало. Разве что в небе не было коптеров-адвизоров, с крыш домов пропали 'тарелки' для скринов да большая часть рекламы. И Кольцо ещё не стало трёхэтажным, остеклённым и крытым, а повизгивало плотным разнопородным вонючим железным стадом.

Да, прав был Димон, когда говорил, что на мотоциклетках днем сюда не сунешься...

Марков уже нацелился было нырнуть в пешеходный туннель, как Терешков поймал его за руку.

- Гляди!

Свежая афиша с труднопонятным вензелем наверху. Текст был странен: 'ПЕНА и ЛЁД: камер-шоу лилипутов и трансвеститов. КРЕЩЕНИЕ ЖАБЫ. А также НОЧЬ СТИХА И ВОЛХВОВАНИЯ - ЭШИГЕДЭЙ. Перформанс и инсталляция РОМАНА РОГАЧА'...

Марков отсвистел начальные такты...'

(Три последние страницы аккуратно вырезаны ножницами.)

11.

Вернулась взмокшая Ираида - как-то неоправданно быстро. И хрустящий пакет в её руках был маловат для помещения туда полного байкерского облачения. Изумлёнными глазами скользнув по отцу Сильвестру, она подошла к Крису и выложила перед ним сложенный вчетверо желтоватый бумажный глянцевый лист.

- Где ты это сняла? - спросил Крис, развернув его. Это была афиша.

- Не сняла, а попросила. На Гоголевском.

Фольклорно-готический театр

'АЛМАЗ'

К двухсотлетию со дня рождения А.С. Пушкина

ПЕНА и ЛЁД:

 камер-шоу лилипутов и трансвеститов.

ОБРЯД КРЕЩЕНИЯ ЖАБЫ

в постановке

РОМАНА РОГАЧА.

ПОЛНОЧЬ СТИХА И ВОЛХВОВАНИЯ:

перформанс и инсталляция

!ЭШИГЕДЭЙ!

7, 14, 21, 28 июня

начало: 19 час

- Ну дела, - изумлённо сказал Крис. - Кажется, и тут всё сходится...

- У нас полтора часа, - напомнила Ираида. - Сегодня как раз двадцать первое.

- В книжке написано: прошло десять дней... - сказал доктор.

- В какой такой книжке? - заинтересовался отец Сильвестр. Ему не ответили.

- Тем более надо торопиться! - Ираида еле сдерживалась. - Они же запросто могут его грохнуть!

- Кто? - тщетно вопрошал отец Сильвестр. - Кого?

- Почему ты так решила? - нахмурился Крис.

- Ну... мне показалось. Из контекста. Что их ещё могло заинтересовать в этой афише? Только имя. А до того речь шла о каком-то списке подлежащих устранению...

- Резонно, - сказал доктор, подумав.

- Что ж... наверное, надо сходить... - Крис встал. Лицо его побледнело и приобрело странное мечтательно-болезненное выражение: - Отец Сильвестр, не составите нам компанию? Кажется...

Он замолчал, уставясь на афишу.

Все ждали.

- А ведь это - оно...

- Что? Что - оно?

- То, что мы искали. То, что мы искали! Вы понимаете - это то, что мы искали!!!

Не имело смысла спрашивать, почему он так решил...

- Так, - он выдохнул. - У нас действительно полтора часа. Нам нужно успеть придумать что-то, какой-то абсолютный верняк, чтобы плотно познакомиться и даже подружиться с этим самым Рогачом. Принимаю любые предложения...

И тут телефон, обычно верещавший тихонько, заорал дурным голосом. Хасановна цапнула трубку.

- Да. Да, есть. Кто спрашивает? По какому вопросу? Что-о?!! Лабать на вечеринке? Вы с ума сошли? Кристофор Мартович...

- Секунду, Хасановна, - помахал рукой Крис. - Кто это?

- Какой-то Кавтарадзе...

- О-о! Жив, курилка. Я подойду, Хасановна. Сто лет чувака не слышал. Алло, Гоги! Привет. Ты знаешь, я давно... Нет, я понимаю, что такое зарез... Где? Не может быть... постой... - Крис повернулся к остальным, прикрыл трубку рукой. Лицо его выражало запредельную степень изумления. - Это мой давний кореш. Зовёт сыграть сегодня в кинотеатре 'Алмаз' - у них там саксофонист слёг...

- Так не бывает, - сказал доктор.

Крис быстро кивнул.

- Я соглашаюсь... - не то спросил, не то поставил в известность. И в трубку: - Гоги! Я буду играть. Только со мной придёт ещё человека три-четыре, окей? Нет, они играть не будут, только слушать. Х-ха. Разумеется. И что ещё? Да ну, брось ты. Нет проблем, возьму такси.

Он положил трубку и обвёл всех взглядом.

- И как это объяснить с точки зрения позитивистской науки, агент Скалли? - он нацелил на доктора длинный кривоватый палец. - Вероятность ноль целых, ноль, ноль, ноль, ноль...

- Это всё от жары, - сказала Ираида.

- Вот именно, - сказал доктор. - Но уже случилось, поэтому подумаем о прикиде.

- Десять лет назад кому сказать, что на Шаболовке могут быть пробки - шайками бы закидали, - причитал таксист, прикуривая очередную сигарету от окурка. - Парализованная бабка Эсфирь Наумовна Гимлер переползала её полчаса, и хоть бы кто сбил! А теперь, блин... довели страну... и ещё эта жара!..

К началу перформанса явно не успевали, но кто из уважающих себя людей приходит вовремя?.. Да настоящему колдуну, если честно, и часами-то пользоваться не полагается.

Наконец обе жёлтые 'волги' вынырнули из железного потока на траверзе кинотеатра 'Алмаз' и судорожно прижались к тротуару. Подъехать ближе было невозможно: всё пространство, пригодное для парковки, занимали всяческие 'ауди', 'вольво' и 'чероки', среди которых совершеннейшими наглецами выглядели древняя номенклатурная 'чайка' и зелёная армейская вошебойка.

- Эпическая сила... - раздумчиво произнес Крис, оглядев своё воинство.

Сам он был одет в драный и растянутый свитер с оленем - в этом свитере он играл ещё на знаменитом джем-сэйшене в Спасо-хаузе; на ногах его были огромные армейские ботинки - ещё из ленд-лизовских. Вместо обычного пони-тэйла он заплёл две косички с вампумами - чтобы не выделяться. Отец Сильвестр тоже не хотел выделяться, а потому набросил вместо рясы цветастое пончо. Буйную поросль головы он усмирил кожаным хайратником, пронзительные же глаза прикрыл противными чёрными очёчками. Доктор был в своём рабочем белоснежном пиджаке с люрексом, при белом галстуке от Кардена и в белой же феске с буквами 'алеф', 'ламед', мем'. Ираиде велено было замаскироваться под трансвестита; поскольку её познания в этой области были только теоретические, результат превзошёл ожидания... Лишь Хасановна (сперва её не хотели брать, но она сослалась на свой опыт ликвидации банды самаркандских тугов-душителей в тридцать третьем...) ничего не меняла в повседневном туалете - и поэтому чудесным образом вписалась в эту компанию ряженых. И только она совсем, похоже, не страдала от тухлого вечернего зноя.

- Кристофор Мартович! - издали замахала рукой какая-то распаренная женщина, - идите скорее сюда, мы ждём! Сюда, в служебный ход!

В кинотеатре было прохладно! Воздух пах сандалом, воском, серой и ладаном. Где-то вдали стоял негромкий гул голосов, и кто-то меланхолически щипал струны не то ситары, не то сямисена.

Крис коротко обнял своего приятеля Кавтарадзе, на грузина не похожего абсолютно, кивнул назад: вот эти со мной. Конечно-конечно, засуетился Кавтарадзе, они тоже будут выступать? Удивительно, что ты согласился, ты даже не представляешь, как выручил меня... Нет, сказал Крис, они выступать не будут, они будут смотреть и слушать. Проведи их в зал и покажи, где там и что...

- Кто не сдал мобайлы, пейджеры и серебряные вещи? - вдруг заорали динамики под потолком. - Кто не сдал...

- Серьёзно у них, - сказал с уважением Крис.

Отец Сильвестр кивнул и положил руку на грудь. А Хасановна локтем поплотнее прижала к боку сумочку, в которой таился её именной маузер.

- Крис, слушай. У тебя полтора часа в начале и потом ещё час после полуночи. Играй что хочешь, понял? Сейчас я тебя с ребятами познакомлю, хорошие парни, только совсем ещё зелёные. Ты их, главное, заведи. Ударник кучерявый, но одеяло на себя тянет. Контрабас - твердый середнячок, надёжный, как трёхлинейка. Роялист, когда в ударе, просто улёт, но бывает, что проседает, и тогда - всё. А на кельмандаре тувинец один - ну, с ним не соскучишься...

- Ладно, - сказал Крис. - Кто не лабал - тот не лажался. Ты мне вот что скажи - зачем жабу крестить?

- Старинный языческий обряд, - уважительно сказал Кавтарадзе. - Да не знаю я ничего толком, лабу обеспечиваю... деньги приличные, на жмурах столько не заколотишь...

- А Страшного Суда не страшитесь ли? - вкрадчиво спросил Сильвестр.

- Лабухи и там нужны будут, - махнул рукой Гоги.

Публика подобралась пёстрая. Были здесь банкиры из небогатых, старые девы библиотечного вида, увечные бандиты, профессиональные тусовщики, депутаты Государственной думы, коммерсанты, молодые поэты и немолодые выцветшие панки, известные журналисты и неизвестные писатели, опасного вида подростки с испитыми подругами неопределённого возраста, религиозные неформалы с блаженными личиками, офицеры разных родов войск, но все при орденах и в тёмных очках, разнокалиберные и разнопородные иностранцы, а кроме того, молодые люди обоего пола, одетые небрежно, но с хорошей выправкой и сдержанными движениями...

У стены развернули передвижной бар; впрочем, подбор напитков был изрядный. Как и цены.

Широко разрекламированное шоу лилипутов и трансвеститов на поверку оказалось коротким, жалким и ничтожным зрелищем.

Когда обрывки пёстрой бумаги, в которую артисты были упакованы до начала действа, размели метлами по углам, на подиуме быстро смонтировали металлическую клетку высотой метра три. В клетку втащили газовый кузнечный горн, хромированную наковальню, церковную купель; под потолком клетки на длинных проволочках развесили всяческие металлические предметы: болты, обрезки труб и рельсов, кастрюльки и ложки... Рядом с клеткой монументально воздвигся брандмейстер с усами на лице и шлангом в руках.

Жабу внесли отдельно. Жирное фиолетовое тело заполняло собой стеклянный шар аквариума.

- А килограммов шесть вытянет... - раздумчиво сказал доктор. - Значит, окороков - два кило.

И вздохнул.

- Довыдрючивается бомонд, - тихо сказал Сильвестр. - То свинью нарекут Россией, а потом зарежут, то жабу окрестят...

- Ильича в виде торта сожрали! - наябедничала Хасановна.

- Верую в Господа Бога единого, в двух провозвестников, в трёх святителей, в четырёх евангелистов, в пять хлебов, в шесть брусьев скинии, в семь смертных грехов, в восемь дней освещения дома Господня, в девять скорбящих отроковиц, в десять заповедей, в одиннадцать спартаковцев, в двенадцать первоапостолов, в тринадцать сыновей Измаила.... - Сильвестр с шипением втянул в себя окончание загиба, которое было совсем уж нецензурным.

И тут батюшку едва не сшибло с ног что-то рыжее и бисексуальное. Оно шипело, зажимая подмышкой повреждённую конечность, а вслед ему стелился низкий голос Ираиды: 'Я тебе покажу силикон!' Хасановна, будучи не вправе ограждать себя молитвой, тихонько напевала 'Шумел сурово брянский лес'. Один доктор чувствовал себя нормально, кому-то кивал, кому-то махал рукой либо сдувал с ладони воображаемый поцелуй.

- Мадам, слезьте с рояля, ещё не время для оргий! Раздайся, пипл языческий!

Это шли музыканты. Их встретили пренебрежительными хлопками. При виде струнного инструмента кельмандар некоторые дамы с интересом краснели. Не обращая внимания на толпу, музыканты расположились вокруг рояля и заиграли, причём каждый своё. Опытный зритель телеигры 'Угадай мелодию' мог бы услышать и 'Come together', и старый добрый 'Take five', и 'Поэму экстаза', а 'Полёт валькирий' совершенно естественным образом переходил в 'Полёт шмеля'. Кельмандарщик, сидя в позе лотоса, с непроницаемым лицом поглаживал единственную струну. Гриф инструмента торчал вперёд и вверх, и всякому фрейдисту вольно было прозреть в этом скрытую фаллическую символику.

И тем не менее минут через пять все разговоры смолкли. Саксофон Криса взвизгнул, давая сигнал, и, обрушив звук, повёл тему 'Stand still, Jordan'. Следом, как бы неохотно отрываясь от собственных дел, потащились остальные, а вскоре зрители стали раскачиваться в такт музыке. Кто-то попробовал сплясать, но был довольно грубо одёрнут. Но когда ударник, толкнув локтем Криса, внезапно пробросил брейк, Крис кивнул, согнулся в три погибели, как стиляга на карикатуре в 'Крокодиле', переехал в иной ритм и заиграл 'Вдоль по Питерской'. Толпа взвилась. Тувинец колотил в кельмандар, как в бубен. Лампы стали мигать, иногда свет пропадал вовсе, и тогда вспыхивали огоньки зажигалок.

- Равеля потянем? - крикнул Крис роялисту. Тот радостно ощерился. Ударник показал большой палец. Контрабасист развёл руками и вовремя подхватил инструмент. Тувинцу было всё равно.

И они потянули 'Болеро'.

Народ не спеша, с достоинством, впадал в транс. И когда четвертьчасовая пьеса оборвалась каким-то уже совсем зверским аккордом, ещё долго стояла в полной тишине полная темнота. Потом со стороны клетки, о которой все успели забыть, донесся сверлящий, вызывающий мурашки звук, а через несколько секунд там заплясал язычок пламени. Из темноты выступило сначала скуластое лицо, потом плечи и грудь. Человек, добывший живой огонь, балетным жестом перенёс его к горну. Загудел горящий газ.

Человек был молод, мускулист и обнажён - если не считать кожаного фартука на чреслах. Два луча прожекторов скрестились на нём, выдавая несообразность: лицо было азиатское, а длинные, до лопаток, волосы - соломенно-жёлтые. Двигался он потрясающе пластично.

К доктору сзади тихо подошёл Крис, дотронулся до плеча: на минуту. И, когда отошли к стене, зашептал на ухо:

- Рогача сегодня нет. Он, оказывается, вообще не выступает, он сценарист, художник и постановщик, понял? Говорят, утром улетел в Прагу. Будет только на следующем действе, через неделю. Но мне уже предложили играть и на следующем...

- Это хорошо, - сказал доктор довольно рассеянно. - Ты мне лучше скажи, какое отношение может иметь постановщик такой вот фигни к будущему развалу России?

- А кто мог ожидать чего-то подобного от художника Шикльгрубера - с поправкой на географию?

- М-м...

- Да ты не спеши. Вот появятся наши комсомольцы - их и спросишь.

Доктор заморгал.

- Ты всё-таки думаешь, что...

- Почти уверен.

В клетке переливался голый человек. Это почему-то завораживало настолько, что зрители, чуть наклонясь вперёд, стали дышать в такт. Человек раскалял в горне железный прут, клал его на наковальню, наносил несколько медленных ударов блестящим молотком. Между основными движениями он успевал задеть и заставить звучать подвешенные предметы. Клетка постепенно превращалась в огромный металлофон. Свет прожекторов краснел. Капли пота, проступающего на коже кузнеца, казались маленькими рубинами.

Мелодия, излучаемая металлофоном, что-то мучительно напоминала.

Две девушки, одетые во множество тусклых колец, вынули жабу из стеклянного шара, усадили на полотенце, облили молоком. Жаба тупо пялилась в потолок, взъикивая шейным мешком.

Раскалённый прут у кузнеца превращался в 'пламенный крест'.

Сильвестр подошёл к Хасановне, тихо спросил:

- Как это вам?..

- Страшнее видали, - презрительно скривила губы старуха. - Я два года секретарем комиссии по ликантропии была.

- Ого, - с уважением сказал Сильвестр. - При Басманове или при Мюллере?

- При Мюллере. Хороший был начальник, и человек порядочный, пусть и мёртвый...

- Отдаю дань вашему мужеству, Дора Хасановна... И всё же - здесь что-то особенное. У меня крест нательный кипарисовый, и то нагрелся...

Готовый крест полетел в купель. Жабу на растянутом полотенце, чуть покачивая, трижды обнесли вокруг клетки - противосолонь; кузнец вытворял что-то невероятное.

- Теперь он шило должен отковать, - сказала подошедшая Ираида.

- Тебе откуда знать? - прищурилась Хасановна.

- Дед рассказывал. С Черкасщины обычай - чуть к засухе валит, давай жабу крестить... Там уж, наверное, жабу-нехристя и не найдёшь.

- Сами таким не баловались? - строго спросил Сильвестр.

- Нам-то с чего? Куда там засуха - было б лето... Да и жабы у нас не в заводе. Климат не тот.

На них начали коситься, но шикать не решались.

Кузнец отковал шило и тоже бросил в купель. Ассонансная мелодия, которую он создавал попутно, заставляла скрючиваться пальцы. А потом он резко оборвал звук, тронув руками висящее железо и втянув его вибрацию в себя, плеснул в лицо воображаемой водой, ладонями провёл вверх по щекам, по лбу и по голове - и вдруг оказался в чем-то вроде схимнической скуфьи, только красного цвета. Лицо его тоже стало другим, узкие раскосые глаза страшно округлились и сверкали теперь, как сколы обсидиана. Глядя над собой - так смотрят слепые - он протянул руки к жабе, взял её с полотенца и повернулся к купели...

Сильвестр сглотнул, но промолчал.

- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, крестится раб Божий и нарекаем Феодо-о-ором... - пропел кузнец. Голос его был хрипловатым, но сильным. С громким плебейским плюхом жаба погрузилась в воду. - Аллилуйя! Хвалите, рабы Господни, хвалите имя Господне, да будет имя Господне благословлено отныне и вове-е-ек! От восхода солнца до запада прославляемо имя Госпо-о-одне! Высок над всеми народами Господь, над небесами слава Его-о-о! Кто, как Господь, Бог наш, Который, обретаясь на высоте, приклоняется, чтобы призирать на небо и на землю-у-у? Из праха поднимает бедного, из брения возвышает нищего, из мерзкой твари создаёт цвет красоты небесной, чтобы посадить его с князьями, с князьями народа сего! И жабу скользкую венчает на царство для радения над детьми Своими! Аллилуйя!..

- Аллилуйя! Аллилуйя! - откликнулись динамики.

Свет погас, но тут же засверкали стробоскопические лампы. Они были расположены по кругу и вспыхивали по очереди, и от этого казалось, что клетка стремительно вращается в одну сторону, а зал - в другую... Кто-то закричал, послышалось падение тела. Потом свет переменился ещё раз, став жёлтым, мерцающим и будто бы даже коптящим - как от пылающей чаши масла, стоящей у ног кузнеца. Кузнец, широко обведя руками над собой и вокруг себя, погрузил ладони в купель - и вдруг поднял и представил публике младенца!

Раздался общий вздох. Испуганный и ликующий одновременно. Ираида вцепилась доктору в плечо. Младенец - по виду полугодовалый - сидел на широкой ладони кузнеца и медленно обводил взглядом собравшихся. Глаза его...

Глаза его ярко светились.

Теперь кричали многие. Младенец поднял ручку в благословляющем жесте, и те, кто стоял перед ним, повалились на колени, ткнулись лицами в пол. Крики переходили в истошный визг...

Все стробоскопы вспыхнули разом, и это было как взрыв, обрубивший дальнейшее. Потому что, когда распался ослепительный призрак кузнеца с ребенком на руках, когда глаза вновь обрели способность видеть - клетка оказалась пуста. Прожекторы медленно гасли, ещё с полминуты видна была купель, над горном курился тонкий дымок, а железяки раскачивались под потолком тоскливо и не в такт, как маятники часов в часовой мастерской...

Включили обычное освещение, скромное и невыразительное. Кто упал, тот поднимался смущённо, отряхивая руки и колени. Все лица казались мятыми.

- А теперь ещё послушаем музыку! - натужно распорядились динамики. - И совершенно непонятно, почему никто не пьет! Бармен уже весь в паутине от неподвижности...

12.

Крис, закрыв глаза, выводил что-то незнакомое, медленное и негромкое. Его не слушали - да он и сам не рассчитывал, что его будут слушать.

К доктору подскочила смутно знакомая пара: круглолицый, гладкий, но бледный мальчик в смокинге - и с ним легко разрисованная девица, которую по первому впечатлению доктор отнес было к размножившемуся за последние годы семейству грудоногих, но потом решил, что ошибся: похоже, у девицы имелись и мозги - разумеется, достаточно хорошо спрятанные.

- Как вам показалась здешняя аура, Иван Петрович? - заговорил мальчик вечноломающимся голосом. Ему было лет сорок, а то и больше. - Не правда ли, почти сплошной фиолет и серая кайма? А Ничке какие-то серебряные звёзды мерещатся. Скажите, никаких ведь серебряных звёзд?

Доктор смотрел на него, пытаясь вспомнить.

- Это Ираида, - сказал он наконец. - Стажерка.

- Очень приятно. Эдик. Иван Петрович в своё время буквально спас меня от иссушения...

- И как дела сейчас? - спросил доктор, что-то, видимо, вспоминая.

- О, замечательно!..

- Что такое иссушение? - спросила Ираида.

- Меня сглазили! Я весил сорок килограммов...

Доктор слегка сжал Ираидин локоть, другой рукой сделал отворяющий жест:

- Не стоит говорить об этом, Эдуард. И особенно здесь... - он многозначительно понизил голос.

- Так вы признаете, что тут очень тёмная аура?

- Разумеется, - и незаметно от мальчика подмигнул его спутнице. Та двинула бровью.

- Вы ведь знакомы с Эшигедэем? - продолжал Эдик. - Наверняка! Оттяжный мэн, а главное, он на самом деле многое умеет. Я точно знаю, что он мёртвых поднимает, и они с ним говорят. Публике этого, конечно, не покажешь... И говорят... я не знаю, правда или нет: будто бы он способен дать бессмертие. Разумеется, тем, кто ему понравится. Было бы здорово, правда? Я иногда задумываюсь - и прихожу к выводу, что смерть совсем не обязательна. То есть в массе она, может быть, и нужна, но единичные случаи никого не ущемляют, ведь правда? Может быть, главное - просто как следует поверить? Ведь если не верить в шанс на бессмертие, то лучше и не жить. Правда, Ничка?

- Эшигедэй талантлив, - сказала девушка. - Я не могу уловить, когда у него кончается механический фокус и начинается искусство. Он лучше Копперфилда. Я уже не говорю про пластику.

- Мне показалось, что он зол и насмешлив, - сказала Ираида.

- А как иначе? - пожала плечами девушка. - Разве сейчас можно иначе?

- Почему же нельзя?

- Ну, знаете... Кто пойдёт смотреть, если не будет... всякого такого.

- Ничка, будь чики, - с обидой в голосе встрял Эдуард. - Я ведь говорил не о фокусах. Эшигедэй обладает какой-то удивительной силой, совершенно необычной, и эту силу он иногда демонстрирует в узком кругу. Это рассказывал Тогоев, а я ему верю, потому что у Тогоева совсем нет фантазии. Кстати, я его не видел последние дни, и сегодня он не пришёл. Когда я иссыхал, он был единственный, кто носил мне апельсины...

- А с Рогачом ты не знаком? - спросил доктор. - Я вообще-то хотел бы именно с ним пообщаться...

- Он скучнейший, - сказала Ничка, изобразив зевок. - С ним даже трахаться скучно, я уж не говорю о прочем. Только Эшигедэй может его построить, и тогда Ромик что-то выдавит из себя. Иногда какушку, а иногда - шедевр. Смешно. Сам он разницы между тем и тем - не видит. Смешно...

- Он улетел в Прагу. Ставит там балет о высадке на Луну. Когда я иссыхал, он приходил и измерял меня. Просил, чтобы я такой остался. Ему нужны были ходячие кости. Так вот, о бессмертии. Тогоев говорил, что можно сладить такой хэппенинг, в котором несколько человек умрут или сильно заболеют, но один или два - обретут вечную жизнь, и не где-то и когда-то, а прямо сейчас, сразу. И будто бы Эшигедэй...

- Простите, я невольно подслушал, - сказал, оборотясь, Сильвестр. - А что будет делать этот несчастный бессмертный в день Страшного Суда? Ведь ему все дороги будут заказаны...

- Неужели вы ещё верите в какой-то грядущий Страшный Суд? - изумился Эдик. - Всё уже свершилось четырнадцать лет назад, и вот это, вокруг - лишь видимость. Думаете, для чего сухой закон вводили? Э-э!.. Сама жизнь равновелика катастрофе, концу мира. Всё расползается, гаснет, опадает. В ментале заводятся черви.

- Это ужасно, - с чувством сказал Сильвестр.

Тем временем Крису, похоже, надоела роль скромного фонотворца, и он, подхватив прочих музыкантов, начал 'What a Wonderful World'.

- Вообще не понимаю я устроителей, - с досадой сказал Эдик. - Обещали Шурy пригласить, а тут - чёрт знает кто...

- Вы внукам будете рассказывать, - сурово произнесла Хасановна, - что вживую слушали Вулича. Хотя... какие у вас могут быть внуки...

- Заводить сейчас детей - преступление, - сказал Эдик.

- Зачем заводить, - хмыкнула Ираида, - берите тех, которые на батарейках.

- Ничто не остановит 'энерджайзер'! - подхватила Хасановна.

Эдик смешался.

- Правда, - сказал доктор, - давай музыку послушаем.

- Вообще-то я выпить хотел, - сказал Эдик. - Насмотришься всякого... и как бы нельзя не выпить.

- А вы специализируетесь тоже по ауре? - спросила Ираиду его спутница со странным полуименем Ничка. - Или...

- Отчасти, - сказала Ираида. - Я ставлю защиту.

- О-у! - воскликнула Ничка. - Астральную или ментальную? А мне можете поставить?

Ираида потрогала левой рукой воздух.

- Зачем? У вас превосходный панцирь. Потрите его немного, чтобы блестел...

- Чем?

- Ну... лучше чем-то спиртосодержащим...

Обе чуть засмеялись.

В баре мужчины взяли виски, Ничка - 'Б-52', а Ираида и Хасановна - джин с тоником. Тем временем Крис, сыграв ещё 'Hello, Dolly', дал передышку себе, ударнику и контрабасисту; они о чём-то тихо толковали, пока роялист услаждал слух публики очень причудливой интерпретацией 'Let It Be'. Кельмандарщик водил ногтями по струне своего инструмента, заставляя его издавать совершенно человеческое 'ой-ё-ё-ёй!'

Клетку разобрали и по частям утащили. Помост, на котором она стояла, покрыли чёрной тканью. Другой кусок ткани, нежно-белого шёлка, повесили сверху, распялив на тонких лесках, так что шёлк образовал что-то вроде кровли пагоды.

- А мне больше нравится солодовое виски, - заявил Эдуард. - Не пробовали? Ну так я вам скажу...

Какое-то лёгкое замешательство произошло у двери. Через минуту подошедший оттуда охранник сказал бармену:

- Дай-ка водички, Витя. Два лося впереться хотели - я таких смешных уже не видел давно... Слушай, а мировой сакс сегодня, кто это?

- Ты что? Это ж Вулич...

- Витя!.. Здесь, у нас - Вулич? Врёшь.

- Ха.

- Ничего не понимаю. Это же всё равно, что... ну, не знаю: Шарон Стоун на деревенскую свадьбу залучить. Я думал, он за границей давно.

- Всё, как видишь, гораздо прозаичнее, Витя. За границей ему обломалось, там своих таких - дороги мостить можно. Ну, помыкался он, помыкался, да ещё жена от него ушла с каким-то диск-жокеем...

- Не был он за границей, - сказал доктор. - Ерунда это всё, и откуда вы взяли... Его двенадцать лет продержали в маленькой частной тюрьме под Дербентом, в подвалах коньячного завода. Какие-то фанаты захватили и держали, велели играть, а сами записывали, записывали... Сорок восемь бобин профессиональных записей. И только когда чеченская война началась, он ухитрился сбежать. С тех пор коньяк - просто на дух не переносит.

Все с новым захватывающим интересом посмотрели на Криса. А он как раз вновь подносил к губам мундштук, а ударник высоко поднял палочки; широкие рукава его мешковатого пиджака скатились едва ли не до подмышек. Крис повёл тему Крысиного короля из 'Щелкунчика' - медленнее, чем это обычно играют, - а ударник щётками создавал эхо подземелья, а кельмандар звучал нежно и испуганно, а контрабас забился в угол, и лишь большой чёрный рояль топтался посреди страшных звуков, ещё не понимая всего ужаса происходящего...

И под эту музыку на чёрный помост под белым навесом даже не взошёл - всплыл человек в чёрном трико с длинным белым шарфом на шее. Левая половина его лица была чёрной. В руках он держал большой бубен и тёмный узловатый жезл с навершием в виде двух змеиных голов; красные глазки змей ярко светились.

Он дождался, когда умрёт музыка, и поклонился.

Ходящи по базальту, внемлящи металлов зову,

гостите вы на пароме, везущем мёртвых на казнь,

льете воду в горшки с разинувшими рты цветами, -

и хищный посвист взглядов, секущих насмерть вас,

и ваших детей, и женщин, и кошек, и их крыс -

вам не заменит ртуть, стекающая с крыш.

Несчастный брошенный мальчик,

плывущий в асфальте окон,

весь в немоте прохожих,

поднявших лица, - и те,

красные, жёлтые, мягкие, серые в крапинку, пегие,

лишь много позже рассмотренные глазом зелёно-красным

под круглым толстым выпуклым чуть синеватым стеклом -

годятся в печь на растопку, годятся на небо в праздник,

годятся на ночь в помойку, - но лишь не годятся нам.

Дождёмся же ясного крика, чтоб гордые птицы пали,

чтобы тёплые воды пели, а чёрт умирал в горсти.

Любые печати из пепла, положенные на ладони,

для нас никогда не станут призраками короны,

и ни за что не станут зарубками на бровях.

Яд и грубые когти, сдирающие покровы,

полные гнева чресла, готовые на всё -

вот наша ясность земная, вот наша

заемная карма, вот наш костёр,

наша плаха - и ярость,

и честь пути.

Под кистью земного безумца, пытающего свой гений,

Сбегают строки по мрамору, по черепу, по глазницам.

Но на гравюрах древних в досмертном кругу причастий

пытаются спорить боги кто с болью, кто с любопытством,

кто с осознаньем, кто с кровью, кто с явью, а кто с кнутом.

Им никогда не подняться до цели высокой, честной,

что возглашается всеми, а ценится лишь никем.

Пыльная тряпка позора знаменем багровеет,

и рассыпаются двери, окованные огнем,

и рассыпаются врата, созданные не мною.

Главное - перед смертью. После - уже ничто.

Он читал, и медленно гасло всё освещение. В конце остался только луч, направленный из-под ног чтеца вертикально вверх. Бубен медленно колыхался, касаясь этого луча, и казалось, что он вздрагивает и постанывает от прикосновений к свету. В темноте зала родился крошечный огонёк, осветил несколько рук, реющих вокруг него, подобно ночным совам, изредка попадающим в свет фонарей. Огонёк распухал, превращаясь в язык пламени, который медленно, по кругу, облизывал выпуклое зеркальное дно какого-то котла...

Чтец - парящая в пустоте видимая половинка злодея, адская маска, намекающая на скрытое существование чего-то куда более страшного - вновь начал речь. Голос его теперь доносился сверху...

Малиновый вельвет предвечного заката

Тяжёл и вял, как мятый занавес

В театре старого балета, что

На бульваре серых кленов,

Грустящих пыльным летом

В песчаном граде. Глупый ор

Немудрых птиц на тёмных фонарях.

Песок в Венеции, песок и злая пыль, и мутный зной.

Полгода небо полнится звёздами,

Полгода - солнцу продано.

Бог мой! Ты был не прав.

Нам не достать до неба,

Не взять тебя за бороду,

За руку - но ты поверь своим

Смешным твореньям, что вынуждены

Ждать, скучать, пить воду, потеть, вонять, валяться...

Помилосердствуй!

Истреби!

Несколько мягких лучей сошлись на котле, под которым кружился огонь. Над поверхностью воды в котле собирался горячий туман, предвестник кипения. Теперь четверо бронзовокожих обритых мужчин стояли по обе стороны помоста. Одеты они были в кожаные передники и большое количество чёрных цепей, своей массивностью производящих впечатление то ли якорных, то ли фальшивых.

Девушки в кольцах, приносившие жабу, теперь также на полотнище, но уже белоснежном, несли большого чёрного кота. Кот сидел неподвижно, зажмурив глаза, прижав уши и быстро-быстро подрагивая кончиком хвоста.

Доктор вдруг ощутил рядом с собой какую-то пустоту. Ираида исчезла. Впрочем, он тут же заметил её вновь - она огибала кольцо зрителей, направляясь к оркестру...

Когда успел переодеться Эшигедэй, никто не заметил. Но теперь на нём был очень лёгкий, развевающийся халат с диковинным орнаментом, а голову венчала высокая цилиндрическая шапка с двумя помпонами у основания.

- Хотя до Вуди Аллена ему далеко... - начал было Сильвестр, но на него тут же зашикали, и он обиженно замолчал.

Эшигедэй завёл бубен за голову. Натянутая кожа светилась, создавая нимб. Кажется, руки его были неподвижны, но бубен издавал рокочущие звуки, перемежаемые отзвонами бубенцов. Всё тело шамана, облачённое струящимся шёлком, тоже казалось струей, потоком, братом огня. Рокот нарастал, отзвоны делались чаще и тревожнее. Не сдвигаясь с места, он плыл над помостом.

Терзаемый в зале обрывок Вселенной,

где правит молитвой волнующий газ,

где тело твоё, человек подземельный,

готовый на всё ради горсти опилок,

своим воссозданьем грозящий погас-

нуть, как плавленый воск, как зелёная

скатерть, как древо без сна, разбросавшее

листья по кругу, по кругу, по кругу дерьма...

Величественным жестом Эшигедэй описал бубном полуокружность, а свободную руку вытянул вперёд и положил на кота. Кот напрягся совсем уже судорожно, но остался сидеть на полотнище. Пальцы шамана медленно обняли кота за шею, он сделал шаг к котлу...

- Это ты что это - варить кота собрался? - вдруг громко спросил кто-то.

Публика возмущённо замахала на дикаря, посмевшего перебить Поэта, руками и страшно зашипела. Но тут же раздалась в стороны, и перед шаманом встала Ираида.

- Ну?!

Шаман замер. И, наверное, забыл слова, потому что несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот.

- Женщина, не мешайте артисту! Где охрана? Что за безобразие? Мы за что платили?

- Отошли! - рявкнула Ираида и толчком ноги опрокинула котёл. Кипяток хлынул на пол, пар взметнулся.

- Губимое чадо любоговых ланей, - продолжал декламировать шаман, пытаясь ещё что-то изображать из себя. - Не шире угла твой распахнутый глаз, мерцаешь, как дёготь...

Ираида дёрнула за край драпировки-кровли, что-то с паутинным звоном полопалось наверху, и плечи шамана накрыло белым шёлком. Четверо 'рабов', до того стоявшие неподвижно, бросились к Ираиде. Девушки в кольцах с визгом метнулись куда-то за помост.

Кот, всё это время ведший себя смирно, вдруг забился; шаман сунул его под мышку и обхватил голову, будто готовясь оторвать... Кот заорал.

- Ну вот что! - закричала Ираида. - Дай сюда животное! Ты, чумазый!

Доктор и Сильвестр пытались пробиться на крик, расталкивая плотно сбившихся зрителей, и опоздали, конечно же: раздался смачный удар, и один из 'рабов', взмахнув кандалами, рухнул в толпу и повалил кого-то ещё. Женщины завизжали. Эшигедэй, возвышаясь над всеми, сделал хищный руководящий знак.

Ираида рванула чёрное полотнище, застилающее помост, и шаман еле удержался на ногах; фаллическая шапка свалилась с его головы, бубен брякнул возмущённо и жалко.

Тут же над головами взметнулись кулаки.

- Женщина, что вы себе позволяете!..

- Ах ты тварь!..

- Держите же её!..

- Ой... о-у-у!..

- Заходи сле...

- Отпусти-и, су-ука... эп!..

- Ёпрст!..

Все эти возгласы перемежались короткими тугими звуками ударов, и когда доктор пробился наконец к месту побоища, то противников Ираиды он уже не застал.

Сама воительница, держа за шкирку спасённого кота (бедняга зажмурил глаза и поджал лапы и хвост), пританцовывала в боксерской стойке, неся правую руку на отлёте. Платье её было разорвано до пупа, и далеко не все прелести оставались доступны лишь воображению. Одним лишь взглядом она отшвыривала тех, кто не успел - а теперь уже и не стремился - вступить в бой. Поняв, что на этом фронте противников у неё не осталось, Ираида развернулась к шаману...

Тот дёрнулся назад, но взял себя в руки, положил жезл на сгиб локтя - и медленно зааплодировал ей. Висящий на согнутых пальцах бубен поддакивал. И тут же аплодисменты подхватили зрители.

- Вы великолепны, - гортанно проговорил шаман. - Вы незабываемы.

- А ты сволочь, чумазый, - презрительно сказала Ираида. - Сам лёг, чтоб не били? Ну, до следующего раза... Ваня, подержи кота, - она сунула зверя доктору и попыталась запахнуть платье. Кот тут же взлетел из докторовых рук, описал параболу, врезался в толпу - и по головам, плечам, взметнувшимся локтям умчался куда-то с визгом. Доктор скинул пиджак, набросил на Ираидины плечи и повёл её к бару.

Ираида и у стойки, глотая большими глотками какой-то слоёный коктейль, мгновенно поданный восхищённым барменом, продолжала тихо бушевать, но тут вдруг раздался нарастающий рёв мотора.

В слегка заадреналиненном сознании доктора этот звук ассоциировался с пикирующим вертолётом, он машинально поднял голову; в эту секунду размалеванное всякой всячиной витринное стекло за спиной бармена разлетелось со звоном, и в зал бешеным носорогом впёрся громадный мотоцикл! Он разнёс половину стойки, полуразвернувшись, затормозил юзом перед колонной - оба мотоциклиста, водитель и седок, медленно распрямлялись, подобно ежам, - публика оторопело замерла в невозможных позах - Эшигедэй тоже замер с воздетым бубном в руках - у седока в руке вдруг появился большой пистолет - и тут свет погас! Влетевшим следом за мотоциклом тугим комом ветра высадило оставшиеся стёкла: они брызнули наружу смертоносным градом осколков, наружу, а не внутрь!

Весь кинотеатр взорвался, лопнул, как чрезмерно надутый мяч, от первого выдоха урагана, засыпав округу битым стеклом и тем самым спасши тех, кто укрывался в нём, хотя бы от этой главной опасности - но внутри пока ещё ничего не поняли...

А потом вспыхнула ярчайшая мотоциклетная фара!

Луч презрительно скользнул по лицам и спинам и остановился на шамане. Эшигедэй стоял почти в той же позе, только бубен был у него в одной руке, а второй он как будто ловил перед собой муху.

Ударил оглушительный сдвоенный выстрел. Шаман распластался на своём помосте, потом вроде бы вскинулся - ещё раз грохнул выстрел (запах горелого пороха вдруг волной ударил в лицо и сделался тошнотворен) - но оказалось, что это летит чёрная тряпка, на миг ставшая похожей на шамана, а сам шаман исчез.

А потом доктор услышал голос Криса:

- Дурак! - кричал Крис, пересиливая какой-то рёв и грохот. - Дурак, вас же повяжут! Уходим, быстро!.. За мной держись!..

Всё мгновенно переменилось, людей валило ветром, воздух ревел. Где-то рядом полыхали сварочные огни, выхватывая из темноты то силуэты, то лица. Город стремительно проваливался во тьму.

Время вновь исчезло...

Беззвучно рухнул огромный тополь. Сучья, похожие на руки, просунулись, дергаясь, в разбитую витрину.

Крис кого-то куда-то волок.

- Ира, со мной!!! И Хасановну!..

- Здесь она!!!

Сцепившись руками, они куда-то пробирались по фойе, ставшему вдруг немыслимо захламлённым. Портьеры бились на ветру с пулеметным треском, рвались и исчезали. Какие-то коробки и банки сыпались с потолка.

Что самое непонятное: мигом пропала вся публика. Будто выдуло её, лёгкую, ветром; будто была она лишь наваждением шамана и скрылась с ним вместе...

В найденной на ощупь раздевалке без окон, а потому и без ветра, доктор щелкнул зажигалкой. Но тут же за спиной его загорелся фонарик, покрыв тенями вздрагивающие стены.

- Я думаю, у нас есть время, - сказал Сильвестр. - В такую погоду милиция сразу делается невыездной. Дора Хасановна, позвольте...

Он обошёл доктора, задев его жезлом с двумя змеиными головами, взял из рук Хасановны фонарь и посветил на кого-то. Незнакомое лицо с точным прищуром глаз. И рядом другое, незнакомое тоже - всё как бы из запчастей.

- Я понимаю, это и есть те, кого вы ждали увидеть, Кристофор Мартович?

- Больше некому, - сказал Крис - и вздохнул.

- Отец Сильвестр, - тихо удивился доктор, - откуда у вас эта штука?

- Обрёл, - коротко ответил тот.

Один из чужаков - тот, который из запчастей, - вдруг чихнул. Потом ещё раз.

- А вы сами-то кто? - спросил он между чихами.

- Мы-то ладно, - сказала вдруг Хасановна, выступая вперёд. - Значит, говоришь, с Марысичкой жалко расставаться было? А я тебе, значит, Фрида Абрамовна? - и с размаху залепила ему звонкую пощёчину.

13.

- Говорить буду я, - заявил Крис, - и вы меня не сбивайте, я и сам собьюсь...

Сидели в квартире отца Сильвестра, по счастью, расположенной не так далеко от злосчастного 'Алмаза'. Поднятая с постели попадья, худощавая и, наверно, очень красивая в нормальной обстановке женщина, обнесла всех крепчайшим чаем, выдала Ираиде длинную шёлковую кофту в цветах и драконах - и удалилась, сочувственно погладив Сильвестра по плечу. После её ухода Сильвестр извлёк откуда-то плоскую дубовую фляжку и предложил желающим рому. Чёрный ром, как и чай, был из тех, какие давно уже не делают...

- Значит, так: в каком-то смысле можно сказать, что дело мы завершили. Я точно знаю, что Серёжу Коростылёва прямо и непосредственно, своей рукой, зарезал шаман, который только что кривлялся перед нами. Я точно знаю, что к этому убийству причастен Ященко, или Яценко, или как его теперь звать... со своими вудуистами, сатанистами, хрен, перец... не разберёшь. Я точно знаю, что это Ященко убил Скачка и пытался убить меня - просто так, чтобы не мельтешили. Наконец, я точно знаю, что сами по себе они ни черта не значат и работают на кого-то другого...

Он помолчал и добавил:

- И не за деньги, гады. И не за страх. За что-то обещанное. За что-то очень большое...

И тут заверещал и замигал зелёным глазком телефон. Сильвестр взял трубку.

- Слушаю. Ну... Чего надо? Обслужить? Обслуживаю: сосёшь ты болт, в натуре, понял? Сеанс окончен...

Он выключил трубку и развёл руками:

- Секс по телефону им подавай...

Доктор оглушительно захохотал. Крис досадливо поморщился.

- Теперь о другом, - продолжал он. - Наши гости из прошлого - и проездом из будущего - утверждают, что этот хренов шаман каким-то боком причастен к грядущему распаду России, новой гражданской войне и в итоге - иностранной оккупации. Он - и ещё три десятка личностей, имена и должности которых им сообщил в две тысячи двадцать восьмом году некий аналитик из Сопротивления. Я лично не знаю, можно ли доверять этому аналитику, поскольку... Давайте сейчас пойдём спросим кого-нибудь: кто во всём виноват? Нам такого наотвечают, эпическая сила... Так и здесь: насколько этот аналитик владеет информацией, насколько способен к анализу... извините за тавтологию. Тем не менее...

- Тут это... - встал хронолётчик с лицом из запчастей: Терешков. - Пару слов можно? Дело в том, что список-то... в общем, вы его нам и передали. Через тридцать лет.

И сел.

- Коллизия, - тихо сказала Хасановна.

- Я? - не поверил Крис. Видно было, что он по-настоящему растерялся.

- Да, - кивнул второй хронолётчик, Марков. - Ну, вы постарше выглядели, конечно. Сильно постарше. Но узнать можно. И звали вас...

- Дедом звали, - прогудел Терешков.

- Это надо запить, - веско сказал Сильвестр. Он встал и пошёл к бару.

- Ух ты! - вдруг подскочила Ираида. - Крис, ведь получается что? Ты из будущего отправил сам себе послание! Ребята, именно так!..

- И чему тут радоваться? - сказал Крис. - Это ж не поздравительная открытка...

До Ираиды дошло мгновенно. Она в ужасе прикрыла рот ладонью и съёжилась.

- Секунду, - сказал доктор. - Ребята, тот Дед, который передавал вам список, - он велел передать его нам?

- Нет, - сказал Марков, и Терешков подтверждающе покивал.

- А зачем это ему надо было? - вяло сказал Крис. - В смысле, мне. Если знал, что они так или иначе попадут сюда...

- Ерунда, - сказал доктор. - Если ты считаешь, что встреча была предопределена, то просто нет смысла пытаться что-то изменить. А если знаешь, что события изменяемы, - тогда примешь меры, чтобы письмо пришло по адресу.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Что письмо попало тебе в руки случайно.

- Ещё не попало, - напомнил Сильвестр, обнося всех коньяком.

- Да, действительно, - сказал Крис. - Ребята, прямо сейчас - продиктуйте этот список. На всякий случай. Хасановна...

Но Хасановна уже сама раскрыла сумочку, выложила, чтобы не мешал, свой 'Браунинг ?2' с серебряной пластинкой на рукояти и достала блокнот с карандашом.

- Слушаю, - сказала она скрипучим голосом, и вдруг погас свет.

Хасановна деловито вынула из кармана фонарик, щёлкнула кнопочкой. Пятнышко света, созданное подсевшими за эту ночь батарейками, было маленькое и тускло-жёлтое, но писать позволяло.

- Слушаю, - повторила она.

- А может, не надо? - с сомнением сказал Терешков. - Мы бы сами тут... потихоньку...

- Терешков, это тебе не диспут 'Может ли комсомолка отказать товарищу?' Сами вы тут не сможете ни черта. Вы не знаете и не понимаете...

- Есть ещё одно соображение, - сказал Крис, - но я не готов его сформулировать. Впрочем, это сведётся всё к тому же: не сможете ни черта.

- В конце концов, что мы теряем? - пробормотал Марков. - Ладно, Дора... - он задержал дыхание и продолжил: - ...Хасановна... пиши. Значит, номером первым идёт...

В дверь заколотили - кулаками, локтями, коленями. 'Соня, Сонечка, открой скорей! Открой, это я, Макаровна! Мать помирает, надо скорую!..'

Сильвестр в два шага достиг двери. Хасановна сопроводила его дохлым лучом фонарика. Щелкнул замок. Ворвалась кругленькая растрёпанная женщина в халате.

- Ой, телефон, телефон, телефон?!! Она упала, не дышит...

- Телефон? - ахнул Сильвестр. - Так он у нас - на электричестве... где-то старый аппарат валялся...

- Ведите к больной, - доктор был уже у двери. - Ведите, быстро.

Хасановна с фонарем и пистолетом бежала рядом.

В душных нафталинно-камфорных недрах соседней квартиры слышался частый стук. У самого порога на полу растянулась крупная костистая старуха. Голова её была откинута, грудь ёкала. Чем-то твёрдым старуха судорожно колотила по полу.

- Что-нибудь острое, - сказал доктор. - Нож, ножницы, стамеску...

Старухина дочь всплеснула руками и закружилась на месте.

- Подойдет? - и Хасановна наборной рукояткой вперёд протянула узкую финку.

- Более чем... Светите сюда.

Доктор встал на колени, приставил остриё ножа чуть ниже гортани, обтянутой пергаментной кожей, ударом ладони по рукоятке ножа - пробил трахею. Повернул слегка нож. Воздух со свистом рванулся в лёгкие.

- Хозяйка! Принесите заварочный чайник! - и, когда чайник на дрожащих руках прибыл: - Крис. Слушай внимательно. Аккуратно отбей носик, ополосни этот носик коньяком и принеси сюда. И ещё - найдите где-нибудь пару бинтов...

Несколько минут спустя старуха дышала через фаянсовую трубочку. Доктор одной рукой раскрыл ей рот, пальцы второй засунул поглубже и сосредоточенно там копался. Потом сказал: "Опа!' - встал и пошёл в ванную.

В тот же миг вспыхнули все лампы. Заревел, разгоняясь, холодильник.

Старуха открыла глаза, хотела что-то сказать, не смогла и заплакала.

 - Что это было? - прерывающимся голосом спросила Ираида.

Доктор мыл руки. Посмотрел на Ираиду, криво усмехнулся.

- Никогда не готовь слишком вкусно. Видишь, к чему это приводит? Бабулька проглотила язык - в прямом смысле...

И тут же, слышный отлично через все открытые двери, в квартире Сильвестра заверещал телефон.

- Да. Ну... Что-что?! Да. Здесь...

Появился Сильвестр с телефонной трубкой в руке.

- Крис. Это тебя.

Он был чем-то так ошарашен, что привычное в его устах обращение ко всем на 'вы' и по имени-отчеству вдруг исчезло.

- Слушаю... - сказал Крис. - А-а. Привет, Алик. Что-то срочное? Ясно, что не телефонный. Какой вертолёт, вы что, охренели? Слушай... нет, ты меня послушай... нет, но... хорошо. Хорошо. Но я не один. Нет, Алик, вот это - железно. Что? Это уже ваши проблемы... Всё, жду.

Он выключил трубку и обвёл всех странным взглядом.

- Мой брат, - сказал Крис. - Что-то у них там произошло - экстра-супер-архи... Сейчас за нами прилетит вертолёт. Так, Хасановна, ребята, - быстро набросали список. Две минуты...

Дзинькнуло оконное стекло - и что-то шумно разлетелось в баре. Волна сильного и волнующего запаха покатилась оттуда...

- 'Бордери'... - сглотнув, произнес Сильвестр. - Тридцать седьмого года...

Он запустил руку в освещённые недра бара, пошарил осторожно между осколками - и достал крупную остроконечную пулю. Перевёл взгляд на окно. Дыра в стекле была высоко, рядом с форточкой.

Линия, соединяющая разбитую бутылку и пробоину в стекле, упиралась в чистое небо.

- Семь шестьдесят две, - сказал он. - Винтовочная. И кончик свинцовый, мягкий. Это что же у нас за оружие такое?..

- Карабин 'Медведь', - сказала Ираида. - Или 'Лось'.

- А ведь точно. О промысловом-то я и забыл. Прилетела на полном излёте... надо думать, километров с пяти. Если не больше. О прицельной стрельбе речи не идёт... Вот что, дети мои. Завязывайте-ка вы с этим списком. Или, ради Бога, отойдите от города подальше. А если в следующий раз бомбу на вас случайно уронят или вообще комета рухнет? Или землю тряхнёт в двадцать четыре балла?

- Ч-чёрт... - прошептал Крис. - Ведь точно...

Донесся быстрый булькающий рокот летящего вертолёта.

Садились в яркий свет. Подбежал, придерживая фуражку, майор внутренних войск, встретил у трапа. Наверное, его не предупредили про остальных: он дождался, когда спустятся Крис и доктор, и повернулся, чтобы вести их. Появление в двери Хасановны несколько удивило его, но потом возникли Марков с Терешковым, Ираида, а за нею и Сильвестр, уже в нормальном своём облачении... Глаза майора на секунду расширились, но потом он, наверное, решил плюнуть на всё. Капризы обкурившегося начальства.

Доктор, пока пробегали под ротором, пригибался и косился вверх.

- В Герате было! - прокричал он. - Из Москвы инспектор прилетел, генерал! Вышел из вертушки, оглядывается, фуражку снял - тут лопасть качнуло, и ему по шее - раз! И он стоит, фуражку в руках крутит, а надеть не на что!..

- Сюда! - позвал провожатый.

Возле площадки, за линией огней, прямо в земле открывался квадратный люк, и разумно подсвеченная лестница - дырчатые железные ступени - вела в недра.

Дальше был коридор (трансформаторное гудение и сухой тревожный воздух), потом - перрон с обычным метрополитеновским вагоном. Одним. Машинист в чёрном танкистском комбинезоне...

- Как интересно, - сказала Хасановна, когда вагон втянуло в туннель. - Я думала, эта линия давно затоплена.

Сопровождающий майор внимательно посмотрел на неё.

- Почему вы так решили, гражданочка?

- Это всё строил мой предпоследний муж. С сорокового по сорок девятый годы. И я помню, с какими проблемами они сталкивались. Мы ведь едем под Учинским водохранилищем?

- Вопросы будете задавать генералу, - обиженно сказал майор и отвернулся.

Но генералу, похожему на учёного моржа, было не до ответов на вопросы. Он жестом велел вошедшим сесть, сам же стоя рапортовал сразу по двум телефонам:

- Так точно. Да. Лучшие силы. Уже задействованы. Так точно. Будет сделано.

Потом он махнул рукой, выгоняя майора, и подбородком показал Крису на зелёный оружейный ящик.

В ящике рядком стояли бутылки с виски.

Крис провёл по ним длинным тонким пальцем и вытащил 'Баллантайн'. Сильвестр ловко расставил бокалы.

- Есть доложить в восемь, - закончил генерал, постоял несколько секунд с закрытыми глазами, потом опустил трубки на рычаги.

- Альберт Мартович задерживается, - сказал генерал совсем другим голосом - не тем, которым только что отчитывался перед невидимым начальством. - Просил объяснить вам задачу. Простите, Кристофор Мартович, но... - он выразительно посмотрел на его 'свиту'. - Не лучше ли?..

- Не лучше, - отрезал Крис.

- Ладно, вам виднее... Да, забыл представиться: Щукин. Пётр Васильевич. Оперативный дежурный по области. Ситуация следующая: неизвестными террористами заминирован вагон, перевозящий термит. Знаете, что такое термит? Так вот, вагон этот находится, вероятно, в черте города. Возможно, в сцепке с другими такими же вагонами. Если произойдёт воспламенение, то оценить масштаб катастрофы я не берусь. Специалисты говорят, что это воспламенение всего, что горит, в радиусе километра...

- Какой идиот впустил эти вагоны в город? - спросил доктор.

- Тут всё сложнее, - сказал генерал.

- То есть я должен найти мину? - спросил Крис.

- Да.

- Известно, какого рода мина?

- Только предположительно. Мы думаем, это термитные же шашки с электровоспламенителем. А вот относительно управления - тут ничего сказать не можем. Возможно, банальный будильник. Возможно, радио. Увы...

- Ясно. Сколько вагонов с термитом сейчас в Москве?

- Около ста.

- Что?!

- Около ста. Возможно, больше. Мы не успеваем их выводить. Да ещё этот ураган... Вы найдете мину?

- Пётр Васильевич! Я не знаю, что про меня наговорил мой братец, но я не ясновидящий. Для того, чтобы найти вещь, мне нужно знать о ней как можно больше. О ней - и обо всём, что вокруг неё. Рассказывайте, что происходит.

- Ладно. Но это не для разглашения. И вообще желательно бы посторонних удалить...

- Вы никак не поймёте. Это не посторонние. Это мои помощники. Резонаторы, усилители...

- Ну, хорошо. Значит, так. В прошлом году под Москвой были обнаружены туннели, наполненные термитом. По предварительным оценкам, там его около полутора миллионов тонн...

Хасановна ахнула.

- Под Москвой? - спросила она.

- Да, под Москвой. Вы что-то знаете об этом?

- Термит в таких количествах готовился для обогрева Северного морского пути и кардинального преображения Арктики... но в сороковом году всех разработчиков расстреляли за саботаж и подрыв обороноспособности... Может, и правильно: уже с тридцать шестого года мы фактически - не по отчетам - выплавляли алюминия больше, чем Америка и Германия, вместе взятые, а в войну вся истребительная авиация была фанерная... На этот проект пять лет работало две трети алюминиевой промышленности, ставки были чрезвычайно высоки. Под Москвой, - повторила она и задумалась. - Как странно...

- Очевидно, Сталин намеревался повторить ловушку, устроенную Растопчиным для Наполеона, но на новом техническом уровне, - сказал генерал. - Воспламенение такого количества термита дало бы эффект, сравнимый с одновременным взрывом двух-трёх десятков термоядерных боеголовок средней мощности.

- И мы всё время жили на этих бомбах?.. - почти шёпотом спросил Сильвестр.

Генерал кивнул.

- Уже вывезли... большую часть, - генерал не то чтобы улыбнулся, но лицо его на миг разгладилось. - И обезвредили все запалы. Так что можно спать спокойно.

- Вывезли, - сказал Крис пустым голосом. - Куда?

- На переработку. Ценнейшее сырье. Чистый алюминий...

- Да-да-да. Мне нужно знать, кто получатель. Кто оплачивает работу... и всё остальное.

- Сейчас вспомню. Холдинг... холдинг... зараза, как-то называется... сейчас спрошу.

Генерал потянулся к телефону, но Крис остановил его.

- Не надо. Свои ассоциации.

- Да что-то с севером. Полярный... нет. Хибины... Хибины... Было там что-то про Хибины. Хибины... Арктика... и кто-то там... - он перевёл взгляд на Хасановну. - И вы ведь тоже говорили про Арктику?..

Хасановна, листая свой блокнот, кивнула.

- Вот, - сказала она. - 'Ха-Бэ Арктик энтерпрайз холдинг'. И телефоны...

- Эпическая сила! Откуда это у тебя? - удивился Крис.

- По делу 'Лаокоон'. Они оплачивали счёт.

- Точно. Я ещё, помню, удивился тогда...

- Кристофор Мартович! Мы не отвлекаемся от основного?..

- Что? Ах да!.. Отец Сильвестр, налейте мне, будьте любезны, ещё на два пальца... Термит упакован - или россыпью?

- Упакован...

- Ящики, мешки?

- Ящики, можно сказать...

- Какие-то необычные?

- Ф-фу... В гробах он. В гробах из оцинкованного железа. Представляете себе эту картину? Туннель, набитый гробами... Ребята, которые обнаружили... в общем, не сразу отошли от потрясения.

- Я представляю... Как удаётся соблюсти секретность? Ведь, насколько я понимаю, в деле занято множество людей?

- По-моему, чудом. Кое-что, конечно, предпринимаем... с одной стороны, во всех операциях задействованы только офицеры, которые понимают, что к чему; с другой - заказчик обеспечивает очень неплохую оплату труда, а кому охота вылететь на хрен собачий? Вот и молчат. А от случайностей, конечно, застраховаться невозможно... плюём через плечо... Плохо плевали, наверное.

- Значит, говорите, мина? - протянул Крис. - А откуда это стало известно?

- Анонимный звонок. Кто-то подключился к нашему служебному кабелю. Очень профессионально. Засечь не удалось. Кроме того, он знал некоторые технические подробности, которые заставили нас отнестись к сообщению серьёзно.

- Но при этом вы уверены, что это не ваш человек.

- Н-ну... не то чтобы уверен, но думаю, что он, скорее, связан с заказчиком.

- Интуиция?

- Можно назвать и так.

- А не сказал ли звонивший, что предыдущая бомба сработала и так далее?

- Нет... Была и предыдущая бомба?

- Думаю, да. Хотя точно не знаю. Какие требования он выдвинул?

- Хорошие требования. Пятьдесят миллионов долларов на счета каких-то фирм-однодневок... Кипр, Каймановы острова, Андорра...

- Поджог вагона - это предупреждение, вторым этапом - поджог всего, что осталось внизу?

- Да...

- Понятно... Значит, так: мне нужны будут карты с нанесёнными - слушайте: освобождёнными и ещё загруженными туннелями, местами, где производится погрузка вагонов, типичными маршрутами вагонов, составов - вплоть до пункта назначения. Отчеты МЧС и МПС о происшествиях за последний месяц - в стокилометровой полосе вдоль этого маршрута. Может быть, что-то не совсем обычное... не знаю. Дальше: какие-нибудь документы, пусть самые второстепенные, о контактах с этим чёртовым холдингом. И... и... всё пока. Да, обязательно держите вертолёт наготове, хорошо?

14.

Ираида, наверное, задремала - потому что в какой-то момент (проснувшись?) всей кожей, всем существом своим остро ощутила нелепость, чуждость, мрачность окружающей обстановки. Это было настолько похоже на те зловещие сны, что преследовали её на пути в Тамбов, в самом Тамбове и ещё несколько дней после, что она не смогла сдержать стон...

Помещение, в котором она сидела, было огромным, перекошенным и состоящим из отдельных, не скреплённых между собой частей. Лампы в колпаках висели в темноте, опираясь на конусы света. Зловещие фигуры, две или три (невозможно понять), тоже будто бы составленные из тяжёлых малоподвижных фрагментов, склонялись над массивной столешницей - свободно парящей высоко над полом. На стене, заполняя собой глухой провал, бугрился тяжёлый жёсткий занавес. Кажется, он частично обволакивал какую-то неподвижную фигуру - вроде бы статую...

И, как идол с профилем индейского вождя, неподвижно сидела Хасановна, зажав зубами янтарный мундштук с погасшей покосившейся папиросой. Стон Ираиды будто бы разбудил её...

Она со скрежетом развернулась и сказала, еле шевеля сухими губами:

- Коршун... Кор... шуннн...

А Крис обхватил руками голову и опустился на корточки.

- Рядом... Рядом...

Ря... - отлетело от стен. - Доммм... Ря... Домммм...

А потом - словно из жизни, как из киноленты, выхватили кусок - Крис показал на карту и сказал:

- Где-то здесь. Пётр Васильевич, направьте туда сапёров, пусть ищут. Даже если и полыхнёт, место не слишком людное. И вот ещё что: выкуп требуют не те, кто заложил бомбу.

- Почему вы так... - начал было генерал, но осёкся. Крис не заметил этой реплики.

- Попросите сапёров, чтобы хоть какая-то часть от бомбы осталась живой, мне надо на неё посмотреть. Теперь дальше: кто ведёт дела с холдингом?

- Техотдел...

- Любого, всё равно кого - вызовите и поговорите с ним.

- О чём?

- Да о чём угодно. О видах на урожай, о погоде...

- Сейчас ещё утро... подождите, я подумаю. А, сообразил.

Генерал поднял трубку:

- Стас? Проверь, по тревоге Смоленского вызвали? Да, из техотдела. Хорошо. Пусть зайдёт ко мне. Да, срочно.

- А вот теперь мою команду надо где-то спрятать, - сказал Крис. - Есть тут подходящее укрытие?

- Найдём, - сказал генерал.

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Про мою клаустрофобию я ничего плохого сказать не могу: она всегда вела себя более чем скромно и довольствовалась совещательным голосом. Но сейчас бедняга, похоже, решила взять реванш за всё своё предыдущее бесславное прозябание... Я с огромным трудом сдерживал себя, чтобы не думать о бетонных стенах и потолках, о толще земли над головой, о давящей на всё это тяжёлой мутной воде... Что-то было написано на моём лице, потому что Сильвестр неспроста подливал мне виски в бокал и пытался разговорить на какую-то интересную тему... и я вроде бы поддерживал разговор, но всё равно ничего не понимал из сказанного.

Мы сидели в чём-то вроде комнаты отдыха: диван, старинная радиола, несколько кресел, на стене картина и очень кривая сабля. Я завидовал хронолётчикам: парни беззаветно спали. Хасановна разобрала свой браунинг и протирала детали кусочком замши. Ираида выпросила у неё блокнот и что-то рисовала там. Мне показалось, что рука её дрожит. И смотрит она не на страницу, а сквозь неё.

- Непросты дела Твои, Господи... - раздумчиво протянул Сильвестр, разглядывая бокал. - Значит, Дора Хасановна, старые это ваши знакомцы, да? И что же там дальше-то происходило, не помните?

- Как не помнить, - Хасановна усмехнулась. - Вернулись гаврики и такой отчёт написали, что вывели весь проект из-под крылышка Феликса Эдмундовича и перевели в непосредственное подчинение Рабкрину. В ОГПУ зачистку провели, всех посвящённых, а Рабкрину ненужных - в распыл. Да и сам Феликс долго не зажился после этого, через полтора месяца всего заказал Шопена...

- Молочка, говорят, несвежего выпил? - спросил, криво усмехаясь, Сильвестр.

- Может, и молочка, деталей не знаю. Потому как именно в те дни вторую экспедицию послали, на сверку данных. Но - не долетели товарищи наши до цели, и потом Шпац со Стрыйским вычислили, что упали они где-то году в восемьдесят третьем, поздней осенью или зимой. Искать их после пытались, да не нашли. Третью экспедицию только полтора года спустя сладили, к десятой годовщине Революции приурочили - ну и отправили, понятно, в две тысячи семнадцатый год... Один только вернулся живым, да и то скоро от инфлюэнцы сгорел. Но рассказать успел, что там голод, монархия и поповское засилье. Да... Ты, Сильвестр, не обижайся, говорю как есть.

Тот кивнул. Очень серьёзно кивнул, без тени усмешки.

- Проект, понятно, запретили и материалы по нему уничтожили, сотрудников всех в расход пустили, один только Панкратов исчез. Долго его потом искали по всей стране, но - сумел укрыться от карающих органов...

- А сама? - тихо спросил Сильвестр.

- Я была секретным комиссаром Рабкрина, и меня санкциям подвергнуть мог только председатель товарищ Потапкин. Пришлось, конечно, некоторое время потрудиться на бумажном фронте, не без того, но потом вновь вернулась к живому делу: техником-электриком в лабораторию спецотдела ОГПУ к товарищу Гопиусу и профессору Барченко. Необыкновенно интересная работа была ими проведена в области некробиотики. Можно сказать, экспериментально доказано было существование души...

И тут меня будто качнуло какой-то волной.

- Хасановна! А эти парни в своём рапорте встречу с тобой отметили?

Она прервала на полуслове свой рассказ и посмотрела сначала на меня, потом на спящих.

- Нет... Скрыли, значит. Они вообще не упоминали об остановке в девяносто восьмом году. Вот ведь... уклонисты скользкие...

- Постой-постой-постой... Крис, который встречался с ними в будущем, не упомянул про всё это, - я махнул рукой, как бы очерчивая круг, - они тоже не упоминают про встречу с нами... ладно, это можно объяснить какими-то конспиративными моментами, но - последняя-то экспедиция вернулась не из того будущего, в котором побывали они! А значит...

- Это значит, что всё меняется, - тихо и медленно проговорила Ираида. - Я тоже это поняла, да не знала, как сказать. Но перемены происходят только от каких-то непрямых действий... наверное. От тех, которые целят совсем в другую сторону...

- Спокойно, - сказал я, помавая руками, - спокойно...

У меня был, наверное, идиотский вид. Но какой ещё вид может быть у человека, которому показалось, что вот сейчас он всё объяснит и всё на свете поймёт, - и показалось, и показалось, и ещё раз показалось... А потом спряталось.

- Уточним, - сказал Сильвестр.

Он допил виски, подошёл к спящим, присмотрелся к ним и тронул за плечо Маркова. Тот распахнул глаза:

- Что?!

- Ш-ш... - приложил палец к губам Сильвестр. - Мы тут на коллизию наткнулись. Ну-ка, ответь: вы там, в будущем, последовательность исторических событий освоили?

- А как же. За этим и посылали нас...

- Была в две тысячи семнадцатом году монархия с поповским засильем?

- Да ну, что ты, батя! Нет, конечно. В семнадцатом власть была у Народного Конгресса во главе с генералом Расторгуевым... А что?

- Всё нормально, боец. Спи дальше. Похоже на то, что гражданскую войну и интервенцию вы уже предотвратили. Не знаю, правда, как...

- Неужели - просто напугав этого клоуна? - привстала Ираида.

- Да какое тут может быть 'спи'! - возмутился Марков. - Когда такое происходит!..

- Ничего не происходит, - сказал я. - Умствования сплошные. Хасановна, на пару слов - приватно?

Мы вышли в боковой коридор - кафельный, полутёмный, похожий на бесконечную душевую. И пахло здесь как-то похоже: дезинфекцией, сыростью и мылом.

- Этих ребят тоже пустили в распыл? - спросил я шёпотом, поднося огонёк к жуткой её папиросе.

Хасановна покачала головой.

- Это они и есть - пропавшие. В восемьдесят третьем.

- То есть - это именно их искали тогда по баням и магазинам?

- Да.

- А - нашли?

- Вот этого я не знаю...

- До какого года просуществовал Рабкрин?

Она мрачно усмехнулась.

- Можно сказать, что к сороковому он был уже безвластен. И безопасен для Кобы. Формально же - существует и по сей день... Вам лучше всего этого не знать, Иван Петрович. На всякий случай. Хотя... - перебила она себя; губы её, и без того тонкие, поджались ещё больше. - Возможно, что терять нам уже нечего.

Тут по главному, ярко освещённому коридору мягко зазвучали шаги, и мимо нас прошли несколько мужчин в дорогих гражданских костюмах. Идущий впереди - седоватый, залысый, с мягким дрябловатым лицом - чуть прихрамывал. Двое из свиты были с портфелями, один - со сложенным зонтом. Кто-то покосился на нас, курильщиков, но так, мельком, по обязанности, без интереса. Они уже прошли, когда я почувствовал, что Хасановна изо всех сил сжимает мой локоть.

Я посмотрел на неё и впервые увидел на её лице страх.

- Это же Панкратов, - прошептала она. - Сам... здесь...

- Я восхищён! - Илья Кронидович сидел в кресле очень свободно и в то же время с достоинством, как старый дипломат на даче. - Даже не ожидал, Пётр Васильевич, что вы примените столь нестандартный подход. Как-никак, лженаука парапсихология не поощряется ныне... или я ошибаюсь?

- Не поощряется, но и не возбраняется, - сказал генерал. - Взгляды начальства стали заметно шире. Справедливости ради скажу, что и в прежние времена исследования такие велись... впрочем, результатами их мы не имели возможности пользоваться. Всё уходило соседям.

- Понятно, понятно... А вы, Кристофор Мартович, позвольте узнать - тоже через научные исследования к этому пришли или природный дар имеете?

Крис пожал плечами:

- Не всё ли равно?

- Кристофор Мартович имеет наилучшие рекомендации, - сказал генерал. - К его услугам прибегали... - он замолчал на секунду. - Очень многие. Я думаю, если вам понадобится что-то найти...

- Боюсь, что потерянное мной не под силу найти никому, - сказал Илья Кронидович и встал. - Вы принимаете чеки? - спросил он Криса.

- Да, конечно...

- Сумму проставите сами, - он подписал чек и протянул его, глядя Крису прямо в глаза. Крис, чуть помешкав, чек взял.

Панкратов повернулся и пошёл к выходу из кабинета. У двери, уже подхваченный свитой, остановился, повернулся к Крису.

- Бомбу вы нашли. А самих террористов искать будете?

- Не умею, - сказал Крис. - Только неодушевлённые предметы. Да и какой в этом смысл - ведь для следствия и суда мои показания - только говорение слов?..

Панкратов как-то странно усмехнулся.

- Досадно, крайне досадно. Возможно, Пётр Васильевич рассчитывал на большее?

- Найдём сами, - сказал, не разжимая зубов, генерал. - Обычными методами.

- Больших вам успехов, - усмешливо поклонился Панкратов и вышел наконец.

Крис несколько секунд сидел неподвижно. А потом в кабинет буквально ворвались доктор, Хасановна и за ними - Ираида.

- Кристофор Мартович! - почти закричала Хасановна. - Вы знаете, кто это был?

- Знаю...

- Панкратов!

- Да, Хасановна. Панкратов. Сам. Илья Кронидович. Вот мы с ним, наконец, и посмотрели друг на друга. Я ему понравился, и он возжелал меня купить... Пётр Васильевич, а как бы нам попасть домой? Желательно поскорее.

 - Сейчас распоряжусь... Что-то не так, Кристофор Мартович?

- Просто устал. Нельзя ли кофе - покрепче?

- Можно. Стас! Кофе принеси! Коньяку?

- Желательно...

Кофе был растворимый, но дорогой - и было его много. Жгучая коньячно-кофеиновая смесь с трудом проникала в спавшиеся извилины. Там она производила трудно предсказуемые действия.

Сильвестр не удержался и зевнул, забыв перекрестить рот. Терешков смотрел на Хасановну, не в силах убрать с лица выражение экзистенциального ужаса. А доктор вдруг понял, что держит в своей руке руку Ираиды. Ираида старательно глядела мимо всех. Глаза её светились, и румянец со щёк уже переползал на шею.

Знавшая о любви лишь по анекдотам да по 'Гэндзи-моногатари', она только сейчас внезапно поняла, что такое непонятное распирало её весь этот месяц...

Дома их ждала очень озадаченная охрана и пространная записка от Альберта Мартовича: 'тамбовский вудуист' Рудик Батц умер в изоляторе Бутырской тюрьмы от гнойного менингита, развившегося вследствие открытых проникающих переломов верхней челюсти, вовремя нераспознанных. Перед смертью, несмотря на шины и бессознательное состояние, он заговорил - и наговорил целую кассету, благо магнитофон, включающийся на голос, сработал. К сожалению, понять что-либо в его речи было невозможно: Рудик изъяснялся на неизвестном науке языке.

Такие феномены известны и даже весьма распространены. Другое дело, что пока Рудик произносил свой монолог, с каталки в коридоре встал умерший несколько часов назад зэк, закутался в простыню, сначала пробрался в раздаточную и съел две буханки хлеба, а потом спустился к посту охраны и попросил закурить...

Поэтому, собственно, 'братец Майкрофт' и не принял участия в предутренних бдениях под Учинским водохранилищем.

Кассета с записью прилагалась.

Озадаченность охраны списали на этот визит. Ошибочно. Но ребята были вымуштрованные и сами с откровениями не лезли.

- Тут это... - Марков повозил костяшками по отросшей скрипучей щетине. - Поедем мы, Дора Хасановна. Ну, то есть...

- Мозгами помозговать нужно, - сказал Терешков и покраснел.

- Панкратова разоблачить бы... - потёр Марков уголок рта. - Говоришь, ряху сытую сделал себе? Толстые сигары курит?

- Может, маскируется? - предположил Терешков.

- Ты добрый, Терешков, - сказал Марков зло. - И эта твоя доброта неконструктивна.

- Не потому, что я добрый. А потому, что... ну... надо бы потолковать с ним, разъяснить ситуацию...

- А я не знаю - чего мы ждём? Дора Хасановна, чего мы ждём? Мы что, не знаем, где находится Панкратов? Знаем. Что, он не захочет пропустить нас к себе? Не верю. Захочет...

- Отец Сильвестр не велел активничать, - напомнил Терешков. - Мировой катаклизм может быть.

- Да-да. Тихой сапой. По метру в год. Эх, учёные!.. - Марков стукнул себя свёртком по раскрытой ладони. - Будем тихой сапой. Ну, может, поручения какие будут, а, Дора Хасановна? Сбегать куда? Так, чтобы без больших потрясений. За керосином не надо?

- Не за керосином, - сказал подошедший Крис. - Но - почти. В Хибины и обратно. Как вам такой маршрут?

- На мотоциклетках? - с готовностью отозвался Терешков...

15.

Чуть освежась коротким сном и холодным душем, Крис вызвал машину и в сопровождении одного охранника уехал зачем-то в Остров, небольшой подмосковный посёлок. Вскоре после его отъезда засобирался на службу и Сильвестр.

- Хорошо тут у вас, - сказал он с непонятной грустью. Потом вынул из-под рясы что-то продолговатое, завёрнутое в тряпицу, и подал доктору: - Вот. Долго сомневался, но решил вот - вам оставить. Мне-то он ни к чему. А вам... вдруг пригодится?

- Кадуцей? - уже поняв, что к чему, всё же переспросил доктор.

- Он самый. Может, и знаете вы, да скажу: не самый добрый это символ. Видно, медики римские большими циниками были, что взяли его в покровители: означает он ключ к некоей двери: между живым и неживым, правым и неправым, добрым и злым. Прошедшим и грядущим... Бог римский Янус из кадуцея взошёл. И крест, на котором Христа распяли, - тоже из кадуцея...

Он ушёл, и в ту же секунду возник Коломиец - словно сработал свой трюк артист-трансформатор.

- Евгений Феодосьевич... - начала было Хасановна, но он плюхнулся в кресло для гостей, хлопнул по подлокотнику так, что звук в панике заметался по комнате, и велел:

- Выкладывайте. Всё.

- Э-э... - начал доктор. - Что-то слу?..

Коломиец взглядом заткнул ему рот, но потом дёрнул щекой и коротко рассказал, что обнаружила утренняя смена охраны. Видимо, ночной смене досталось по полной выкладке. У одного из ребят клочьями выпадали волосы, а второй - бывший сержант-контрактник, прошедший Чечню без единой морщинки на лбу, - был вроде бы нормален, но всё время куда-то искоса поглядывал, хихикая, и не замечал, что обмочился.

Просто чудо ещё, что они не взорвали дом: газ на кухне был открыт, и лишь благодаря выбитой ураганом форточке его не скопилось достаточно...

Рассказать 'ночники' не могли ничего.

Время от времени то там, то здесь с охраной происходили необъяснимые случаи. Скажем, в прошлом году в банке 'Росстех' охранники вынесли и отдали кому-то мешок с тремя сотнями тысяч долларов; или в позапрошлом двое ребят из маленького агентства 'Гиант', охранявшие реконструируемый домик, вдруг воспылали взаимной страстью и допустили покражу японских чёрных лаковых стеновых панелей на какую-то чудовищную, не укладывающуюся в голове сумму...

Теперь, похоже, пришла череда 'Тимура'.

Но 'Тимур', потряс толстым пальцем Коломиец, это вам не 'Гиант'... это вы не на тех напоролись...

Потом он отдышался чуть-чуть, вытер шею платком, спросил у Ираиды чего-нибудь этакого со льдом и устремил на Хасановну пристальный взор:

- Ну, а теперь - слушаю.

- Шварц, - покорно сказала Хасановна. - Дора Хасановна Шварц. Родилась в одна тысяча девятьсот восьмом году в Самарканде. Образование домашнее, высшее. В партии с двадцать четвёртого. С января. В том же году, в феврале, прошла отбор и была зачислена в орготдел Рабкрина; в июне переведена в оперативный отдел на должность сотрудника. С декабря - комиссар оперотдела. В этом качестве с января двадцать пятого по декабрь двадцать седьмого исполняла роль лаборантки в 'Лаборатории 5-зет'. Затем курировала несколько программ Спецотдела ОГПУ. В тридцать четвёртом году вернулась в орготдел и занималась общими вопросами обеспечения секретности перспективных исследований, а также теорией конспирации. С тридцать девятого по сорок третий находилась на нелегальном положении. В сорок третьем и сорок четвёртом - в партизанах, с сорок пятого по сорок седьмой - в комиссии по реперсонализации. Затем до пятьдесят первого - секретарь комиссии по ликантропии. В пятьдесят первом осуждена по Ленинградскому делу, с этапа бежала и до пятьдесят восьмого вновь была на нелегальном положении - занималась мелиорацией в Узбекистане. С пятьдесят восьмого по шестьдесят четвёртый возглавляла Первый отдел в Ташкентском НИИ синтетического волокна - на самом деле институт занимался кибернетикой, перспективными системами связи и проблемами государственного управления. Грохнули его вместе с Хрущёвым... было такое московское 'ОКБ-9бис', коллеги... большую телегу накатали, три папки вот такой толщины...

- Знакомое название, - сказала Ираида.

- Постой, племяшка, - отставил её Коломиец. - После. А дальше-то что было, Хасановна?

- Дальше я недолго проработала у Королёва, светлая ему память, а потом восстановили Спецотдел и вспомнили обо мне, и я туда вернулась. Но уже только на общие вопросы обеспечения секретности. И вот - до девяносто второго...

Коломиец набычил голову.

- Понятно. Это понятно. Вы мне вот что скажите, Дора Хасановна... вопрос непростой, но всё же: вам, получается, девяносто лет. Выглядите вы на семьдесят, а здоровья - молодые позавидовать могут. Это у вас природное?

- Вопрос поняла. Я связываю это с лекарством, которое принимала в пятьдесят седьмом после несчастного случая на рытье канала. У нас работал один учёный таджик, Мурадов, бывший зэк. Он-то и спас мне жизнь, дав несколько капсул очень сильного стимулятора - 'драконьей крови'. Я выздоровела, хотя врачи поставили на мне крест. И до семидесяти лет вообще не чувствовала никаких изменений в организме.

- Вы виделись потом с этим Мурадовым?

- Да. Он даже некоторое время работал в нашем НИИ. Где-то через год его забрали в Москву.

- В 'ОКБ-9бис', очевидно? - спросил Коломиец.

- Почему вы так решили, Евгений Феодосьевич?

- Потому что через несколько лет их директор необъяснимым образом помолодел...

Установилась некоторая тишина.

- Подождите, - вдруг задохнувшись, сказала Хасановна. - Я вспомнила. Я всё думала, на кого похож этот вчерашний шаман. Если его подстричь...

- Мурадов? - подсказал Коломиец.

Хасановна кивнула.

- Никого не берёт время... - Ираида вопросительно побарабанила пальцами по столу. - Перечисляю: Панкратов, шаман, директор Ященко... отчасти - Дора Хасановна...

- И я знаю ещё одного, - сказал Коломиец задумчиво. - Чует моё сердце-вещун, что нам стоит с ним связаться... Зазвонил телефон.

- Розыскное агентство 'Аргус', - заученно произнесла Хасановна. - Говорите, пожалуйста, громче. Нет, он в отъезде. Я думаю, часа через три. По телефону? Нет, заказы мы принимаем только при личной явке. Таковы наши правила. Нет. Категорическое нет. До восьми вечера. Хорошо, я запишу...

Она что-то черкнула в блокноте, бросила трубку.

- Наглецы, - сказала она в пространство.

- Дядь Жень, - Ираида была настойчива, - ты глянь, как сплетается: нестареющий Панкратов, нестареющий шаман, действующая машина времени...

- Сплетается, племяшка, сплетается так, что уж и не разглядеть, где и что, - тяжело сказал Коломиец. - Не расплести... Вот в чём дело. Не расплести. А рубить - и боязно, и нечем.

- Нечем? - тихо спросила Ираида.

- Забунтовали мои тимуровцы... - Коломиец криво усмехнулся. - Не ожидал такой плюхи.

- Выгнали тебя? - вдруг понял доктор.

Коломиец кивнул:

- Развод, раздел и распил имущества...

- И... никто?..

- Трое со мной ушли. Фантомас, Бурчало да Нинка-Впотьмах...

- Бурчало... это Павлик? Он же дежурил сегодня! - вспомнила Ираида. - Это он облез?

- Он самый. Но вот, видишь - решился продолжать... Зацепило его за живое. Эх, не думал я, что так меня высушат...

- Подожди, - сказал практичный доктор. - Что же у нас остаётся в результате деления?

И Коломиец дотошно и честно перечислил то, что после раздела тимуровского имущества осталось в его ведении: конспиративная квартира в Сокольниках, два не слишком новых и не слишком шикарных автомобиля и два мотоцикла в отдельном, не при штаб-квартире, гараже, кой-какое оружие, законное и не очень, приличная сумма денег - и всяческие связи. Ну и, разумеется, имущество 'Аргуса'... какой-то бес-хранитель толкнул его тогда в бок и нашептал, что всё оборудование, завезённое сюда, следует в бумагах провести как проданное... а это ещё тридцать тонн баксов...

- Так мы, может, поедем, а? - вновь попросил Марков. Кажется, ему не хотелось покидать этот дом.

- Давайте сделаем так... - начал было доктор, но снова зазвонил телефон - теперь у него в кармане.

Это был Крис. С голосом, не терпящим возражений.

Доктор выслушал его, молча сложил телефон, сунул мимо кармана, потом ещё раз, потом попал.

- Где наш негр Вася? - спросил он Коломийца.

- В гараже, мабуть, где ж ещё? Гарный хлопец, прижился, метёт, моет, протирает... А что?

- Похоже, Крис нашёл его обидчиков...

Дача - именно старообразная дача, а не новорусский дворец в стиле 'тюремок', которыми, как поганками после дождя, враз покрылось всё Подмосковье, - с флюгером в виде дельфина стояла несколько в стороне от Молоковского шоссе. Мимо дачи в сторону леса проходил грейдер, и возле съезда с шоссе стоял старенький павильон автобусной остановки. Оттуда многое можно было рассмотреть... Аккуратный деревянный заборчик цвета раздавленной сливы частично скрывал от посторонних взглядов дачный участок, оставляя открытым сам дом, обширную веранду и большой серый морской контейнер, притороченный к дому сзади. Окна дома были открыты, лёгкий ветер развевал тюлевые - или даже марлевые - занавески от мух...

- Буколика... - опустив бинокль, проворчал Крис и повернулся к Джеймсу-'Васе'. - То место?

Вася судорожно кивнул. Был он, бедняга, совершенно сер и покрыт мелкими росинками пота.

- А ты что скажешь, Женя?

- Напоремся на что-то, - уверенно сказал Коломиец. - Уж слишком беззащитно выглядит.

- Мы тут не высидим ничего, - Ираида мотнула головой, раскинув волосы по плечам. - Надо отправить разведку. Меня.

- Нет, - сказал доктор. - Не годится.

- Вы же все будете поблизости, - сказала Ираида. - Так ведь, дядя Женя?

- Поблизости - не рядом... - протянул Коломиец. - Но вообще-то мысль разумная. Под каким соусом ты там покажешься?

- Машина сломалась. Чего проще...

- Годится, - сказал вдруг Крис. - Женя, ты будешь в машине. Сзади, незаметно. Поместишься... Вася, ты тоже там сиди - но из машины не высовывайся даже. Не обижайся, но... ты ведь сам не знаешь, как себя поведёшь? Мы с доктором засядем вон в тех кустиках, слева, а тебе, Рифат, придётся дать крюка и подойти к домику с тыла. Там, я смотрю, тоже заросли... и вон ещё крыши какие-то и трубы... Короче, полчаса хватит?

- А потом что? Задача какая?

- По обстоятельствам. Побежит кто-то из дома - хватать. Ираида заорёт - бросаться. Мобильник у тебя есть? На вот мой, будут изменения - позвоню...

- Хороший план, - с уважением сказал Рифат. - Продуманный.

Ираида попала в калитку со второго раза - и то лишь потому, что крепко взяла себя в руки и заставляла на каждом шагу: не сворачивать... не сворачивать... прямо! Прямо!!! Ну!..

И с немалым напряжением сил и ловкости - словно взбиралась на ледяную горку - она коснулась калитки, потянула её на себя, потом толкнула... мир опять хотел повернуться градусов на девяносто, но она удержала его широко расставленными ногами... калитка хлябнула, и чудеса вдруг остановились. Ираида стояла на дорожке, мощённой жёлтым ломаным кирпичом.

Две скамейки, справа и слева, соединённые металлическими арками, ещё не обвитыми ни хмелем, ни виноградом... Путь вперёд лежал под этими арками между пустых беленьких и чистых скамеек... и Ираида вдруг почувствовала, что проходить между этими скамейками нельзя. Как если бы на них дремали призраки... Не требуя от себя отчета, почему ей блазится так, а не иначе, она свернула на газон, стриженный давно и кое-как. Под ногами хрустнуло стекло.

До веранды было шагов двадцать, но почему-то показалось - очень много.

Дверь, как и окна, была открыта. Белая занавеска - старый истрепанный тюль - втянулась внутрь дома вялым пузырем. Ираида постучала по косяку двери костяшками пальцев - и вдруг отдёрнула руку. Сердце ёкнуло.

Нет, показалось...

Косяк был недавно покрашен - но обычной масляной краской.

Она постучала ещё раз:

- Хозяева!

Никто не отозвался.

- Можно войти?

Вроде бы какой-то звук...

Ираида откинула занавеску и вошла - так, чтобы никто не заподозрил в её робкой и почти просительной позе напряжённого ожидания удара и готовности разить в ответ.

Барон Хираока называл эту позу так: 'Змея, обвившая ветку расцветшей мимозы'.

Ей вдруг - впервые за все московские месяцы - захотелось к барону, в его лесной дворец...

Всё внутреннее пространство дома было едино, и лишь непривычного вида кирпичная белёная печь - узкая, длинная и высокая - делила это пространство на три условных комнаты. Или на две. Или на две комнаты и кухню. Неизвестно, как это всё воспринимали хозяева: сами они никак не обозначили своё понимание пространства.

Пол был голый, два стола и диван жались к стенам, а стулья не слишком аккуратными пирамидами возвышались на них - и нормально, и кверху ножками. Так выглядит квартира, где то ли собрались белить потолок, то ли вымыли полы.

Но полы здесь не походили на только что вымытые. Валялись цветные клочки целлофановых упаковок, раздавленные пивные банки, сальные бумажки. Несмотря на сквозняк, угадывался аромат тухловатой рыбы. Ираида, стараясь двигаться мягко, подошла к печке и остановилась. Теперь её взгляду были доступны все уголки помещения.

У той стены, что не была видна от входа, стояла больничного вида кушетка. На кушетке, распахнув рот и поставив одну босую ногу на пол, спал большой небритый мужчина в оранжевых боксерских трусах. Под кушеткой валялось несколько тёмно-зелёных бутылок с погаными лиловыми наклейками. И ещё: рядом с печкой в задней стене была низенькая дверь - такие делают в парной, чтобы не улетал жар.

На двери глубоко и тщательно вырезан был стоящий на задних лапах крылатый пес с короной на голове. В передних лапах пес сжимал кадуцей...

Всё было ясно. Ираида повернулась, чтобы уйти, - и тут заверещал телефон. Спящий пробудился, сунул руку в трусы, достал мобильник. Невидящими глазами скользнул по Ираиде.

- Да, - сказал он совершенно трезвым голосом. - Нет, всё нормально. Не звонил и не приходил. Ну, что я могу поделать - такой вот человек. Ты знаешь, и я знаю. Да. В семь? Хорошо, буду ждать...

Он сунул телефон обратно, заодно от души почесался, троекратно зевнул.

- Нимфа, - сказал громко, закрыл глаза и захрапел.

- В семь? - переспросил Крис и задумался. Посмотрел на часы, потом на небо. Потом решился. - Поехали, Женя.

- Куда?

- Тут недалеко... Ираида, Иван - вы пока понаблюдайте за домиком, хорошо? Мало ли... К семи мы точно вернёмся. Позвони Рифату, скажи, чтобы сидел пока на месте и не высовывался...

16.

Ах, эти хитромудрые священники в штатском! Под видом сетований на падение нравов - рекомендация обратиться к NN. Потом - тихонько, незаметно опустить в карман бумажку с именем и адресом...

Боевой епископ ордена армагеддонян Екатерина Максимовна Ткач жила в посёлке Остров в очень тихом и симпатичном месте: квартальчике из двухэтажных домов с центральным двором, заросшим рябиной и сиренью, - и даже с фонтаном посреди. Бабульки в платочках и с мелькающими спицами в руках чинно сидели на скамейках, малышня рылась в песочницах. Почему-то не было в поле зрения ни одной собаки - зато сытенькие и ухоженные коты и кошки чувствовали себя вольготно.

Нужная Крису дверь - несовременная, деревянная, с большим медным номером '23' и без глазка - открылась после первого же звонка, и невзрачная девочка лет тринадцати с тонкой бесцветной косичкой, мазнув по Крису взглядом, обернулась и позвала:

- Тёть Кать, это к тебе! Вы проходите...

Крис вошёл. В квартире нестерпимо пахло свежей сдобой. Он проглотил слюну.

Выглянула, держа руки по-хирургически, невысокая полненькая дама с раскрасневшимся лицом и в переднике.

- Извините, пять минут, хорошо? Вы посидите пока... Валентина, займи человека!

Девочка провела Криса в комнату и усадила в плетёное кресло. Сама села напротив, болтая ногой. В комнате было полутемно из-за густой листвы за окнами.

- Они пытались Его спасти, понимаете? - сказала девочка, будто продолжая прерванный минуту назад разговор. - Они стояли на площади и кричали: 'Отдай нам Вар-Авву!' - то есть: 'Отдай нам сына Отца!' Они же не знали, они же в мыслях допустить не могли, что Он у римлян значится под кличкой Назорей - Сопляк... А у Него была просто аллергия на пыльцу - пустыня цветёт как раз на Пасху. Вот так и получилось...

Крис заморгал.

- Римляне тут же поискали по тюрьмам и нашли Вар-Равву - 'Сына Учителя', если перевести. Распространённая фамилия. А звучит очень похоже. Имя то же самое: Иисус... И они его отпустили. Всё по закону и по обычаю. Понимаете, да? А когда те разобрались...

- Понимаю, - сказал Крис. - Ничего себе...

С полотенцем в руках вошла хозяйка.

- Валентина, организуй чаёк, а мы с гостем пока поболтаем. Кристофор... простите, забыла отчество...

- Мартович!.. - Крис закашлялся. - Откуда вы... имя-то?..

- Я ведь не спрашиваю, как вы находите людей или предметы, - улыбнулась хозяйка. - Я вас жду уже несколько дней... Значит, вы его нашли?

- Семаргла?

- Да.

- Думаю, что нашёл. Девяносто пять из ста.

- Когда и где он будет?

- После семи - в двадцати минутах езды.

- Отлично. Вам он нужен живым?

Крис помолчал. Молчала и хозяйка.

- Хотя бы на некоторое время, - сказал наконец Крис.

- Попробуем. Это труднее, но... попробуем, - кивнула хозяйка и посмотрела на часы. - А пока есть время выпить по чашке чаю. Булочки сегодня взошли мягкие, пышные, как никогда...

Когда губы онемели от бесконечных поцелуев, Ираида с трудом отстранилась и посмотрела через плечо доктора, и подобралась мгновенно:

- Смотри!

Тёмно-синий джип съезжал на грейдер, ведущий мимо заколдованной дачи с дельфином... там, дальше, было ещё много домов, но она уже знала, что остановится машина возле этого. Должно быть, действительно: те, кто долго общался с Крисом, чем-то этаким заражались (или заряжались) от него...

- Ещё нет шести, - сказал доктор, с трудом переключаясь на иную действительность.

- Это ничего не значит...

- Без Криса, без Жени?

- Но ведь уйдет! В конце концов, нас четверо.

- Ира. Я ведь не знаю Ященко в лицо. Крис его видел и дядька твой, а я - нет. Вдруг это не он, а совсем посторонняя сволочь?

Джип между тем действительно остановился там, где положено, из него - с водительского места - вышел человек в светлом костюме и, не запирая машины, пошёл быстрым шагом к дому. Его не заносило вбок, как Ираиду, и он не ёрзал мелким зигзагом по участку, утыкаясь в невидимые глазу тупики.

- Хозяин, - сказала Ираида.

Доктор достал из кармана телефон. Набрал номер.

- Рифат? Как ты там? Подтягивайся поближе к участку. Да-да, появился объект... По обстановке. Попробуем дождаться Криса, но если что - то сами...

- Наши едут, - с облегчением сказала Ираида. - И ещё кто-то с ними...

По шоссе двигался маленький кортеж: 'Волга' Криса впереди, а за нею бортовой 'бычок' с белоголовыми фигурками в кузове.

Всё дальнейшее произошло очень буднично: машины свернули к даче, остановились, из кузова резво попрыгали на землю тётки в почти одинаковых сарафанах, издали похожие на ансамбль народного творчества; и пока Крис и Коломиец что-то объясняли, показывая руками вперёд и вверх, несколько 'ансамблисток' вошли на участок и взбежали на веранду. Навстречу им выскочил мужик в красных трусах и тут же бросился обратно, но упал в дверях. Теперь уже весь ансамбль был на участке, женщины обегали дом с обеих сторон, и ещё кто-то вспугнутой кошкой метнулся сбоку - и тоже упал. Одна за другой женщины скрывались в доме, потом чья-то рука сорвала занавеску, но всё равно ничего не было видно. Потом из-за дома появился Рифат, а с ними кто-то ещё, согнутый втрое. Внутри дома шёл большой скандал, мелькнула сквозь окошко спина, пропала... Кто-то маленький худой вылез из чердачного окна на крышу, спрыгнул на землю - его отоварили ещё в воздухе, и он рухнул плашмя, взмахнув ногами.

Не было уже никакой магической завесы при подходе - лишь судорога отвращения непонятно к чему пробежала по лицу и рукам.

Наверное, беги доктор с Ираидой чуть быстрее или поторопись со стартом - и всё кончилось бы совсем иначе. Но они несколько секунд лишь оторопело созерцали происходящее, а когда побежали, то рядом, локоть к локтю, а не наперегонки...

Человек в светлом костюме выскочил из-под веранды стремительно, как чёртик из коробочки. В руке у него был пистолет. Не медля ни мгновения, не имея цели напугать или заставить отступить, он вскинул оружие и выстрелил дважды...

Доктор успел толкнуть Ираиду в плечо и даже бросить руку к своему 'айсбергу'. Но руку его отшвырнуло ударом, а самого крутануло на месте, и понадобилось долго-долго поворачивать голову, чтобы увидеть стрелявшего, а потом всё загородило собой небо, сначала дневное, но стремительно ночнеющее...

Ираида, изогнувшись на бегу, подхватила с дорожки половинку кирпича и метнула её, как топор. Кирпич ударил человека с пистолетом в лоб и отлетел высоко вверх, оставив красный след. Человек уронил пистолет, сделал шага два и, не сгибая ног, рухнул во весь рост.

Из записок доктора Ивана Стрельцова

В который раз я родился? Можно посчитать. У мамки с папкой. Потом в возрасте пяти лет, когда свалился в строительную траншею аккурат между двумя торчащими кольями. Потом ещё через год, когда перебегал пути перед поездом - Господи! с паровозом впереди! с чёрным маслянистым паровозом! - споткнулся, упал на рельсы, но как-то успел оттолкнуться и откатиться. И в тот же год, когда четверо идиотов постарше меня бросили в костёр противотанковую мину, она долго не взрывалась, и тогда меня послали посмотреть - хорошо ли лежит. Я сходил и посмотрел. Мина лежала хорошо. Вернулся, сказал, что всё нормально, и побежал по своим делам - помнится мне, на рыбалку. А минут через двадцать грохнуло... Пацанов собирали в ведра.

В школе - как раз было моё дежурство по классу: мыть доску и полы, - обвалился потолок, но именно в этот момент я пошёл менять воду в ведре.

Потом был Афган, была Москва, где меня (и это я понял много позже) страшно тянуло покончить с собой, да только чужими руками: '...чтоб не сам, чтобы в спину ножом...' - и далее по тексту. Но об этом я уже писал.

Свойство организма: угадывать близкую опасность и успевать среагировать, не отчитываясь перед сознанием. Наверное, так.

Вот и сейчас - окажись мы к этому гаду чуть ближе, он убил бы меня. И Ирку. Наверное. А так - я отделался дыркой чуть выше ключицы, в том месте, где шея переходит в надплечье (счастье: на сантиметр левее - и абзац сонной артерии, на полтора - спинному мозгу...), и двумя сломанными рёбрами слева. Мой верный 'айсберг' меня спас хотя бы таким способом - подставив себя под пулю.

И в первые минуты я даже радостно думал, что - обошлось...

Конечно, было больно, противно, обидно, стыдно.

Как физиолог я знаю: при шоке мгновенно расслабляются сфинктеры, организм мудро и предусмотрительно стремится избавиться от всего, что может осложнить течение травматического процесса: содержимого желудка, кишечника, мочевого пузыря...

Но, знаете - обоссаться в присутствии любимой девушки... это нелегко пережить. Хотя - предрассудок. Но всё равно нелегко.

Сначала, если говорить строго - сознания я не терял. Но состояние быстро стало полубредовым, как от фальшивой водки с ацетоном. А через четверть часа вообще поехала крыша. Ираида наклонялась надо мной, но я её не узнавал. Казалось, что всё вокруг обсели птицы. Странные птицы, которые одновременно и видимы, и нет. И хотя предметы и люди были отчётливы и ярки, небо оставалось чёрным. Зато его было видно даже потом - через потолок.

В нём висели такие же чёрные звёзды. Они медленно шевелились, как амёбы.

Меня несли, вертели, раздевали. Было смешно, как от щекотки. Я оглядывался по сторонам, будто что-то искал. Уперся взглядом в маленькую дверцу. Вскоре для меня перестало существовать всё, кроме неё. Люди, хлопотавшие надо мной, были бестелесными призраками. Стены и потолок - условностью, придуманной специально для игры. И только дверь - была подлинной, истинной. Предельно, абсолютно истинной, важной, как ничто другое.

Я знал, что должен туда попасть.

- Ведь с ним что-то не так? - Ираида не отпускала локоть Криса. - Скажи: не так?

Он в ответ только молча накрыл её руку своей.

Вообще всё шло не так. Вместо молниеносного налёта с молниеносным отходом получалось что-то вроде захвата варварами города фей: изумлённые блуждания по улицам, разглядывание фасадов и внезапная робость у входов в храмы...

Захваченная дача была, по сути, только навершием немаленьких подземных хором, построенных достаточно давно. Сейчас армагеддонянки - солидные пожилые женщины, проявившие такую неожиданную силу в рукопашной схватке, - явно перебарывая страх, обследовали их, постоянно натыкаясь на следы каких-то богосквернящих действ. Была там стена, разрисованная кровавыми знаками. Была яма, полная кошачьих черепов...

Но была и самого современного вида то ли химическая, то ли фармакологическая лаборатория с полной телевизорной коробкой упакованных в фольгу таблеток и запаянных в пластик шприц-тюбиков. Было несколько очень неплохих компьютеров, объединённых в сеть. Было что-то вроде студии звукозаписи - тоже с отличным оборудованием. Была мастерская - противоестественная помесь чего-то высокотехнологичного (один промышленный микроскоп шестисоткратного увеличения чего стоил...) и слесарки при ЖЭКе...

И - ещё не остыла, ещё излучала старое пыльное тепло массивная отражательная печь.

Пленные, охраняемые старушками-армагеддонянками, вели себя достаточно нелепо - за исключением того, который ранил доктора и которому Ираида засветила в лоб. Он всё ещё валялся без сознания, хотя дышал хорошо. Время от времени у него розовели щёки и глаза начинали бегать под веками. Но даже рукопожатие Коломийца не разбудило его, а значит - приходилось ждать.

Остальные, кажется, изо всех сил сдерживались, чтобы не начать хохотать. Всё происходящее казалось им остроумной и довольно злой шуткой, которую они сами учинили над своими пленителями и которая вот-вот завершится каким-то особо смачным аккордом.

- Неужели ты ничего не можешь придумать... ты, такой умный, такой...

Подошёл Коломиец, потоптался рядом. Вздохнул.

- Что? - вскинулся Крис.

- Да вот... - и Коломиец поднял руку на уровень глаз. В колечке, созданном большим и указательным пальцами, сверкала зеркальной никелевой рубашкой пуля. - Смотри, Мартович, что я выковырял. Из пистолета этого чёрта. Сюда гляди - видишь ободок? А вот так он - снимается... - Коломиец поскоблил пулю твёрдым жёлтым ногтем. - Фольга - не фольга, но тонкий металл и мягкий. А под ним...

Металлическая пленка скрывала глубокую канавку, наполненную маленькими серыми игольчатыми кристаллами, похожими на мелко рубленный волос.

- Яд, - голос Криса был потухший.

- Наверное. Во всяком случае, не соль.

- Что же делать? Что делать? - и в голосе Ираиды Крис впервые в жизни услышал панические нотки.

Из-под локтя Коломийца вдруг просунулась узкая тёмно-коричневая рука с необыкновенно длинными пальцами.

- Мошшна мне?

- Держи, - Коломиец положил пулю на бледную ладонь.

Вася наклонился над собственной рукой, как-то по-птичьи повернув и откинув голову. Один выпуклый глаз его устремился на пулю, второй - рассеянно блуждал.

- Это упо-упо, - сказал наконец Вася, распрямившись. - Оживлять. Шаман. Если в мёртвого вот здесь, - он приставил два пальца к груди, - разрезать в крест и вставить упо-упо, мёртвый поднимается и всю любой выполнять службу. Пока ещё тёплый кровь, разрезает надо. Остынет - нет, не сможет.

- А если в живого? - спросил Крис.

- Нельзя, - строго сказал Вася. - Шаман... как это?.. отчислять. Да. Дембель.

- Опять шаман, - выдохнул Крис.

- Но пистолет-то был у этого... - Ираида подбородком указала в сторону спящего. - И он тоже шаман?

- Ох, да не знаю я... - Крис схватился за виски. - Отупел. Устал. Песок в башке. Ты чувствуешь что-нибудь? - он посмотрел на Ираиду беспомощно. - Будто опять... зарезали кого-то...

- Нет, - твёрдо сказала она. - Тебе кажется.

Но Крису явно не казалось. Судорожным мелким шагом он подшаркал к плетёному креслу и сгорбился на нём, раскачиваясь и что-то шепча.

И только потом остальные услышали тонкий прерывистый свист и ритмичные удары где-то под ногами.

17.

Для Ираиды это был как будто повторный сон: с потолка посыпалась земля.

- Сюда! - крикнул Коломиец, бросаясь к ведущей наверх лестнице. - Все сюда! Скорее!

Трещиной - ломаной, острой, узкой - раскрылся пол. То ли дым, то ли пыль заклубились над её краями, подсвеченные снизу. Коломиец шагнул через трещину и пропал, оставив на миг в воздухе свой мерцающий контур.

- Дядя Женя!!! - Ираида завопила во всю мощь лёгких, кинулась следом...

В потолок будто ударили чугунным копром, в углу что-то рухнуло, всё заволокло пылью. И совершенно неожиданно - земля вдруг ушла из-под ног! Ираида вскрикнула сдавленно, взмахнула руками...

На этот раз она успела удержаться. На самом краю. Под ногами вздымалось звёздное тесто. Ираида стояла, совершенно застыв, в положении неустойчивого равновесия. Тело перестало быть послушным и всё понимающим. Его надо было тянуть или толкать. И кто-то схватил её за руку и рванул - испуганно и резко. Она упала, покатилась. Вокруг был смрад и скрежет.

Непонятный сиреневый свет ясно озарял всё.

Кирпичная стена вдруг выпятилась пузырём, лопнула, открыв гнилое нутро. Оттуда шагнул мертвец. Чёрная кожаная куртка была распахнута на решётчатой груди. На ремне через плечо болтался незнакомый короткий автомат.

Рядом вздулся такой же пузырь. У следующего мертвеца были длинные светлые свалявшиеся волосы и бисерная повязка вокруг пергаментного лба.

Сюда, сюда! - давно уже кричал кто-то над ухом.

Ираида, не в силах оторвать глаза от ужасного зрелища, попятилась.

Слева, как-то отдельно от всего, скорчился в кресле задумчивый Крис.

Епископша стояла, широко расставив ножки и крепко упёршись руками в невидимую дверь, которую кто-то пытался открыть. От пальцев её разлетались бледные искры.

И ещё кто-то из армагеддонянок стоял в подобной же позе - дальше и отдельно. И ещё. И ещё...

Подземелье, прежде обычное, вдруг стало похоже на крытый стадион. Стены и перегородки превратились в условность, в размётку - не на зелёном газоне, правда, а на древнем щербатом асфальте. Толстые полосы кирпичного цвета - бывшие стены; тонкие линии, белые и красные - непонятно что. Отовсюду шли мертвецы, шли, как бы не замечая людей, не придавая им значения, но при этом - сжимая кольцо. Люди - вдруг ставшие немыми и безликими - метались и падали. Иногда над кем-то вздымалось лёгкое спиртовое пламя, и человек мгновенно исчезал. Узкая лестница стояла, ни на что не опираясь, где-то чуть в стороне от всего происходящего, но подойти к ней мешали толстые коричневые линии...

Что непонятно: Ираида никак не могла узнать человека, который тащил её за руку.

На трибунах разочарованно свистели.

Внезапно коричневые линии разомкнулись, и обозначился прямой проход к лестнице - прямой и широкий. Ираида сделала туда шаг, но человек, который её вёл, выразил недовольство и порицание, - и они побежали дальше. Оказывается, путь её был не к спасению - а иной.

Ещё через несколько шагов они остановились.

Здесь сходилось множество линий - как сходятся меридианы на макушке глобуса. Красные, белые, синие - во множестве; редкие зелёные и жёлтые; чёрная. Человек, который вёл её, наклонился и голой рукой быстро начертил окружность - алую, но мгновенно темнеющую.

Она поняла, что это будет место их последнего боя. Стало проще. Ровно вошёл и резко вылетел из лёгких воздух. Подобрался живот. Маленький внутренний Мара, живущий в каждом, начал просыпаться в своём тёплом убежище. Когда он расправит члены, силы человека удесятерятся, а ум освободится...

 Человек повернулся к Ираиде лицом. Улыбнулся, сильно сощурясь и обнажив крепкие желтоватые зубы.

Это был барон Хираока.

- Очнись, - сказал он. - Очнись, Ирка-тян.

Ираида очнулась. Вокруг шумели и сновали. Над головой вновь был потолок, а в окна косо врезался чуть красноватый свет низкого предзакатного солнца.

Мимо вели пленников. 'Куда вы их теперь?' - спросил кто-то (дядя Женя?) низким голосом, и какая-то женщина отозвалась сипловато: 'В тюрёмке нашей посидят...', а негр Вася топтался рядом, пытаясь попасться на глаза Ираиде. Она его видела, но голова кружилась, и взгляд уходил. Но барон Хираока всё ещё был здесь, а потом сзади и сбоку воздвигся дед Григорий.

- Сурмяж говённый, - чуть не всхлипывая, сказал дед. - Какой, однако, морок распустил! Я уж спужался малёхо - ну, думаю, кондобьё девчонке пришло, опоил её аспид вонький...

Ираида протянула руку и потрогала деда. Потом - перевела взгляд на барона.

- Вы - здесь? - с трудом проговорила она. - Как?

- Чудом, можно сказать, - послышался сварливый голос Хасановны. - Уезжаете внезапно, а куда - узнавай потом...

- А Иван?

- Здесь твой Иван, здесь, - сказал подошедший Сильвестр. Лицо его раскраснелось, глаза блестели. - Дышит - значит, живой.

Но большой уверенности в голосе не было...

Коломиец меж тем стоял, нависая над Ященкой, накрепко прикрученным к раскладушке. Долго всматривался. Здоровенная гуля на лбу. И это единственное изменение на лице с тех пор... сколько прошло?

Тридцать один год.

...Это была его первая командировка в Африку, как бы переводчиком в Тунис, а потом вдруг неожиданно - ночью в самолёт, восемь часов в воздухе и посадка в шибко братском Египте, маленький аэродром и военные палатки. Учебные сборы по новым средствам ведения допроса...

Преподаватель показывался лишь в маске, но уж слишком мал пятачок, и время от времени то в сортире, то ещё где мелькало новое лицо. И фамилию как-то узнали: Яценко. Да и как не узнать: разведка...

Допрашиваемому вкалывали под кожу из шприц-тюбика мутную белесоватую взвесь, и через несколько часов он начинал тупо отвечать на все вопросы и выполнять все требования. Главное здесь заключалось в том, чтобы правильно вопрос формулировать и правильно понимать ответ. Или давать предельно чёткие задания.

У этого метода допросов был один существенный недостаток: тот, кому делали укол, никогда больше не приходил в себя. Состояние его усугублялось, и через три-пять дней он забывал, что нужно дышать. Если сидеть рядом и напоминать: вдохни! выдохни! - то можно было бы, наверное...

Неужели и с Иваном будет так, как с теми арабами, продавшимися израильтянам?

Или - придумал, скользкий гад, противоядие?

Доктор был почти мёртвый. Зеркальце чуть запотевало, поднесённое к сухому рту. И это всё. Коломиец видал достаточно покойников, чтобы не усомниться: это покойник.

Присутствие нескольких тихих бабулек в платочках усугубляло это впечатление.

Крис утверждал обратное: жив и даже как-то более жив, чем обычно. Но сделать он ничего не мог.

Ященко, скотина...

Убить бы, да нельзя.

Как бы отвечая на эту мысль, лежащий вздрогнул и попытался поднять руку. Потом - распахнул глаза.

- Ты кто? - спросил он сипло. - Курсант? Почему здесь?

- Опыты будем делать, - мрачно сказал Коломиец. - Угадай с трёх раз, над кем...

Подошёл стремительно Крис. Оскалился - сам, наверное, не замечая того.

- Антон Григорьевич? Узнаёте меня?

- В-вулич? Как ты здесь...

Глаза его, только что туманные, вдруг вспыхнули и округлились.

- Хорошо, что узнаёте. Будет легче объясняться. Хочу сразу сказать: мне от вас ничего не нужно. Мне нужны просто вы сами. Ин корпоре. Понятно, эпическая сила?

- Не очень. Но, может быть, пойму.

- Вы убили Сергея Коростылёва?

Антон Григорьевич несколько секунд молчал. Должно быть, вспоминал.

- Да... в определённой мере... Да, я. Это была ошибка. Трагическая ошибка. Я готов... возместить, искупить... Что угодно. Понимаете? Что угодно.

- Понимаю. А Скачкова что - тоже по ошибке?

- Скачков... Он угрожал мне. И ничего другого не оставалось... Ну, поймите: он угрожал мне! Он сам хотел меня убить.

- Деньги не взял, значит?

- Не взял...

- А вы его этим... чемоданчиком?

- Каким чемоданчиком? А, вы имеете в виду 'бормотало'... Нет, есть кое-что получше. Желаете ознакомиться?

- Попозже. Лучше поговорим.

- О чём?

- О вас. И хочу предупредить... - Крис продемонстрировал пленнику его пистолет. И шприц-тюбик, прихваченный наугад из лаборатории в подполье.

- Спрашивайте, - поморщился Ященко. - Только дайте в клозет сходить...

- Может, ещё девочек, самолёт в Бразилию и десять миллионов баксов? В баночку пописаете.

- Вулич, будь ты человеком. Я ж тебя не...

- Вопрос закрыт. Жень, отвяжи ему только одну руку - да не совсем, а так, чтобы не мог пассы делать.

- Глупость какая! Средневековье!

- Разумеется. В 'Entonnoir du sang' разумные люди тоже не верят. И в упо-упо. Дикарские обряды... Правда ведь?

Ященко долго молчал. Возился полусвободной рукой с ширинкой, мочился в подставленную баночку...

- Значит, вам нужно противоядие, - сказал он наконец. - Не понимаю, как я мог промазать... Я даю вам его - и мы расходимся. Идёт?

- Нет. Вы нам его всё равно дадите - в ряду прочего. Даже не знаю, почему я не ставлю вам укол сразу, без болтовни. Ведь без укола вы можете наврать, а так - расскажете всю правду. Жень, твоё мнение?

- Наврёт, - веско сказал Коломиец.

- Не навру, - торопливо сказал Ященко. - Какой мне смысл врать?

- Чтобы выкрутиться. Так вот: выкрутиться вы не сумеете.

- Не понимаю, зачем тогда... А, впрочем, ладно. Пойму по ходу. Не будем терять времени, у нас у всех его почти не осталось. Что вы хотите узнать?

- Всё, - сказал Крис. - Но сначала - противоядие.

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Потом мне сказали, что я провёл на грани жизни и смерти всего шесть часов. Наверное, извне это так и выглядело. Что - на грани. Что - шесть часов... Внутри же меня время шло по-другому: то ползло, то неслось, то возвращалось вспять.

Подобно воннегутовскому Билли Пилигриму, я получил возможность возвращаться в любую точку своей жизни и проживать её заново бесконечное число раз. Зачем? Трудно сказать. Но для чего-то я десять, или двадцать, или больше раз возвращался туда, на раскалённую пыльную улочку Кабула, где и когда лежал, из последних сил зажимая развороченное плечо и не позволяя крови вытекать так быстро, как ей того хочется. Я лежал и смотрел в слишком высокое небо, а мой коллега Хафизулла торопился ко мне из дуканчика наискосок, торопился медленно и безнадёжно - так Ахиллес когда-то настигал черепаху... Мне почему-то казалось, что в те минуты я понял и почувствовал нечто главное, без чего вообще нет смысла жить дальше - причём это главное можно изложить в семи словах... и вот теперь я возвращался и возвращался туда, стараясь уловить в пустоте эти семь слов, но заставал только боль, смертное томление и тоску.

Я возвращался в детство, в самые счастливые моменты, и оказывалось, что это убого, жалко, скучно и лишь иногда трогательно. А то, от чего у меня сегодняшнего захватило дух, я в детстве пропустил. Это был тёмный, заросший лилиями пруд. Берега его полностью скрывались за гибкими плакучими ивами. Позади ив росли огромные деревья - вязы или дубы. Казалось, что кроны их готовы сомкнуться над водой. Под деревьями стояли две белые кружевные беседки. В одной беседке сидела красивая девушка и смотрела, как мы с отцом ловим рыбу. Меня тогда не интересовало ничего, кроме поплавка в ленивой вязкой воде...

Через месяц отец уйдёт от нас к этой девушке. Ещё через месяц они погибнут страшной смертью, и об этом я не буду вспоминать никогда.

Я долго бродил туда-сюда по тропе моей жизни - и вдруг обнаружил, что от неё отходят какие-то ответвления. От них исходил запах тревоги, заставлявший отворачиваться. Но наконец любопытства ради я свернул на одно из них. Эта тропа была каменистая и неудобохоженная, вела куда-то вверх между сухих колючих зарослей, и я раза два успел пожалеть, что полез - однако любопытство гнало...

Я оказался на плато, похожем на огромный, почти необозримый археологический раскоп - давно заброшенный, полузасыпанный песком. На дальнем его краю - в километре? больше? - громоздились какие-то постройки невнятных очертаний. На горизонте возвышалась как бы застывшая синяя волна - гора с одним пологим и одним очень крутым склонами. В небе кругами ходили белые птицы, похожие на исполинских чаек.

Чтобы дойти до построек, следовало спрыгнуть в 'раскоп'. Что я и сделал. Глубина была метра два, песок подался - и под ногой я ощутил что-то твёрдое.

Это был череп, похожий на ослиный (их я повидал достаточно), - но с маленьким носорожьим рогом! Я потащил его из песка, и следом за черепом вытянулась жёлтая массивная цепь с кулоном величиной в пол-ладони. Кулон изображал круг с четырьмя короткими лопастями. В круг вписан был рельефный насупленный глаз.

Украшение весило добрых полкило и в случае чего могло послужить нехилым оружием. Я так его и понес: петлей на запястье.

Со дна построек не было видно, но гора оставалась хорошим ориентиром. Без неё я заблудился бы сразу.

Метров через триста я почувствовал, что зверски устал. Даже не потому, что идти по сухому глубокому песку утомительно всегда, - нет. Что-то угнетало дополнительно - будто на плечи ложился весь вес небес...

Когда он показался из-за поворота, я не среагировал никак. Хотя, наверное, должен был испугаться. Заорать. Или что-то ещё.

Это был человек в мохнатых штанах до колен, с чудовищными плечами и руками, которые, наверное, снятся Шварценеггеру в сладких несбыточных снах, - и с головой мамонта. Короткий хобот покачивался в такт ходьбе, лихо закрученные бивни почти заслоняли маленькие красные внимательные глазки без бровей, буйная рыжая шевелюра была расчёсана на два пробора и по бокам аккуратно заплетена в толстые косы. Уши ниспадали на плечи.

В руке мамонт держал связку пивных банок и непринуждённо помахивал ею.

- Чего, братан? - спросил он гнусаво. - Кумарит тебя? Или в лом на жмура переучиваться? Или просто сушняк? На, ороси, - он протянул мне банку пива.

Сначала мне показалось, что это дрянной миллеровский пивной напиток 'High life', но потом я вчитался. Вместо 'Miller' написано было 'Millenium', а название мерцало: то 'Half-life', то 'Half-light'.

- Ты не думай, ты пей, - сказал мамонт. - Тут если думать станешь, враз на мозги изойдёшь, пить нечем станет.

- Тут - это где? - спросил я, не решаясь прикоснуться к напитку.

- Тут - это тут, - веско сказал мамонт. - Где бы ты ни был, ты всё равно немного тут. И кто бы ты ни был. Поэтому можно говорить не только 'тут - это где', но и 'тут - это кто', 'тут - это что', 'тут - это зачем'. Понимаешь? Борхеса юзал? Так вот, тут - это сплошной Борхес. Непонятно, но здорово.

- А что это за гора впереди?

Мамонт оглянулся.

- Да разве ж это впереди? - сказал он. - Это всегда. И даже уже немного позади. Это Олимп. А впереди у нас... н-да. Впереди у нас другие высоты.

- Ничего не понимаю, - сказал я. - Вот ты - кто?

- Ты лучше спроси, кто ты сам, - сказал мамонт. - Это куда интереснее.

Совсем недавно я побывал - в поисках всё того же ускользающего всезнания - в сумрачном сером безысходном раннем утре где-то в Москве (ещё в те времена, когда по вынужденной неопытности мы принимали интоксикацию за опьянение), я сидел на шатком табурете, облокотясь о немыслимо грязный подоконник (локоть соскальзывал, но я его тупо и упрямо утверждал), и смотрел за окно, со второго или с третьего этажа, как дождь падает на гаражные трущобы, на голые тополя, на прокисшую мусорную кучу, на засаленный асфальт... да, мне опять казалось, что я вот-вот пойму что-то самое главное, но... нет. Тоска и полное, предельное опустошение. Потом вдруг задребезжал обмотанный изолентой телефон, я машинально взял трубку и услышал жизнерадостное: 'Иван, это ты?' Трубку я буквально обнял и сказал: 'Крис! Как хорошо, что ты позвонил. Я тут сижу и не могу понять: кто я?'

- И кто же я?

Мамонт расхохотался.

- Ты хочешь узнать величайшую тайну так вот запросто? Ну ты и циник! Да только чтобы приблизиться к ней, ты должен разгадать три загадки, исполнить три задания и выпить три банки пива. Вот тогда, может быть...

- А если не угадаю? Отчирик? - я провёл пальцем по горлу.

Он поднял хобот тем жестом, каким учителя поднимают указательный палец, объясняя что-то ключевое.

- Если ты угадаешь всё правильно, ты будешь всё правильно знать. Если ошибёшься, ты будешь знать неправильно. Но при этом ты не будешь знать, правильно или неправильно ты о себе знаешь. И ложное знание приведёт тебя к ложной жизни и ложной смерти. Тебе это надо?

- Нет, - сказал я.

- Ну так и расслабься. Не задавай лишних вопросов. Будь проще, и люди к тебе потянутся. Хи. Вон, кстати, уже кто-то идёт...

Действительно, проваливаясь по колено в песок, брёл оборванный человек с катушкой провода за плечами. Разматываясь, катушка наигрывала 'Soul shadows' в аранжировке Манукяна.

- Опять этот, - вздохнул мамонт. - Звиняй, братан, пойду я. Держи краба, - он протянул мне растопыренную корявую лапу. У основания большого пальца синели якорь и надпись: 'Отпускаю тебе'. Рукопожатие его, однако, было небрежным и скользким.

Человек с катушкой приблизился. На животе его, полуприкрытая лохмотьями, висела внушительных размеров кобура с длинноствольным револьвером.

- Что он от вас хотел?

Я подумал.

- Да будто бы ничего. Пива предлагал.

- 'Будто бы'... - передразнил он. - Ходят тут... Точно узнавать надо. Точно!

И он пошёл дальше, всматриваясь в следы на песке. Вдруг оказалось, что следов этих множество...

- Постойте, - сказал я. - Кто он такой?

- Кто-кто... Мамонт без пальто.

- Ну, это я понял...

- А чего вам ещё надо?

- Подробности.

- Какие у нас, на хрен, могут быть подробности... - он плюнул, отвернулся и пошёл быстрее. Потом повернулся, махнул мне рукой и встряхнул красный провод, пустив по нему волну.

Я понял его и пошёл за волной. Она бежала медленно - как раз со скоростью пешехода.

Так я добрался до пятачка зелёной травы. Посредине стоял летний щитовой домик. Над крышей его протянуты были верёвки и сушилось бельё. Женщина в лёгком исстиранном сарафане спускалась оттуда. Она была молодая, но очень усталая.

- Тезей понимает, что охотиться на них бесполезно, - сказала она. - Но что нам остаётся делать? Размахивать руками? - она откинула волосы со лба, но они тут же упали обратно. - Я предложила бы вам воды, но нужно идти на колодец...

И - протянула ведро.

Колодец был рядом, шагах в сорока. Бетонное кольцо, ручной насос.

- Только не смотрите вниз, - предупредила женщина. - Там такое можно увидеть...

И она жеманно хихикнула.

Разумеется, я посмотрел. Но увидел только поверхность воды, в которой отражались звёзды.

Волна на проводе, которая меня привела сюда, тихонько лежала на песке, свернувшись петлей. Вдруг показалось, что она подмигивает мне.

- Спасибо, - сказала женщина, принимая ведро. - А вы, собственно, кто?

- Стрельцов, - сказал я. - Иван.

Она вдруг побледнела и отпрянула.

- Вы... Ван? И - сын Стрельца? А я... а я... Непочтительная дрянь! - она закатила себе пощёчину.

- Что вы делаете?!

- Да, да... конечно... конечно... сейчас, одну секунду...

Она скрылась в домике и действительно через одну секунду появилась вновь: уже причёсанная, накрашенная, в какой-то неимоверной полупрозрачной тунике...

- О, мой господин... - прошептала она приоткрытыми губами.

- А вот этого не надо, - сказал я. - Руссо туристо. Облико морале.

Похоже, она оторопела. Потом - засмеялась.

- Не может быть, - сказала она. - Тысячу лет здесь никто 'Руку' не вспоминал.

- А что здесь вообще вспоминают?

- Ах, да я ведь не об этом...

- И всё же?

- Ну... не знаю. Хопитов взять - они много чего цитируют, да нормальные люди их понять не могут. А вы не из Асгарда, случайно?

- Нет.

- У меня подруга в Асгарде. Тревожусь я за неё...

Она посмотрела в небо. Тёмная суставчатая туча, выпуская впереди себя длинные крюки и когти, ползла по направлению к горе. Ещё не был слышен, но предугадывался гром.

- Вот! Вот опять. Чего неймётся...

- Я пойду. До свидания.

- Зачем? Не надо! Будьте здесь! Тезей уходит каждый день - биться с чудовищем. А чудовище приходит ко мне...

- Мамонт?

- Он и мамонт, он и бык... Ой, что я сказала! Так нельзя. Он узнает, и всё пропало...

Испуг и дрожь её были слишком театральными. Любительская сцена.

- Я бы тоже уехала в Асгард. Правда, там славно? Эти стены... Такое чувство защищённости... ни с чем не сравнимое... А здесь? Песок...

- Почему же вы здесь?

- Говорите мне 'ты', господин. Я должна это слышать. 'Ты'. Скажите же так!

- Почему ты здесь?

- Ангрбода зла на меня, господин. Я боюсь её гнева. Она превратит меня в козу.

- За что?

- Я узнала её мужа! Он на самом деле никакой не Локи! Он - Ешитекей!

- Эшигедэй? - попробовал уточнить я, но женщина замахала на меня руками:

- Не говорите вслух! Он услышит!

- А тебя, значит, не услышит?

- Но я же молчу.

Я тоже замолчал - в короткой оторопи.

- Это я понял... Скажи-ка мне лучше вот что...

Она стремительно закивала:

- Да-да. Змей вовсе не соблазнял Еву. Это придумали потом, в оправдание всему. Змей укусил её, и она умерла. И Адам упросил богов пустить его в Аид, чтобы найти её там среди теней. Но ему запретили оборачиваться, когда он поведёт Еву наружу! Ева вскрикнула, когда наступила на горящий уголь, и Адам бросился к ней... это было перед самым выходом из Аида, там всё медленно и жарко тлело, и раскалённые края прохода светились впереди багрово - и виден был сквозь него райский сад. Но нет - Ева не могла покинуть Аид. И тогда Адам остался с нею, чтобы в поте лица добывать хлеб свой... Когда ты увидишь женщин, танцующих на углях, знай: они готовятся пройти сквозь те врата обратно в мир живых. Но их некому выводить...

18.

Минут через двадцать доктор уже не казался мертвецом. Он порозовел, губы увлажнились, дыхание стало ровным. Время от времени на щеке дергалась какая-то жилка.

Ираида молча сидела возле него, держа за руку. Дед Григорий молча постоял рядом, легонько потрепал её по затылку и отошёл к брату - погуторить.

Между тем Коломиец метался внутри себя, как зверь, обманом запертый в клетке. Как профессионал он знал, что 'на спецоперациях чем дольше ждут, чем дольше потом живут в раю. Дж. Ле Карре' - такой плакатик висел в его кабинете. Подобными изречениями, вначале исполненными от руки плакатными перьями, потом - заделанными под трафарет, а в последнее время вылезшими из тёмной щели дорогущего цветного принтера (Коломиец попытался вспомнить, использовался ли принтер для других целей, и - не смог...) снабжал агентство его зам Всеслав Пак, московский полукореец, давний и верный помощник... предатель. С его подачи всё и произошло.

Да... Весь этот безумный вечер - сначала успокаивая и просто удерживая буйно сходивших с ума старушек, потом - обнимаясь с братом, упавшим, как снег на голову, потом - в тяжёлом, тревожном, вязком ожидании непонятно чего, - Коломиец не переставал думать о событиях сегодняшнего позднего утра, уже безумно далёких, но всё ещё очень болезненных... и чем больше он думал, тем вернее приходил к выводу, что дело нечисто.

Никаких конкретных зацепок. Что-то в интонациях. В тягостном недоумении, которое иногда прорезывалось у того же Пака. В чём-то ещё.

Но без Криса не разобраться, наверное...

У Криса же голова сейчас забита совсем другим. Не стоит отвлекать. Вон, сидит, слушает...

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Сфинкс был толстенной бабищей лет шестидесяти, одетой в какие-то идиотские жестяные доспехи. Она восседала на каменном троне, держа в правой руке здоровенный мушкет, а по левую руку от неё молча стоял лев.

- Ван, сын Стрельца? - мутно ощерилась она на меня. - Наслышана о твоих подвигах... И что дальше?

- Я хочу вернуться на свою тропу. Мне надоело здесь.

- Хе-хе-хе-хе-хе... Может быть, я пропущу тебя, козлик. А может, и нет. Давай поиграем?

- Ты будешь убегать, а я догонять?

- Ты будешь догонять, если будешь догонять. А если в натуре не догоняешь, то и убегать бесполезно. Начнём?

Не дожидаясь моего ответа, она легонько стукнула прикладом мушкета по каменному основанию трона. Звук был гулкий.

- У кого из живущих лиц больше, чем у Януса? - провозгласила она громко и торжественно.

- У сторожа, - сказал я.

- Ты знал... - она скривилась обиженно. - Ладно. Ещё одна загадка. Зимой и летом одним цветом!

- Забор. Корова. Портвейн.

- А вот и не угадал!

- Говно, - продолжил я логический ряд.

Она опять расстроилась. Потом попыталась хлюздить, но я это пресёк - и, что характерно, лев посмотрел на меня одобрительно и даже подмигнул.

- Ну, всё! - наконец провозгласила она. - Последняя загадка. Угадываешь - идёшь, куда хочешь. Нет - остаёшься, остаёшься, остаёшься... - она почти не двигалась, но при этом как-то ухитрилась потереть ручки. - Оно никогда не кончается, его всегда не хватает; его нельзя родить, его легко убить; где его много, оно стоит, где мало - несётся вскачь; его часто крадут, но никогда не возвращают украденное...

- Время, - сказал я.

- Да, время... - она кивнула, а глаза её неожиданно погрустнели и похорошели. - Время. Жаль, ты дослушал только до середины. Нетерпеливый... Что ж. Иди. Путь свободен.

Просить, чтобы она продолжала, - было бессмысленно...

- Могу теперь я спросить, мудрая?

- Как хочешь.

- Почему две змеи обвивают посох? Две, а не одна? И почему смотрят в разные стороны?

- На самом деле ты хотел спросить не это, и потому нет смысла отвечать... Ступай. Когда поймёшь, что ты хотел спросить, - я встречусь тебе. Но это будет только однажды...

Антон Григорьевич рассказывал, словно диктовал то ли доклад, то ли протокол: сухо, точно, ёмко. Знаком был с этим делом.

...Именно ОКБ-9бис - возможно, на пару с кем-то ещё; Вождь не доверял никому и всегда использовал перекрестные проверки, - получил доступ к огромным наработкам "Аненэрбе" в деле модификации личности: в частности, к утаённому от Нюрнбергского трибунала архиву малоизвестной 'Организации Айскопфа'. Организация эта формально подчинялась рейхсминистерству народного просвещения и пропаганды и имела, помимо всего прочего, небольшой детский концентрационный лагерь под Яблоницей, что неподалёку от Братиславы. Однако доктор Геббельс, скорее всего, обеспечивал лишь 'крышу' этому странному предприятию...

Всего через год Антону Григорьевичу удалось воспроизвести многие достижения немецких коллег: в частности, нехирургическим путём отключать на длительное время участки коры головного мозга, простыми светозвуковыми механизмами вызывать тотальную дезориентацию человека в пространстве, времени и собственной личности, стирать оперативную память и вводить ложные воспоминания. Кроме того, внося в партитуры и записи популярных музыкальных произведений (увертюры к 'Хованщине' Мусоргского, арий князя Игоря и Кончака, 'Половецких плясок' и нескольких других фрагментов из оперы Бородина, 'Наталки-полтавки' Лысенко, 'Полонеза' Огинского, кое-каких песен в исполнении Бунчикова и Нечаева...) некоторые тщательно выверенные искажения, удавалось подсознательно внушать слушателям те или иные ЭПС (эмоционально-поведенческие схемы): тревогу, тихую радость существования, бдительность, трудовой энтузиазм... С начала сорок седьмого года эти произведения транслировались регулярно, способствуя налаживанию мирной жизни. Но, как оказалось, далеко не все желали этого. Так, например, опера Вано Мурадели 'Великая дружба' оказалась настоящей адской машиной! Антон Григорьевич просто не мог поверить, что знаменитый заслуженный композитор способен был сам составить такой коварный план: скорый распад СССР и создание на его обломках Великой Грузии, включающей в себя республики Закавказья, Северный Кавказ, Черноморское побережье до Одессы включительно, Кубань, Дон, Астраханскую область... Композитор, ознакомившись с данными экспертизы, чуть не предался Кондратию, а оклемавшись, вспомнил, что многие из ПИ ('повелительных интенций' - так именовались характерно действующие звукосочетания) были нечувствительно навязаны ему слепым шарманщиком, буквально каждое утро играющим под окнами. На поимку шарманщика были брошены немалые силы, но его и след простыл. Свидетели утверждали, что был он худ и, скорее всего, татарин.

Оперу, само собой, 'директивные органы' тут же запретили специальным постановлением, а в секретном протоколе, доведённом до сведения руководства Союза композиторов под роспись, добавили, что две ноты: ми-диез и до-бемоль - при написании новых произведений использовать запрещается категорически; Главлит обязан был теперь следить ещё и за этим...

Три следующих года прошли весело и плодотворно: уже практически была готова к реализации новая система подготовки офицерских кадров, в которой главный упор делался на разветвлённую сеть военных санаториев с обязательным лечением электросном - в действительности же это были краткие, но весьма насыщенные гипнопедические курсы адекватно русифицированного 'бусидо', самурайского кодекса; начинался век телевидения, и Антон Григорьевич много внимания уделял созданию ПИ для визуального восприятия; кроме того, он широко экспериментировал с растительными алкалоидами, вызывающими расщепление восприятия, и слаботочными микроволновыми эжекторами, пытаясь создать полностью управляемые галлюцинации (эти опыты удались лишь частично и дали не вполне объяснимый результат: добровольцы, использовавшие для 'расщепления' смесь экстрактов грибов Boletus luridus Schaff, Boletus lupines Gaffe и Boletus Satanas Lenz, после облучения микроволнами зоны правополушарного гиппокампа обрели устойчивую склонность к ночному образу жизни, поеданию сырого мяса и длительному быстрому бегу на четвереньках. Если днём они в находились в несколько заторможенном, но вполне адекватном и управляемом состоянии, то с наступлением темноты рвались в лес, сбивались в стаю и травили зайцев, которых на полигоне было видимо-невидимо. Эффект не исчезал со временем, а лишь усугублялся - и, что хуже всего, начинал передаваться контрольной группе, грибков не пробовавшей и излучения не принимавшей. Это было поразительнее всего. Кончилось тем, что полтора десятка участников эксперимента сбежали с территории полигона и скрылись в лесах...

Но эта неудача не обескуражила смелого экспериментатора, и он приступил к изучению самого интересного, что только мог вообразить: момента перехода живого в мёртвое - со всеми возможными приложениями к теме. Так, например, с помощью некоторых терапевтических и физических воздействий удавалось поддерживать иллюзию жизни в совершенно обескровленном организме; если это был человек, с ним можно было даже общаться. Своевременная компенсация кровопотери иногда позволяла вернуть организм к нормальной жизни... Неожиданно для себя Антон Григорьевич, проводя эти, казалось бы, крайне полезные для дела государственной безопасности научные изыскания, наткнулся вдруг на некий невидимый и не обозначаемый, но очень плотный информационный барьер, окружающий Институт экспериментальной медицины. Когда он попытался упорствовать, ему вежливо объяснили, что тема эта уже разрабатывалась, привела к нежелательным последствиям - и вообще, неспроста же расстрельная процедура с некоторых пор унифицирована: пуля в затылок, с обязательным разрушением моста и четверохолмия...

Такого рода намёки весьма остужают энтузиазм.

...Слепой татарин-шарманщик, оказавшийся вовсе не слепым и не татарином, пришёл сам. Буквально с порога он заявил, что является перебежчиком из 'конкурирующей фирмы', работающей на этой же ниве: создании Нового Человека. По его словам выходило, что конкуренты слишком глубоко прониклись оккультными началами Третьего Рейха и лелеют нацистский заговор против советской власти. Владея технологиями модификации массового сознания (в основном через печать: очертания шрифтов, назойливое повторение звукосочетаний наподобие 'ющуюс' и 'вств', имеющих небольшую, но заметную при частом массированном применении силу инкантаментума, характерный стиль заголовков статей и заметок), они уже начали нагнетание антисемитских настроений - пока лишь в качестве тестовых испытаний методики. Захват власти должен произойти в пятьдесят четвёртом году, в марте, ровно через год после смерти товарища Сталина. К тому времени в стране будет царить тщательно организованный хаос, небольшая поначалу война на Дальнем Востоке станет ядерной и потребует невиданного расхода сил и средств, Генеральные секретари будут сменять друг друга с частотой пулеметной очереди... Ваша личная судьба, товарищ Яценко, печальна: вас ликвидируют сразу после смерти товарища Сталина как одного из немногих специалистов, представляющих реальную угрозу для заговорщиков. Чтобы вы не сомневались в моей личной компетентности, вот вам таблица событий на ближайшие десять дней. Через десять дней мы с вами увидимся, и если у вас останутся малейшие сомнения, можете сдать меня кому хотите...

Эти десять дней потрясли внутренний мир Антона Григорьевича. Вначале он пытался искать рациональные объяснения, потом - отказался от этого безнадёжного занятия. Совпадало всё: результаты футбольных матчей и содержание дипломатических нот, прогнозы погоды и сообщения об очередном авиационном рекорде. Допустим, теоретически можно было заставить все команды сыграть именно так, как было предсказано, знать заранее лауреатов Сталинской премии, убедить Анну Зегерс именно так откликнуться на злодеяния клики Тито, и даже погоду, наверное, можно было угадать или уговорить - но президент Трумен или премьер Бидо вряд ли участвовали в этом заговоре... равно как сбитый трамваем 'А' служитель культа Илья Архипович Вельяминов, отделавшийся переломом левого плеча (если бы насмерть, было бы понятно...), пионер Тимофей Забияко, вызволивший из дыма и огня девочку Наталию и её бабушку Павлу Илларионовну Мишулькину, а главное - безымянные девочки в бантиках, вытаскивавшие пеналы с циферками, из которых составлялись номера выигрышных билетов денежно-вещевой лотереи: Антон Григорьевич специально пришёл на розыгрыш, чтобы увидеть всё своими глазами. Десять номеров, написанных перебежчиком, полностью совпали...

Пришлось наступить на горло здравому смыслу - и просто поверить. Тем более, что это было только начало.

...План, родившийся в результате почти полугодовых поисков, проверок и рассуждений, был прост и сокрушителен: поскольку никакая интрига по устранению конкурентов стопроцентного результата не обещала, а личный риск всё равно оставался чрезмерно высоким, Антон Григорьевич решил уничтожить всё направление как таковое. Запущенная им кампания против кибернетики была менее шумной, чем громкие вопли и заклинания адептов мичуринской агробиологии, и менее эффектной, чем прошлогодняя языкознатническая война - хотя там почти сразу применили сверхбомбу, и воевать стало не с кем, - но куда более результативной. Понимая, что просто разгоном учреждений и отдельными посадками отдельных профессоров проблемы не решить - не те люди работали в кибернетике! - он прежде всего позаботился о создании в умах высшего руководства настроений предпанических: ну, если не успеем, то всё!.. В результате конкуренты - а их оказалось не один и не два, а сразу семь! - были разгромлены наголову, почти все специалисты физически уничтожены, мелкая сошка рассована по лагерям, техника демонтирована, документы сожжены. Своё детище, ОКБ-9бис, он на глазах у всех задушил своими руками... справедливости ради - не насмерть: 'девятка' пополнилась специалистами другого профиля и занялась телеуправлением.

Правда, в то время Антон Григорьевич был уже полноправным членом 'Асгарда', полновластной и всезнающей группы, поставившей себе целью: не допустить искажения ленинского плана построения коммунистического общества и замену диктатуры пролетариата железной диктатурой партийной олигархии. Именно их агентом был татарин-шарманщик, он же перебежчик - Мурадов.

Антон Григорьевич не слишком хорошо представлял себе масштабы этой организации. Как он подозревал, ядро её было крошечным и хорошо законспирированным, зато число людей, прямо или косвенно, сознательно или 'втёмную' работающих на неё, - огромно. Фантастическое умение просчитывать близкое будущее с такой точностью, как будто в нём побывал, гарантировало полную безопасность организации; помимо этого, в её распоряжении было чудодейственное средство под названием 'драконья кровь', останавливающее процессы старения и спасающее от тяжелейших, обыкновенно смертельных ран. Антон Григорьевич получил его во время проведения своей операции - поскольку риск покушения был весьма велик - и лет двадцать спустя... но об этом потом. И вот, пожалуйста: кто скажет, что ему восемьдесят пять лет?

Со временем Антон Григорьевич понял сам (да и другие подсказали, когда время дошло до большей откровенности), что на коммунистическое будущее 'Асгарду' начхать, а вот создания мощного и реально функционирующего государственного контроля действительно над каждым рублем и каждым человеком - он опасается. Потому что в этом случае деться ему будет некуда...

Но всё это происходило за кулисами жизни, а на виду - Зоечка Яценко, отучившаяся в Москве и проработавшая пару лет в каком-то 'ящике', вернулась в родной тамбовский дом, да не одна, а с мужем, заметно старше её, но крепким, представительным мужчиной, похожим по виду на лектора новомодного общества 'Знание'. Жили они не то чтобы на широкую ногу, но со столичным шиком, заводили знакомства, часто принимали гостей - при том, что ни он, ни она на работу так и не устраивались; на вопрос же управдома муж молча показал ему некую красную книжечку, подержал перед носом и спрятал. От книжечки отчетливо пахло минимум 'червонцем'...

Никто ничего не знал, но его стали считать секретным физиком на пенсии. Малочисленные давние подружки Зоечки именно на счёт секретной физики отнесли тихую секретную жалобу бедняги: муж её был полнейшим и законченнейшим импотентом...

А в остальном, как пел Утесов, всё хорошо, всё хорошо. И даже более чем.

Через год Антон Григорьевич с благословения первого секретаря и председателя облисполкома затеял строительство охотничьего домика - километрах в двадцати пяти от города, вниз по реке Цна. Домик больше напоминал поместье конца прошлого - начала нынешнего века (оно тут и стояло, чего уж... вон какой фундамент остался): с прудом, мостиком через пруд, раскидистыми ивами по берегам, немыслимыми дубами вокруг... беседки на берегу, мраморные статуи среди деревьев, дом с бельведером...

Колхозники уверены были, что воссоздаётся дом-музей то ли великого химика Бутлерова, изобретателя дешёвого гидролизного спирта-денатурата, то ли помещика Селифанова, что был предшественником великого Мичурина на посту основателя новой мичуринской науки: росли у Селифанова на полях виноград и ананасы, дыни вызревали маленькие, но сладкие, - а главное, в кадке выращивал он американское колючее дерево, которому ежели надрезать кору, то начинала капать водка. Вроде и не крепок был тот древесный сок, а с ног валил получше пулемёта... Деды, помнившие те времена, при рассказах этих крутили усы и подмигивали друг другу.

Так что экспедиции Антона Григорьевича, предпринятые по окрестным деревням, находили в сердцах колхозников какой-то смутный отклик. Никто не смел возразить, когда он входил в избу, намётанным глазом окидывал обстановку и показывал пальцем: 'Из усадьбы стул? К завтрему чтобы вернул...' Но нет, не всё он забирал, не Мамай ведь. Так, мелочи, в колхозном быту излишние. Бронзовые статуэтки купидончиков, подсвечники, напольные часы, мраморные статуи, обряженные в лохмотья и выставленные на огороды...

Везли, возвращали. Угодное дело - музей.

Никто, конечно, не связал постройку этого дома и тот факт, что в Тамбове время от времени стали пропадать вполне благополучные по местным меркам люди: городские служащие, врачи, учителя, офицеры. Исчезновений было немного, для каждого тут же возникала правдоподобная легенда. Тем более что вскоре грянули перемены: смерть Сталина, амнистия, арест Берии...

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Я назвал бы это песчаной воронкой - только была она громадная, больше стадиона. Дно - более или менее ровную площадку - украшал собой какой-то полузнакомый сложный символ, а в центре этого символа стояла, напружинив ноги и приподняв руки для защиты и для удара, Ираида. Сверху мне было видно, что песок то по сторонам от неё, то позади - пересыпается, вздувается длинными стремительными валиками и опадает.

Будто кто-то подземный двигался вокруг неё, опутывая паутинной нитью...

Я бросился вниз, и песок позади меня заворчал и скрипуче запел, трогаясь с места. Я бежал, летел, тонул, переворачивался... это меньше всего было похоже на сон, но не было и явью. Скорее - воспоминание. Событие пережито сейчас, сию секунду - но никакого непосредственного восприятия нет, всё пришло из памяти. И я совсем не уверен, правильно ли запомнил то, что пережил.

Я видел, как Ираида погружается в песок. По колени, по пояс... Я схватил её за руку в тот момент, когда над песком оставались только её голова и плечи. Она увидела меня и успела улыбнуться. В тот же миг всё из-под ног исчезло, и вместе с лавиной песка мы полетели куда-то вниз.

Здесь нас подхватил ветер и понёс, не давая коснуться земли. Было полутемно и влажно - как накануне большой грозы. Земля только что была рядом, и вдруг круто оборвалась... извилистая нить реки внизу и россыпь угольков. Небо - клубилось.

Кто-то летел, так же держась за руки, ниже и впереди нас.

Я подтянул Ираиду к себе, обнял. Она чуть отстранилась от меня, посмотрела в глаза. От неё самой не осталось ничего, кроме огромных бездонных зрачков.

Та бездна или эта? - просил кто-то сзади.

Эта, сказал я.

Ты выбрал...

Тема:

ЧУЖОЙ

Исполняет Серёжа Довгелло:

Индейцы совершенно правы, когда говорят про себя в третьем лице, словно речь идёт о чужом человеке: 'Седая Черепаха сам покарает воина ирокезов. Седая Черепаха не боится смерти'. Серёжа тоже ничего не боится, потому что говорит о себе словно со стороны. Племя Панкратовых и племя Довгелло заключили между собой священный союз. Но когда поблизости не бродят гуроны, можно подраться и между собой, чтобы не утратить боевых навыков.

Но у союза племён нет Верховного Вождя. Предводитель гуронов Пучеглазая Собака изгнал его в дальние земли. Вообще-то так нельзя говорить о покойном Государе, но на совет не допускают болтливых женщин. А бабушка Александра не болтливая, но всё равно не участвует в советах. Она только читает вслух газеты и письма Верховного Вождя. Серёжа и другие воины священного союза племён садятся кругом и слушают.

26 августа 1856 года, в день своей коронации, Государь подписал высочайший Манифест о возвращении всем осуждённым по делу 'декабристов' дворянства, прав состояния и возможности проживать в пределах Империи, 'исключая двух столиц'.

'Я намерен выехать по первому зимнему пути, - пишет Верховный Вождь Большая Сабля, - дорога предстоит мне дальняя, и надобно успеть доехать до первой весенней распутицы... Ездившие по этой дороге гонят меня, утверждая, что в середине зимы слишком уж путь сделается тяжёлым. Сергей Григорьевич не хотел ждать зимы, и рассказывают, что промучился дорогой и кончил тем, что отправил вперёд сына. Теперь никто, кроме меня, отсюда не собирается, и, по нашим сведениям, никто ещё, кроме Батенькова, не тронулся...'

К Рождеству все племена съехались в Сабуровку. Дядя Пётр приехал не один, а с тётей Элен. Она из племени данайцев, и он её украл. Серёжа спросил, не приплывут ли теперь данайцы и не станут ли десять лет держать Сабуровку в осаде. Дядя Пётр засмеялся и сказал, что против всего данайского войска можно выставить старого Филиппушку с оглоблей, и все эти Кастраки и Пропадаки разбегутся. Дядя Пётр на самом деле вождь Громовая Пушка, но он об этом ещё не знает, как и дядя Платон - вождь Четыре Глаза. Папенька тоже вождь Древний Свиток. Тёте Элен ещё не дали настоящего имени, только кухарка Татьяна сказала про неё тихонько: 'Залетела ворона в барские хоромы'. Но мнения сквау воины не спрашивают.

На Рождество по всей земле стоит одна и та же погода - сперва идёт мягкий снег, а потом к вечеру небо делается чистое и видно сразу все звёзды. Так было и в Литве на фольварке у бабушки Ядзи, и в Малороссии на Полтавщине у деда Сигурда, и здесь, в Сабуровке. Только в Литве Рождество встречают раньше чуть не на две недели, потому что католики. А мы схизматики, говорит бабця Ядзя. В Литве этот вечер называют сыльвестр (или нет, это Новый год), в Малороссии - щедрик, а здесь коляда или кутейник. Но везде можно наряжаться в вывернутые тулупчики, надевать маски и ходить по домам со звездой. Серёжу старший брат и кузены в прошлом году наряжали царём Иродом, а потом дразнились: 'Ирод ты, Ирод, на что ты родился, на что не крестился?' - и понарошку отрубали голову. Маменька говорит, что детям полезно играть с простонародьем.

Здесь, в Сабуровке, можно даже не ходить на улицу, потому что дом очень большой, и Серёжа обошёл до сих пор едва ли половину комнат. Кузен Денис врал, что в одном зале стоит на коне целый тевтонский рыцарь, и, если дотронуться до стремени, конь заржёт, а рыцарь сделает копьём артикул. Братцы Панкратовы вообще хотят показать, что они здесь самые главные, но Серёжа и Зиновий вдвоём всегда их побеждают - и в снежной крепости, и на поясах. Как и полагается князьям-Гедиминовичам.

Интересно, а в Вифлееме тогда тоже шёл снег? Серёжа видел картинку, как волхвы путешествуют за звездой верхом на верблюдах. Картинка не раскрашенная, называется гравюра, и непонятно, что под копытами у верблюдов: песок или всё-таки снег? Дядя Пётр говорит, что верблюд и по снегу идёт за милую душу. И волхвы закутаны по-зимнему. Смешно: когда Серёжа был совсем маленький, он говорил: 'Волки со звездою путешествуют'. Волхвы были волшебники, они узнали, что родится Христос, и разболтали об этом царю Ироду. Хороши волшебники! Дедушка Кронид хоть и не волшебник, да ничего не сказал царю Николаю, а бабця Ядзя говорит, что царь Николай почище любого Ирода был. Она и назвала царя Пучеглазой Собакой. Дедушка Кронид Большая Сабля едет из Сибири, он смелый, как Костюшко. Бабця Ядзя, когда была совсем маленькая, видела живого Костюшко, а Мицкевич написал ей в альбом фрашку, но Серёжа прочитает её, когда вырастет. Однажды Серёжа сказал за столом, что теперь Польска будет вольна, так дядя Пётр даже рассердился, и они с папенькой долго спорили. Дядя Илья - вождь Спящий Медведь - их мирил, а дядя Платон хохотал и говорил, что в Сосёнках собрался то ли фаланстер, то ли вся империя в миниатюре, и не хватает только калмыка. На маскарад можно нарядиться калмыком. Надо бы, конечно, сделать татуировки и покрыть тело боевой раскраской, как полагается, но у бабушки Александры всего лишь одна шляпа с павлиньими перьями, и на всех не хватит. Индеец - и в мундире индеец, говорит папенька. Раскраску придётся отложить до лета. Кузены Платоновичи нарядятся испанцами, хотя у них один боливар на троих. Боливар иначе называется сомбреро. Кузены проникли в дедушкин кабинет и растащили весь арсенал. Серёжа никому не сказал об этом, потому что это будет не по-менски. Они сами себя выдали, когда проверяли, не испортился ли порох. Доктор Гаккель сказал, что у Петра-младшего теперь порошинки застряли во лбу на всю жизнь, и чудо, что остались целы глаза. А потом на совете вождей Петьке присвоили новое почётное имя - Копчёный Лосось. И весь порох они старшим не выдали, припрятав его для грядущих сражений в неизвестном месте. Все-таки хорошо, что все сейчас собрались вместе, хоть кузены и вредные и всегда говорят, что их побили нечестно. Зато когда двое Довгелло и трое Панкратовых - Пётр-младший, Платон-младший и Денис - идут кататься на горку в Сабуровку, никто не дразнится. А у Петра-старшего и тёти Элен детей пока нет. И у дяди Ильи нет, а то было бы ещё веселее. Вот когда приедет дедушка, надо уговорить его на покорение Калифорнии. Хотя американцы её уже давно присоединили, но это ничего не значит. Можно поднять индейцев на повстанне. Дедушка Большая Сабля пишет, что Сибирь интересней всякой Калифорнии. Отчего же тогда в Сибирь ссылают, а в Калифорнию нет?

И когда же приедет Великий Вождь Большая Сабля? Не устроили ли бледнолицые собаки засаду на дороге?

Бабушка Александра говорит, что Серёжа - вылитый дедушка в детстве. У неё в секретере лежит медальон из чёрного серебра, а в медальоне портрет маленького дедушки. Дедушка там больше похож на кудрявую девчонку, чем на Серёжу, но всё равно все находят сходство. Значит, Серёжа и должен быть старшим на совете вождей. А ты не Панкратов, возражают Пётр, Платон и Денис. Ничего. Посмотрим летом, чья возьмёт у Столба Пыток. Столб вожди вроют рядом с муравейником.

Серёжа часто останавливается у большого портрета дедушки в нарядном мундире и с саблей. За спиной у дедушки взрывается фугас, но Великий Вождь Большая Сабля спокоен и закручивает ус левой рукой. Правая его рука указывает воинам на вражеские укрепления, которые сейчас наверное будут взяты. Нарисовал картину свой, сабуровский художник Лукашка Пьяный. За это прапрадед Зиновий послал Лукашку в Италию учиться рисовать. Лука из Италии возвращаться не захотел, ушёл в бандиты, скоро стал атаманом разбойников, награбил золота и прислал в Сабуровку письмо и выкуп за себя. Теперь его зовут Люка Пьяно - если, конечно, не схватили его папские сбиры. Так итальянцы называют своих гуронов.

Есть и третий портрет. Он маленький, с бабушкину ладонь, и называется дагерротип. В Иркутске, оказывается, уже есть дагерротипия. Такие портреты делает не художник, а солнечный луч на серебре. Так сказал дядя Платон. Дедушку Кронида можно узнать по глазам - они одинаковые и на медальоне, и на картине, и тут. У дедушки борода до пояса, а взгляд такой, что любая засада разбежится. Настоящий Великий Вождь!

Стёкла в зимнем саду завешаны простынями, и детей туда не пускают, оскорбляя вождей недоверием. Сказали, что пустят в самый Сочельник. Перед этим Илья Спящий Медведь на целый день увозил Серёжу, Зиновия и кузенов кататься на санях, а обедали у его друга отца Георгия - вождя Золотое Кадило. Можно было даже сосать обломки от мороженного молока, что дома настрого запрещается. Что там старшие мастерят в зимнем саду? Денис хвалился пробраться туда вечером и подсмотреть, но уснул, как все, едва добравшись до постели. Это катание, конечно, было подстроено нарочно. И слугам настрого запретили говорить. Молчал не только Ефим-дворецкий (папенька говорил, что по манерам Ефим - больший дворянин, чем все Панкратовы и Довгелло, вместе взятые), но и кухарка Татьяна, известная болтунья. 'Нечаянная радость!' - говорила она и прижимала палец к губам. Потом всех разбудили и опять повезли в Сабуровку ко Всенощной.

Бабушка Александра Сергеевна моложе и красивей, чем литовская и полтавская бабушки. Только она всё время грустная оттого, что дедушка Кронид не поспел из Сибири к Рождеству. И ещё оттого, что вокруг Сабуровки ещё с осени стало неспокойно - то на путника нападут разбойники, то даже волки, а ещё один неведомый человек, переходя через реку, угодил в промоину и ушёл под лёд, а тело так и не нашли. Всё это, конечно, происки гуронов и бледнолицых собак.

В сабуровской церкви очень красиво, ещё лучше, чем в костёле, и голос у отца Георгия не чета писку ксендза Ступки. Оттого святой и равноапостольный князь Владимир и выбрал православие. И папенька, чтобы жениться на маменьке, тоже перешёл в православие, поэтому бабця Ядзя не хочет его видеть. Она когда добрая, а когда очень суровая.

Серёжа спрашивал у дяди Платона, откуда взялась разница в календаре на целых двенадцать дней. Дядя Платон долго объяснял про юлианское и григорианской счисление, а потом махнул рукой и сказал, что католики, видно, на Страшный Суд торопятся, хотят и там быть первыми, но их Господь в чём застанет, в том и будет судить, зато у нас, русаков, ещё останется время как следует прибраться и подготовиться. Но Страшный Суд объявят ещё нескоро. А пока - мир на земле и во человецех благоволение. Раньше Серёжа думал, что человецы - это такие добрые гномики, но теперь знает, что это обычные люди, только на старинном языке.

А когда вернулись из церкви в усадьбу, открылась тайна зимнего сада, и Серёже даже стало обидно, что он не догадался вперёд всех, что там сооружают. Ведь бабушка Ядзя как раз на Рождество ставила на стол малюсенькую ёлочку и зажигала на ней малюсенькие свечки! И малюсенький ангел из серебряной бумаги висел над ёлочкой! Тогда с соседнего фольварка к ней приезжал в гости пан Хелмицкий, он ещё поджигал в стаканах аквавиту и говорил, что это в память о героях повстання.

Но про литовскую ёлочку Серёжа вспомнил не сразу, потому что в зимнем саду стояла не ёлочка, а высокая и могучая лесная ель, и даже покрытая снегом. Снег оказался ненастоящим, но сначала было очень похоже. На ветках горели свечи, их пламя отражалось в зеркальных стеклянных шарах. Серебряный ангел был не в одиночестве - десятки их подрагивали крылышками, свисая на едва заметных нитях. На таких же нитях висели длинные пёстрые конфекты, позолоченные грецкие орехи, игрушечные паяцы в островерхих колпачках, бумажные китайские фонарики и даже шахматные фигурки - дядя Платон не пожалел. А если запрокинуть голову, то на верхушке можно увидеть и золотую путеводную звезду. От неё по ветвям спускаются вниз длинные и узкие бумажные ленты. Из них можно потом сплести замечательный вампум.

Но самое интересное не на ёлочных ветках, а у подножия. Там лежат подарки. Папенька сказал, чтобы подходили по одному, но Вождь Громовая Пушка скомандовал: 'На приступ!' - и воины пошли на приступ. Каждому достался пёстрый вязаный кошелёк, а в нём - полуимпериал. Каждому досталась настоящая турецкая феска. Одна феска пробита русской пулей, из-за фески, скорее всего, придётся драться. Как из-за бескозырки матроса Кошки. У неё так и написано на подкладке: 'Матрос Кошка'. Каждому досталось по гренадёрской бляхе - кому французская, кому английская. Был среди подарков даже янычарский ятаган, но все сквау подняли крик, и ятаган повесили на стену. И правильно, чтобы никому не было обидно. А снять ятаган со стены можно при помощи стремянки, когда красные мундиры окружат Сосёнки.

От новых книг всегда вкусно пахнет - не пылью, как в библиотеке, а шоколадом или сургучом. Жаль, что Атлас мира один на всех. Но ведь и в Калифорнию поедем все вместе. А вот 'Робинзон в русских лесах' с картинками - папенька давно рассказывал Серёже про эту книжку. Вот 'Моя жизнь среди индейцев' - эту книгу похвалил сам Пушкин. Вот совсем тоненькая тетрадка с индейцем на обложке - 'Гуак, или Непреоборимая верность'. Серёже больше всего понравился том под названием 'Шекспир' - там на картинке человек со шпагой держит в руке череп. Наверное, про мертвецов и покойников. Полтавский дедушка читал в прошлом году вслух сказку про Вия и мёртвую панночку, и Дениска прятался под кресло, а Серёжа только один раз зажмурился, когда Вию стали поднимать веки. Сказку написал Гоголь, он и сам с Полтавщины, только он умер. А перед смертью сочинил книгу 'Мёртвые души' - такую страшную, что сам испугался и сжёг, но не всю. Дядя Платон иногда дразнит Серёжу и Зиновия Алкидом и Фемистоклюсом, это два мальчика из 'Мёртвых душ'.

Но книжки можно разобрать и днём, а вот почему этот сундук такой тяжёлый? Впятером вожди еле-еле сдвинули его с места. Может быть, там трофейные английские штуцеры?

Штуцеров, к сожалению, в сундуке не оказалось, зато... Нет, наверное, во всей России никому нынче не досталось такого подарка, разве что цесаревичу.

Сразу же зимний сад превратился в поле сражения. Русские батареи расположились на диване - это был Малахов курган. Пехотинцы трусливого Мак-Магона укрылись за стопкой книг. Кавалерия Кардигана отважно помчалась в атаку, но была сражена смертоносным огнем майора Панкратова. Сунувшиеся было в дело зуавы позорно бежали, теряя фески. Потом Вождь Громовая Пушка вмешался в сражение и переменил всю диспозицию. Папенька попробовал возразить, и молодые вожди мигнуть не успели, как оказались оттеснёнными от ящика с солдатиками. Мало того, дядя Платон, дядя Илья и даже тётя Элен приняли в обороне Севастополя самое деятельное участие. Бабушка Александра смеялась до слёз, чего за ней обычно не водится. Потом всех погнала из зимнего сада за стол.

На следующий день приезжали Саблуковы, Черемисовы и Зелинские. Сашка Саблуков скоро сделается кадет, и очень воображает. Говорит, что в индейцев и в солдатики играет только мелочь пузатая. А два английских кавалериста всё равно куда-то пропали. Его сестра Надин говорит только по-французски, а у Серёжи как раз выпал последний молочный зуб, и с прононсом беда. Надин придумала за столом играть во 'флирт цветов', но молодые вожди возмутились. Даже бледнолицый койот Базиль Черемисов и гуронская жаба Алексис Зелинский на этот раз поддержали вождей и разругались с сёстрами. Надин, конечно, кривляка, а вот Ольга Зелинская достойна войти в вигвам воина.

Ответных визитов не последовало, потому что испортилась погода. Старухи говорят - это потому, что между Рождеством и Крещеньем нечисть бесится.

Ёлку из зимнего сада не убирают: бабушка Александра не велит, хочет, чтобы ёлка дождалась дедушку Кронида.

Нечисть бесится не только во дворе, но и в доме. Скрипят половицы в пустых комнатах по ночам, во дворе воет на цепи пес Эмир. И теперь на ночь его с цепи спускают, потому что возле дома Ефим утром видел чьи-то следы, а когда вожди бросились посмотреть и определить, кому они принадлежат, следы уже замело. Платошка простыл, ему ставили банки и заставляли пить противный декокт. Небось, бегал босиком ночью перепрятывать порох. А Копчёный Лосось утверждает, что в окно спальни ночью кто-то подглядывал. Ну да! Эмир любому бы так наподглядывал, что мало бы не показалось.

Дядя Платон, вождь Четыре Глаза, говорит, что нету ни бесов, ни домовых. Их запретила наука. Кто же тогда тихонько плачет поздними вечерами будто бы под полом? Или это оловянный лорд Кардиган оплакивает погибель своей лёгкой кавалерии?

Все ходят рассеянные и вялые. На двор не пускают, да и по доброй воле не пойдёшь. Деревья в парке трещат от мороза. Бабушка Александра совсем загорюнилась. Писем с дороги дедушка не шлёт. Должно быть, пережидает непогоду на почтовой станции. Наш кучер Гришка Чирей сказал, что в такие бураны даже фельдъегеря не повёз бы: своя голова дороже.

Окна Серёжиной спальни выходят на зимний сад. Серёжа перед сном читал Шекспира и теперь не может заснуть. Покойников в пьесе про принца Гамлета навалом, но книжка эта не страшная и не весёлая, а какая-то задумчивая, что ли. А череп, который на картинке, зовут Йорик. Воин, конечно, не боится смерти, но неужели всё-таки придётся умереть? И зачем Гамлет устраивал королю проверку? Ведь призрак ему всё ясно растолковал. Надо было сразу подстеречь этого Клавдия в тёмном коридоре и заколоть, как бедного Полония. Каков подлец! Это же всё равно что дядя Платон накапал бы дяде Петру в ухо яду... И отчего сошла с ума Офелия? Летом хорошо бы устроить домашний театр, как у Саблуковых, да и разыграть эту пьесу. Во времена Шекспира все роли играли мужчины.

Серёжа поднимается и подходит к окну. До зимнего сада саженей десять. Кто-то ходит вокруг ёлки со свечой, огонёк медленно движется... Вот ещё огонёк, ещё... Неужели кому-то вздумалось зажечь свечи на ёлке? Может быть, дедушка приехал в полночь, а детей решили не будить до утра?

Нет, это не ёлочные свечки. Это пламя. Надо бежать к старшим, звать, кричать. Но Серёжа стоит, открыв рот, и не может двинуться. Это пожар, такой же, как был осенью, когда сгорела рига.

Надо кричать. Кто-то уже кричит. Тени мечутся в пламени. Со звоном рассыпаются стёкла от жара. Пламя взметается с новой силой. Серёжа, как был, в ночной рубашке и босиком выскакивает в коридор. Гулко топая, его обгоняет Ефим, потом ещё кто-то из людской. Откуда под ногами вода?

Серёжа поскальзывается и с размаху летит на пол.

Остальным сейчас не до него.

...Серёжа открывает глаза и слышит:

- Слава те, Господи, очнулся! И то хорошо, что не видал ничего...

Серёжа лежит в своей кровати. Он не плачет. Он уже знает, что бабушка Александра неведомо зачем пошла среди ночи в зимний сад, а потом там заполыхала ёлка. ('Жили без этих ёлок век, и ещё бы сто лет прожили', - сквозь рыдания ругается Ефим). Бабушка сгорела, словно бумажный ангел. В зимний сад прибежал первым какой-то мужик, он её и вытащил, хоть и сам обгорел. Сабуровские не знают, кто это. Может, он даже разбойник и поджигатель. Сейчас мужик лежит в доме у отца Георгия. Если чудом останется живой, исправник с ним разберётся. Истопник рассказывал, что к дому шли следы от зелёного флигеля, где никто не живёт и печку не топят.

И ещё насмерть прибило Антошку, сына кучера...

Когда бы Серёжа в ту ночь пораньше подошёл к окну... Нет, когда бы он встретил бабушку в коридоре и не пустил её в зимний сад... Или она сама зашла бы к Серёже пожелать доброй ночи... Доктор Гаккель заставляет всех в доме пить какие-то капли для успокоения. Иногда доктор останавливается, бормочет что-то по-немецки. А больше в доме никто не разговаривает, только плачут и молятся. Дяди Пётр и Платон заперлись с папенькой в кабинете, они тоже молчат и много курят. Дядя Илья никого не хочет видеть, его, оказывается, едва успели вынуть из петли. Маменька и остальные женщины ходят в чёрном. Это траур.

Петруша говорит, что успел увидеть, как бабушку выносили на покрывале. Она была вся чёрная, скорченная и уже мёртвая. А тот неизвестный мужик кричал, как зверь, и полз по паркету, как зверь, покуда не обеспамятел.

Отпевали бабушку не в Сабуровской церкви, а в домашней, но провожать её пришла вся Сабуровка. Приехали соседи. Отец Георгий пел, что бабушке теперь не будет ни печали, ни воздыхания, но жизнь вечная. Не надо было Серёже в эту ночь думать о смерти. Должно быть, она слышит, когда о ней думают, и приходит на думу, как медведь на овсы. Или как тигр на визг поросёнка.

Склеп - это домик в парке, вроде погреба. На крыше склепа сидит скорбящий ангел. Там лежат в гробах все Сабуровы, начиная с прапрадеда и прапрабабушки. И места ещё много.

Пели вечную память. А разве память может быть другая? Разве Серёжа когда-нибудь забудет бабушку Александру, её тихий голос и рассказы про войну с Бонапартом? Даже суровая бабця Ядзя говорила про неё: 'То свента кобета'. Платоша Панкратов было заспорил, кого из внуков она любила больше, но отец Георгий сказал, что отныне она с небес будет присматривать за всеми своими любимцами, и любви её хватит на всех, как хватало при жизни.

Дедушка Кронид приехал почти сразу после похорон. Ему всё рассказали ещё на станции. Он был такой же, как на дагерротипе, - с бородой, в мужицком армяке, с грозными очами. Маменька плакала у него на груди. Дедушка глядел на всех, как на чужих, и всё твердил одно: 'В огне началось, в огне и кончилось'.

Дедушка приехал не один, а со слугой. Слуга узкоглазый, как калмык, и белобрысый, как литвин. Имя его сразу не запомнишь и не выговоришь - Эшигедэй. Только он какой-то неправильный слуга. Он не выносил дорожных сундуков из кибитки, не пособлял дедушке скинуть армяк, не кланялся господам и даже не снимал с головы рыжий малахай. 'Будто своих нехристей не хватает', - говорил дворецкий Ефим, имея в виду не то дядю Платона, не то папеньку, потому что отец Георгий зовёт обоих 'заблудшими овцами', которых в церковь приходится тащить силой. Кажется, этот калмыцкий литвин даже по-русски не знает. Эшигедэй Серёже сразу не понравился. Смотрит, будто он не слуга, а татарский баскак в Рязани. Только волосы до плеч, как татары не носят. Да ещё прижимает к груди костяную палку, вокруг которой вьются две блестящие змеи.

А дедушка не пожелал даже отдохнуть с дороги, как его ни упрашивали, - снова накинул армяк и пошёл в склеп, а рукою показал, чтобы больше с ним никто не ходил. Доктор Гаккель сказал, что можно опасаться нервической горячки. Шутка ли - быть в разлуке без малого тридцать лет и приехать на погребение!

Потом дедушка вернулся, и началось непонятное. Он долго молча сидел в вольтеровском кресле, и никто вокруг не смел заговорить. Потом дедушка воскликнул: 'Так я же вновь спасу тебя!' и, схватив за рукав слугу, потащил его к двери. Эшигедэй упирался и визгливо кричал что-то по-своему. Дедушка вырвал из рук слуги палку со змеями и прибавил к тому затрещину.

'Да какой бы рассудок это выдержал', - сказал дядя Пётр. Доктор Гаккель велел не перечить старику - тогда, может быть, всё обойдётся.

Доктор вышел за ними на парадное крыльцо, но скоро вернулся и сказал, что Кронид Платонович со своим личардой зашли в зелёный флигель, и дедушка настрого запретил им мешать.

Что было дальше, Серёжа не знает - стало уже поздно, всех детей напоили чаем с молоком и кренделями и развели по спальням.

Вдруг дедушка сделается теперь как деревенский дурачок Тимоня? Если Тимоне пообещать кусочек киевского сухого варенья, он запросто может съесть живую мышь - Денис Панкратов видел это наверное. Серёжа изо всех сил не хотел спать, но всё-таки сдался.

Утром оказалось, что дедушка пропал. Во флигеле сидел один Эшигедэй и трясся от холода. Посреди комнаты стояли два шкапа, отодвинутые от стены, а поверх шкапов для чего-то была положена доска. Серёжа сам это видел, пока папенька не прогнал его в дом.

Добиться от слуги ничего не смогли. Дядя Пётр велел сабуровским мужикам и ребятишкам искать Кронида Платоновича. Тогда молодые вожди возмутились и потребовали включить их в поисковую команду - ведь окрестности они знают лучше всяких взрослых. Разрешили, но приказали держаться вместе.

На станции Кронид Платонович не появлялся. В деревне его не видели. Никакие следы в лес с дороги не сворачивали. Ветра уже третий день не было, снег не валил.

Когда сани вернулись в Сосёнки, Серёжа не сразу пошёл в дом, а зашёл за угол, чтобы посмотреть на загубленный зимний сад. Под ногами трещали осколки стекла. Жар был такой сильный, что иные куски оплавились. Проклятая ёлка торчала, как чёрный рыбий остов. Чему здесь было так сильно гореть? Натти Бумпо, Кожаный Чулок, наверняка разобрался бы, в чём тут дело. Серёжа носит имя Застенчивый Олень. Он, может, и застенчивый, но не Слепой Крот и не Безмозглый Тетерев. Догадался же он, что значат слова дедушки: 'В огне началось, в огне и кончилось'. Бабушка рассказывала о том, что случилось на её первом балу. Но тогда она только чуть-чуть обожглась, на левой руке остался маленький рубец.

Серёжа внимательно смотрит под ноги. Настоящий следопыт ничего не должен упустить. Тем более, что со времени пожара здесь никто не был. Вот зеркальный шар - совершенно целый. Вот белый шахматный король - едва потемнел. Гномик с трубкой, потерявший руку и ногу. А это что за куча? Серёжа варежкой смахивает копоть и пепел. Тускло блестит металл. Под ногами застывшая оловянная лужа. Сундук! Сундук с солдатиками! Он так и стоял под ёлкой, потому что Севастопольскую кампанию было удобно проводить именно здесь - и просторно, и старших не беспокоишь. Солдатиков Серёже жалко, но не как пропавшую игрушку, а как человечков. Да он бы сто таких сундуков отдал, чтобы бабушка была жива. Наверное, страшно умирать в огне. Как Орлеанская Дева. Ункаса тоже пытали огнём. Какой всё же сильный был жар! Бабушка была вся чёрная. Как будто пламя нарочито хотело именно её спалить. Но что же ей здесь понадобилось? И откуда взялся тот мужик, которого пытаются выходить в доме отца Георгия? А это что такое?

Варежки совсем чёрные. Теперь попадёт. Хорошо хоть валяные сапоги на Серёже простые, деревенские, серые - на них ничего не видно. Что же это за трубка?

Серёжа выпрямляется. В руке у него такая же самая вещь, что держал давеча в руках коварный Эшигедэй. Почему коварный? Да рожа у него такая. Хотя слово 'рожа' старшие не велят произносить.

Застенчивый Олень проводит рукой. На отполированную до блеска кость нанесены узоры. Металлические змеи смотрят друг на друга, словно хотят броситься в схватку. Теперь Серёжа понимает, что это такое. Это магический жезл Меркурия, кадуцей. Как на картинке в книге 'Чаромутие' из прапрадедушкиной библиотеки. Эти старые книги папенька и дяди величают вздором. Как мог кадуцей попасть сюда, если дедушка унес его во флигель? Или они приходили сюда ночью? Вряд ли, в Сосёнках нынче спят очень чутко, а Ефим так и вовсе не спит. И следы вокруг, если не считать Серёжиных, только от лап Эмира. Надо думать, Эмиру этот Эшигедэй тоже не слишком понравился...

Надо думать. Надо думать. Кожаный Чулок зовёт на помощь Огюста Дюпена, того самого, который раскрыл убийство в улице Морг. Кожаный Чулок видит мельчайшие следы. Огюст Дюпен складывает из этих следов картину преступления...

Нет! Это не может быть тот же самый жезл! Металл, из которого сделаны змеи, почернел и покрылся тонким слоем льда. Стало быть, кадуцей был здесь во время пожара. То есть до того, как быть ему привезену в дедушкиной кибитке... Вздор какой-то... Не было в доме никакого кадуцея... Разве что лежал где-нибудь под секретом в кабинете Кронида Платоновича? Но малые Панкратовы, кажется, всё там изучили... Значит...

И тут Серёжа начинает понимать себя совсем взрослым. Всё вокруг становится другим. Взрослый - это не тот, кому много лет, а тот, кто много и верно думает. Тогда все вещи, понятия и события в мире начинают друг за друга цепляться и совпадать, как картинка из немецких кубиков...

Уже начинает темнеть. Застенчивый Олень (на совете вождей надо будет потребовать себе новое имя - Мудрый Олень) запрокидывает голову. На вершине ёлки в закатном солнце горит золотая звезда, не тронутая огнём.

Серёжа покидает пепелище, прижимая к себе загадочный жезл. Не наколдовать бы чего-нибудь по нечаянности...

Он сворачивает за угол и слышит скрип шагов. Серёжа останавливается, снимает шапку и осторожно выглядывает из-за угла.

Это Эшигедэй. Пришёл за своим жезлом. Серёжа тихонько крадётся вдоль стены. Калмыцкий литвин его не видит и, кажется, ничего здесь не ищет. Он подходит к ёлке и начинает негромко завывать, сложив руки чашей. В ладонях Эшигедэя возникает огонёк. Дедушкин слуга надувает щёки, словно какой-нибудь Эол или Борей на морской карте. Огонёк превращается в багровый шар. Колдун беззвучно смеётся. Но настоящий воин не боится, потому что презирает колдовство...

Эшигедэй с шумом выдыхает воздух. Багровый шар исчезает.

Теперь взгляд колдуна устремлён прямо на Серёжу. И столько в этом взгляде ненависти, что...

- Сергей Фомич! Сергей Фомич! Вас уже обыскались!

Серёжа оглядывается. Это Ефим. Никогда так ещё не радовался Застенчивый Олень строгому старику.

Серёжа снова поворачивается к погоревшему зимнему саду. Никакого Эшигедэя нет. Только невесть откуда взявшийся ветер кружит пепел на том месте, где он стоял.

...После ужина (нынче даже любимое бламанже получилось каким-то пригорелым) Серёжа идёт к себе в комнату. Можно, конечно, рассказать обо всём другим вождям или хотя бы одному Зиньке. Но Петька и Платон с Денисом тоже считают старые магические книги вздором. Зинька кузенам поддакивает, будто и не брат. Домашний учитель, студент Преполовенский, и вовсе говорит про Серёжу, что мальчик живёт исключительно в воображаемом мире, а следует быть реалистом, как велит Фейербах. Студент не читал Христиана Розенкрейца. Он не верит, что из обычной золы можно получить золото...

Хорошо ещё, что Эшигедэя не садят за общий стол. Может, он и вовсе не умывается. В баню не пошёл, на вопросы не отвечает. Его тоже надо отдать исправнику, чтобы тот дознался, куда девался дедушка Кронид. Куда он мог пойти? Назад в Сибирь? Зачем? И что ещё говорил дедушка? 'Я снова спасу тебя'? И отобрал магический жезл у Эшигедэя? И пошёл... Спасать бабушку?

Серёжа выбегает в коридор.

И мама, и тёти Сигрида и Элен сидят в гостиной, разговаривая о каких-то пустяках.

- Чего тебе, милый?

- Мальчик весь горит! - (это тётя Элен).

Серёжа с трудом находит слова:

- Мама, а... дедушке сказали про того мужика, который... ну, вытащил бабушку?

Мама его не понимает.

- Маленький, ну, при чём здесь мужик? До него ли?

- Так говорили или нет?

- Кажется, нет...

Теперь Серёже становится всё понятно. Если бы дедушка услышал про мужика, он бы понял, что... Хотя ведь мог и слышать, но пропустить мимо ушей, он ведь совсем другим был занят...

- Мама, я понял, где дедушка! Скорее пойдём к нему, пока он не умер!

19.

- Думаете, вы чего-то можете добиться такими методами? - спросил Ященко.

Крис оторвался от созерцания далёкого огненного вихря, перевёл воспалённые глаза на пленного. Долго рассматривал его, будто силясь понять, что же такое важное высказал этот тип.

- Да, конечно, - кивнул наконец - и голосом совсем другого человека распорядился: - Поехали, Женя. А вы рассказывайте, Антон Григорьевич, рассказывайте...

К концу пятидесятых годов Антону Григорьевичу пришлось на время отойти от интереснейших исследований в области человеческой 'физиологии поведения' вообще и поведения в пограничной ситуации в частности, и вновь вернуться к электронике и кибернетике. Случилось вот что: почувствовав слабину в руководстве, советская наука стремительно зашагала вперёд. Это в чём-то было и неплохо (космос там, морское дно, новые лекарства...), но в перспективе приводило к следующему: примерно через пятнадцать лет появлялась могущественная электронная система управления хозяйством всей страны - и параллельно с нею система контроля за каждым гражданином. В результате весь Советский Союз превращался в огромный концерн, чрезвычайно эффективно действующий на внешнем рынке и поддерживающий должную разумную дисциплину в своих цехах и рабочих поселках. В этой стране будущего 'Асгарду' - наряду со всяческими изуверскими сектами, свободными художниками, аферистами и тунеядцами - места опять не было...

Здесь интересы 'Асгарда' неожиданно так плотно переплелись с интересами номенклатуры, что ему можно было уйти в тень, залечь - и лишь чуть-чуть придерживать и поправлять тех, кто очертя голову рвался в бой (при этом отчаянно труся). Видимо, страх перед беспощадным всеконтролирующим железом пересиливал страх перед живым всемогущим.

Сложная интрига кончилась тем, что всемогущий отправился возделывать огород, новые правители немедленно запретили все исследования, которые не являлись копированием работ американской фирмы ИБМ, - но потребовалось ещё два года напряжённого труда, разносов, увольнений и даже обвинительных приговоров, чтобы обеспечить благополучие номенклатуры, с одной стороны, и будущее самого 'Асгарда' - с другой.

Впереди было пятнадцать лет, гарантированных от потрясений.

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Такое бывает, когда очень устаёшь и безумно хочешь спать: знакомые места и предметы перестают быть знакомыми, в них появляется тайна. Иногда зловещая. Иногда многозначительная. Но чаще всего - просто вызывающая изумление...

Я пришёл в себя в своей комнате и не узнал её. Точнее - я сразу понял, что это моя комната. Но она была абсолютно незнакомой. Но не враждебной, нет. Скорее, от неё исходило весёлое возбуждённое любопытство: кто это там валяется такой странный и чего от него можно ждать?

Стены были иероглифами, означающими понятие 'стены'. Потолок тоже был иероглифом. С потолка на меня смотрело чьё-то лицо без каких-либо черт. Просто - понятие 'лицо'.

С потолка.

Я закрыл глаза и снова открыл их. Комната поняла, что я разгадал её уловку, и быстро преобразилась. Теперь она была почти такой, какой я привык её воспринимать.

За самым малым исключением: раньше в ней было не больно. А сейчас - больно.

- Тебе больно? - тихо спросила Ираида.

- Нет, - попробовал сказать я, но не получилось.

Мне казалось, что вся боль собралась в старом переломе - в том, что от осколка. Он втягивал её в себя, проклятую искрящую боль. И когда мне хотелось вздохнуть поглубже, а я не мог, и рёбра хрустели слева, а всё равно казалось, что боль там, в плече. Чуть пониже сустава.

Вынырнула какая-то низенькая тётечка в белом платочке, незаметно ущипнула меня за здоровое плечо. Я скосил глаза на неё. Она выпрямилась, сверкнула маленькой иголочкой и убежала.

- Врач? - с трудом выговорил я.

- Да-да, - Ираида положила мне ладонь на лоб. - Очень хорошая. Сейчас будет легче, легче...

И я, наверное, уснул. Ничего на свете не было лучше, чем эта ладонь.

- А, это вы, - сказал Крис. - Думал, вы дождётесь утра.

- Утро - это условность, - сказал Панкратов. - Нам нужно встретиться.

- Хорошо. Куда ехать, вы знаете. Через... полтора часа. Идет?

- Да.

- До встречи.

Крис сложил телефон и сунул в карман.

- Продолжайте, Антон Григорьевич. Продолжайте...

...Когда показалось, что времени впереди много, накал работы как-то спал. Антон Григорьевич продолжал работу над компактными приборами, позволяющими контролировать и направлять поведение отдельных людей, толп и народов. Успехи были, но всегда какие-то неполные. Впрочем, он понимал, что психика неисчерпаема, как атом, и что нельзя объять баобаба. Неплохо было уже то, что была отработана и внедрена методика допроса лиц, умерших до полусуток назад, и создан первый образец 'бормоталы' - прибора для постгипнотического внушения. Тогда он ещё был в двух вариантах: стационарный, занимающий два шкафа в комнате, - и переносной, то есть снабжённый шестью удобными ручками...

Когда в шестьдесят шестом его и ещё нескольких членов 'Асгарда' отправили в длительную экспедицию - вначале в Африку, а потом в Индокитай, - он поначалу был недоволен, считал, что это пустая трата времени и сил - но потом увлёкся; грубые, примитивные и при этом очень действенные методики колдунов и шаманов восхитили его. Он сам ощущал себя колдуном и шаманом.

Многое удалось Антону Григорьевичу заимствовать и для фармакологической практики.

В шестьдесят седьмом он присутствовал в Дагомее на принесении французского лётчика в жертву духам одного из местных племён. То, что духов звали Мар¢ракс и Л¢лени, его не смутило. Зато очень понравились танцы и общая раскованная обстановка...

Пять лет спустя он был введён в Высший Совет 'Асгарда'. И приобщился Тайны.

Как оказалось, 'Асгард' не был тайным обществом, орденом или чем-то подобным. 'Асгард' был Асгардом. Без кавычек.

Конечно, не всем, не целым - а лишь частью, втиснутой в наш мир. Дверью, тамбуром...

По ту сторону двери шла война. Страшная затяжная война. Требующая всё новых и новых ресурсов. Материальных и людских.

Было время, когда удавалось мобилизовать десятки тысяч человек в год: исчезали в туннелях эшелоны с зэками и переселенцами, которым никто не вёл учета, или в какое-то прекрасное утро вновь прибывшие находили абсолютно пустой лагерь: ни контингента, ни охраны, ни даже собак... Но такие масштабные операции удавались лишь при сложном стечении обстоятельств. Как правило, вербовщики обходились партиями в десять-двадцать человек.

Это была, так сказать, рекрутчина. Вал.

Ценных специалистов работали штучно.

Для постоянного снабжения Асгарда горючим, техникой и всяческими запчастями требовалось создавать и поддерживать в стране хорошо организованный бардак. Впрочем, этим занимались другие - Антон Григорьевич лишь обеспечивал их необходимой машинерией и методиками.

Сам же он, имея в виду изменившуюся в обществе ситуацию, задумался о том, как обеспечить постоянный приток в Асгард свежей крови. Лучшим решением показалось ему: создать новую религиозную секту, члены которой навсегда исчезали бы для мира - вначале в переносном, а затем и в прямом смысле слова.

Так и начала свое существование 'Шуйца Мороха'...

Рассвет Марков и Терешков встретили уже за Волховом. Не спалось. Водка так и качалась в бутылке, опорожнённой едва на треть. За окном плыл лес, по пояс залитый туманом.

- Да, - сказал Марков, подпрыгивая на мягкой полке и теребя простыню. - Так бы вот всегда ездить...

- Ну! - развёл руками Терешков. - А вот летать мне по-здешнему не показалось. Трамвай...

- Зато какие девочки, - возразил Марков. - На 'Сопвиче' куда бы ты девочку дел?

- А толку? - сказал Терешков. - Видимость одна. Реальность, не данная нам в ощущениях.

- А Питер красивый, - сказал Марков.

- Да, Питер... Питер...

И Терешков надолго задумался.

В это же время на монументальном столе Хасановны противно забрякал старинный телефон.

Трубку сразу взял Крис. У Хасановны пока были другие дела. Она делала настоящий наркомовский чай.

- 'Аргус'.

- Кристофор Мартович?

- Да.

- Это Панкратов. Как договаривались...

- Я жду. Заходите.

- Я забыл предупредить... Если те ребята... на мотоциклах...

- Разумеется, нет. Что я, ничего не понимаю? Второй ураган мне не нужен.

Панкратов чуть помедлил.

- Вы страшный человек, Кристофор Мартович. Вам этого ещё не говорили?

- Мужчины - нет. Ладно, не засоряйте эфир. Жду.

Коломиец потёр свои огромные кулаки.

- Слушай, Крис, - сказал он, понизив голос. - Как по-твоему, у Ирки с Иваном - серьезно?

- Что? - не понял Крис.

- Ну, так это... любовь же у них...

Крис пристально посмотрел на него.

- Ты думаешь?

- А то ты сам не видишь.

- Н-нет... вроде бы. Я как-то...

- Иван - хороший мужик, - сказал Коломиец. - Но ведь бабник же. Рассказывал он, как ауру-то прочищают... А Ирка - порох. Представляешь, чем всё может кончиться? Я даже Григорию боюсь говорить...

- Да, - сказал Крис. - Кончиться может... а может и не кончиться. Как повезёт. Не знаю.

Он явно думал о чём-то другом и говорил о другом.

- За Ирку-тян не нужно беспокоиться, - негромко сказал доселе молчавший барон. - Она получила правильное воспитание.

И все посмотрели на закрытую дверь, за которой лежал раненый доктор и сидели возле него дед с внучкой...

- А кто бомбу-то заложил? - вспомнил вдруг Коломиец. - Или не понял?

- Мелькнуло что-то вроде бы... но не разобрал, - сказал Крис, а сам помахал перед губами пальцем. Коломиец кивнул.

Сработал детектор металла, и тут же позвонили в дверь: коротко и уверенно. Охранник - сейчас им был Фантомас - открыл дверь. Напарница его, Нина-Впотьмах, прозванная так за необыкновенно острое сумеречное зрение, пряталась в нише позади вешалки для одежды. В руках её был 'ремингтон', с которым она умела управляться артистически.

Впрочем, предосторожности такого рода оказались излишни: Панкратов в дверях оглянулся, сказал: 'Ждите в машине', - и шагнул в приёмную, шутливо подняв руки.

- Простите, белый флаг забыл...

Крис вежливо поднялся, указал на мягкий 'гостевой' стул:

- Присаживайтесь, Илья Кронидович. Поудобнее.

- Хотите сказать, что разговор будет долгий? Не хотелось бы, ей-богу. Можем вырулить не туда. Давайте лучше начнём с конца. Вы - победили. Признаю. Готов подписать акт капитуляции. С аннексиями и контрибуциями. В обмен на одного моего сотрудника, который слишком увлёкся дикарской чертовщиной, и на предмет, который дорог мне как память.

- Какой предмет? - спросил Крис.

- Кадуцей.

- Это такой жезл со змеями? А почему вы решили, что он у нас? Я видел его в руках Ешидегея...

- Эшигедэя.

- Не могу запомнить. Бесполезно. Да. А потом начался ураган... и всё.

- Та-ак... Не хочу вам не верить. Тогда: найти вы этот предмет берётесь?

- Мы ещё не договорились по первому вопросу. Я хочу, чтобы Ященко понес соразмерное наказание за свои преступления.

- Хм. Соразмерное... Соразмерными были бы только вечные муки.

- Допустим. И второе: то же самое относится к Еши... чёрт, как его там?..

- Вообще-то он отзывается на Эда. Можете не ломать язык... Всё это очень сложно. Я вас понимаю: вашего знакомого зарезали, как какую-то свинью; ваш друг, пытавшийся наказать убийц, погиб сам. Но, но, но... А если бы они погибли, перебегая железную дорогу, - вы бы стали требовать наказания путевому обходчику? А если бы - в этом урагане, вызванном глупыми действиями хороших, но недалёких ребят? Виноват ли в ваших глазах обыватель, из окна которого вырвало раму - и стеклом посекло ваших друзей? Здесь примерно то же самое: их зацепило - случайно - машиной, которая запущена давно, которая трудноуправляема и которая... да, бывает временами опасна. Но ведь в этом мире опасно всё. Сколько людей погибает в ваннах. Что же теперь, карать кочегаров, которые греют воду?

- Действительно, - сказал Крис. - А кто из этих двоих - кочегар?

- Эд, скорее. Антон - вроде отдела кадров, он вообще во всё это влип по собственной глупости. Захотел помочь...

- То есть вы считаете, что наказывать их не за что?

- Ну как сказать... Я считаю, что есть великое множество людей, которые виноваты куда больше их.

- Виноваты в чём?

- Да во всём! В смертях, в горе, в падении нравов. И в том, что мы вынуждены были...

- Бежать?

- Ну, это не бегство, конечно. Эвакуация, скорее.

- И как далеко?

- На сорок шесть тысяч лет.

- Но это вроде бы оледенение?..

- Не совсем. Ледники уже отступают. От Кольского полуострова до Средиземноморья - райский климат. Хотите с нами?

- Что там делать? На мамонтов я охотиться не люблю...

- Можно на оленей. Там их - стада... Нет, кроме шуток. Обдумайте. Здесь ни вам, ни нам уже ничего не светит. Полный армагеддец, как выражается не всегда изысканный Эд. А там - новая цивилизация. На девственной земле. С учетом всех совершённых ошибок.

- И с каким же числом людей вы намерены создавать цивилизацию?

- Уже отправлено сорок тысяч человек. Осталось - около пятисот душ. Три или четыре заброса. Самая элита. Мозг и душа.

- Значит, нужно зарезать ещё троих-четверых... и вам на это нужно наше согласие?

Панкратов некоторое время молчал.

- Ну, хорошо, - сказал он наконец. - А если эти четверо будут не просто бомжами, а отъявленными убийцами, насильниками, маньяками? Которые всё ещё живы и на свободе - лишь по вполне объяснимой снисходительности органов?

- Ваши сотрудники? - спросил Крис участливо.

- Скорее - псы, которых держат на цепи... на случай нападения волков.

- Значит, это с ними нам предстоит познакомиться в ближайшее время?

- Ну, зачем же так? Во-первых, вы - не волки. Вы - наши, даже если ещё не сознаете этого. Я очень жалею, что мы с вами познакомились поздно и при отягчающих обстоятельствах. Лучше бы иметь вас на своей стороне. А во-вторых... - Панкратов непонятно усмехнулся и потёр губы ладонью. - Кажется, я знаю про вас всё. Кто, откуда... И всё же главного понять не могу. От кого вы? От Петра? Или сам...

Он не успел договорить, кто такой 'сам'. Заверещал мобильник Криса.

- Да?

Некоторое время тянулось гулкое молчание. Потом незнакомый голос произнёс: 'Во имя Асмодея, Бегемота и Бельфегора, во имя Вельзевула, Левиафана и Люцифера, во имя Мамонны, Сатанаила и Неназываемого!..'

- Кто это?! - приподнялся Панкратов.

В телефоне раздался кашель, смешок, потом долгий изнемогающий всхлип... А потом раздался голос, в котором уже не было ничего человеческого: 'Не-е-е-е-е-е-е-т!'

И всё же голос нельзя было не узнать.

Кричал отец Сильвестр.

Гудки отбоя...

Крис встал. Панкратов тоже встал. Он был бледен.

- Это не мы... Нет!

- Псы сорвались с цепи? - бешено прошептал Крис.

- Не знаю...

- Вот что. Идите к дьяволу. Ященко вы не получите. И палку вашу я искать не стану. И, чтоб вы знали... А, впрочем, ладно, эпическая сила. Убирайтесь.

Панкратов стоял, вцепившись в столешницу.

- Зря вы так, - сказал он наконец. - Это... совпадение. Или что-то ещё. Или кто-то не хочет, чтобы мы договорились.

- Я не хочу, - сказал Крис.

- Ах, да не в этом дело... Всё - наперекос... Знаете, что вас ждёт через пять лет?

- Надеюсь, что от знакомства с вами я буду избавлен.

- И не только от этого... Показать?

- Слушайте, Панкратов...

- Я спрашиваю: показать вам, что вас ждёт через пять лет? Вот прямо сейчас? Показать?

Он наклонился вперёд, и Крис тоже наклонился, взъерошив невидимые перья; стол разделял их...

Вошла Хасановна с подносом. Легко позванивали стаканы в парадных подстаканниках.

- Вы опять со своими фокусами, Илья Кронидович? Не надоело ли ещё? Стыдно, не молоденький...

Панкратов застыл, глядя на идущую старуху, как на привидение с мечом или с косой. Рот его приоткрылся...

- До... ра?

- Смотри-ка, узнал... А гордый стал, как лебедь, по сторонам не смотрит... он весь порыв, он весь отважен. Сколько заварки? Сердчишко не подводит ещё?

Панкратов бессильно опустился на стул, перевёл взгляд на Криса, на молчащих Коломийца и барона - будто ища подмоги.

Не нашёл...

- Хасановна, - сказал Крис тоже как-то бессильно. - Кажется, Сильвестра убили. Только что.

Хасановна поставила поднос на край столешницы, перекрестилась.

- Царствие Божие... А почему 'кажется'?

- Действительно... - Крис дёрнулся лицом. - Да что же я... Трубу! Нет, всё, не надо... сейчас...

Он набычился, напрягся так, что вены на шее вздулись толстенными верёвками, лицо побагровело, покрылось испариной. Руки делали какие-то движения...

Коломиец за его спиной медленно вставал.

- Поехали! - закричал Крис. - Ты с нами, горилл возьми, но на удалении, - пальцем в грудь Панкратову. - Рифат, Нина - не пускать никого. Мы скоро.

- Не гориллы, а секьюрити... - обиженно сказал Панкратов, но уже в пустоту.

Полёт по рассветным улицам был страшен. Оранжевые цистерны как будто специально лезли поперёк...

Почти успели. Ещё мелькнули какие-то серые спины меж гаражей-ракушек.

Распахнута дверь. Запах дыма и чада. Кто-то из соседей высовывается - будто только что проснулся. Будто можно было спать под тот вой: 'Не-е-е-е-е-е-т!!!'

Баррикада в прихожей: стол, тумбочка. Опрокинуты. Не пускал...

В зале - перевернуто всё. Догорающий костёр посередине ковра.

Кровавая перевёрнутая звезда на стене. На звезде распят головой вниз голый мужчина. Кровь сочится из десятков ран, покрывающих грудь и плечи.

Лицо его почти сожжено - сплошной пузырь, чёрные лохмотья, красное мясо, кость.

Как ни странно, снятый, он говорит.

- Счастье какое... Сонюшка-то приревновала меня, ушла... Кристофор?.. Женя? Руку дай. Попа бы. Ах, чёрт... не успеть. Смеху-то, а? Столько лет в рясе, а креститься не сподобился. Хасановна... словечко потом замолвишь за меня? Уже не больно. Как выследили, не понял. Навёл кто-то. Катерина-то жива? Вроде не нашли... - барон, стоящий в дверях спальни, покачал головой. - Катерина... эх, подвёл... Хасановна, сбегай за попом, в четвёртой квартире, Илларионом...

Сильвестр всхлипнул прерывисто и замолчал. Голова с костяным стуком откинулась, рот приоткрылся.

Крис отпустил его руку, встал. Панкратов мялся в дверях, опасаясь войти.

- Позвоните в милицию, - сказал ему Крис.

- А... я адрес... и кто...

Крис зажмурился, стиснул зубы.

- Да-да. Сейчас узнаю. Сейчас...

20.

Ираида оказалась тюремщицей дисциплинированной и жестокой. Антон Григорьевич ни на миг не оставался вне её поля зрения. При визитах в туалет она не обращала ни малейшего внимания на его просящее мычание и короткие жесты связанными руками. Пить позволяла только через соломинку, вставляемую в дырочку в пластыре. И на предложение деда запереть негодяя в чулане, а самой чуток отдохнуть - ответила коротким яростным фырканьем.

Сколько же прошло дней с той поры, когда она выпросила у хмурого недоопохмелённого мужика в фартуке новенькую желтоватую афишу? Она попыталась посчитать дни - и сбилась. Потом ещё раз - и опять сбилась...

Выходило, что - двое суток!

Бред. Не меньше недели...

Она нашла календарь (с какой-то голой коровой) и стала считать, водя пальцем по цифрам. Но и здесь получалось - двое суток.

Время растянулось, как аккордеон...

Иван изредка просыпался, вздрагивал, засыпал опять. Дед трогал его лоб, хмурился, ворчал.

Беспокойно стучали часы на стене.

Около девяти пленник начал проявлять беспокойство. Он мычал, страшно водил глазами и пытался что-то показать на пальцах. Ираида не выдержала - взялась за уголок пластыря, потянула. Пленник напряг лицо.

- Смотри: заорёшь...

Сделал страшные глаза: нет!

Пластырь оторвался, обнажив краснющую кожу в разводах клея.

- О-о-омм...

- Что хотел сказать? Не тяни.

- Ф-фуу... Хааа... Слушайте, девушка. Давайте сюда вашего главного идиота. Надо же, такой умный и так ни черта не соображает...

- Можешь сказать мне. Я передам.

- Да что бы ты понимала...

Дед Григорий, не вставая, отвесил ему увесистый подзатыльник. Пленник лязгнул зубами и прикусил язык.

- Ну што ш вы шрашу - по гоове-то...

- Дывысь, Ираидо: срака сракою, а як гарно блэкоче... Чого тильки в ций Москви нэ побачиш.

Пленник пошипел ещё, более робко, потом попросил воды. Напившись, откинулся назад, опёрся затылком в стену - и вздохнул протяжно - почти завыл...

В дверь тут же заглянул Джеймс-Вася. Он караулил снаружи, держа в руках милицейскую резиновую дубинку.

- Не надо ротом говорит ему, - предупредил Вася Ираиду испуганно. - Большой колдун-шаман, духов зовёт, знает как.

- Эх, - сказал пленник, - маху я с тобой дал, Симбо. Мало что шустрый - так ещё и везучий какой оказался...

- Зачем вы вс... это делали? - спросила Ираида мрачно.

- Заа-чеммм... - протянул пленник. - Иначе не получалось. Этот узколицый баран... по-другому он, понимаете ли, не мог. Не возбуждался до должного уровня гениальности.

- Ну и что?

- Ну и всё. Ха-ха. Как в анекдотце. 'А ты ещё кто? - Твоя смерть. - Ну и что? - Ну и всё!'

- Здорово, - сказала Ираида очень серьёзно. - Жизненный анекдотец. Это всё, что хотел сообщить? Заклеиваем?

- А, чёрт... да нет же. Слушайте, как вас зовут-то? А то неловко...

- Дальше, - велела Ираида.

- Ну... что вы вообще намерены со мной делать?

- Сначала с твоей помощью мы найдём шамана. Потом... посмотрим. Лично я просто утопила бы вас обоих. Без затей.

- Значит, могут быть варианты...

- Наверное.

- Послушайте. Вот вы, оба. И попробуйте понять. Шамана этого должен убить я. Только я - и никто другой. Это... это самое главное. Даже не знаю, можно ли объяснить... Я должен его убить, вот и всё. Это... это святое.

- Кто же мешал?

- Было не время... Нет. Такое нужно делать, когда... когда... когда всё вот-вот кончится. Когда он будет готов торжествовать. И убивать надо не исподтишка. Чтобы - глаза его видеть. Только так.

- Здорово, - повторила Ираида. - Жаль, не получится.

- Почему?

- Потому что я вас просто утоплю. Обоих. И всё.

- Девочка... Ты просто не представляешь, с кем имеешь дело. Сюда приедут двадцать отморозков, с оружием... да они даже не будут возиться с дверью и с охраной вашей жалкой - шмальнут в окошко из огнемёта, и всё. Ну и всё! - ты поняла?

- А как ты думаешь, почему ты всё ещё живой? - спросила в ответ Ираида. - Вот на этот самый случай.

- Вряд ли поможет.

- Значит, будем помирать вместе. Всего-то делов.

Пленник зашипел.

- Слушайте. Я не знаю, как доказать... Всё, что мне надо, - это дождаться нужного момента и убить Эшигедэя. И это всё! Вообще всё! Я жизнь на это положил... Хотите два миллиона долларов и бразильские паспорта? Прямо сейчас?

- З рукава? - спросил дед Григорий.

- Позвоню - и привезут.

- Правду у нас кажуть, що в Москви грошей куры не клюють. Не встыг прыихаты, а вже два мильйоны долларив пропонують, - як з конопель...

- Дед, вот ты смеёшься, - сказала Ираида, - а он всерьёз. С ума сойти.

Вновь приоткрылась дверь, и появился Вася.

- Ира, госпожа. На телефон, бжалста. Эмерикан посолство.

- Вот видишь, голубь, - сказал дед на чисто русском. - А ты - Бразилия, Бразилия...

И воткнул в приоткрывшийся рот пленника аккуратно свёрнутое кухонное полотенце с фальшивым вышитым петухом.

Рифат сидел за пультом и внимательно смотрел на круглый зелёный экранчик - видимо, контролировал, не подслушивает ли кто.

- Из посольства, - сказал он негромко. - Без лажи.

Ираида взяла трубку.

- Слушаю...

- Здравствуйте, госпожа Шипицына, - сказали на том конце провода приятным голосом с лёгким и тоже приятным акцентом. - Ираида Павловна. Меня зовут Джо Линденлауб, я третий секретарь посольства США в вашей стране. Я имею приятную возможность сообщить вам, что майор Дуглас Фогерти жив и желает встречи с вами, чтобы лично засвидетельствовать уважение и безмерную благодарность. Я также передаю вам личную благодарность Президента Соединённых Штатов за важное участие в деле освобождения военнопленных. И передаю приглашение на приём, который состоится двадцать шестого июня в семь часов вечера в загородной резиденции посла. Очень скоро вы получите отпечатанное приглашение на два лица с указанием маршрута и адреса, но за вами, разумеется, будет прислан персональный автомобиль. Я прошу не отказать господину послу в этом приглашении. До скорой встречи.

Из записок доктора Ивана Стрельцова

От слов '...два миллиона долларов и бразильские паспорта' я очнулся - и секунд тридцать чувствовал себя нормально. Очень болела шея, чуть меньше - рёбра, но в голове вдруг оказался полный порядок.

Чуть расщелив веки, я смотрел через комнату на связанного человека, который несколько веков назад пытался убить меня, - и не испытывал к нему никаких чувств. Он сидел на моём любимом зелёном диване, под картиной, купленной на Арбате за двести долларов и изображающей старинный корабль: обросший каким-то тёмно-зелёным, с прозолотью, мочалом, - в свете полной луны. Пока я лежал и считал, сколько таких картин можно купить на два миллиона, дед Грицько заткнул Ященке рот полотенцем, а потом, когда Ираида вышла, обронил:

- Де два, там и п¢ять. Пизнише обговоримо.

На меня будто полили из горячего чайника. Но надо было стерпеть, не заорать и даже не шевельнуться. Что я и смог - кое-как...

А потом опять накатила волна мутного киселя, в котором я захлебнулся.

 Всё время, пока в квартире покойного Сильвестра шёл осмотр места происшествия, пока обмеряли и рисовали комнаты, фотографировали трупы - самого Сильвестра и епископа-армагеддонянки Екатерины, - пока всё посыпали чёрным порошком в поисках необычных следов и отпечатков, - барон Хираока провёл в состоянии полного расслабления, и поэтому на него не обращали никакого внимания. Несколько раз занятые милиционеры будто бы натыкались на что-то, всматривались с недоумением - и бежали дальше, тут же забывая обо всём, что ухитрялись заметить...

Он ровно смотрел на убитых, на живых, в окна, залитые внезапным дождём, на ветви рябины, вздрагивающие под ударами крупных капель. Сами собой приходили стихи.

Летней бабочки след

Повис над цветком.

Не кончается миг...

Барон редко записывал свои стихи, а последние годы всё чаще забывал те, что держал в памяти. Стоило ли жалеть? Деление бытия на земное и возвышенное всё меньше волновало его. Предпринятая им и Грицьком экспедиция, возможно, так ничем и не кончится, лишь путь домой - а домом барон по-настоящему считал Чижму и свой лесной дворец на тайной поляне - окажется длиннее остатка жизни. Что делать...

Грицько пришёл к нему взволнованный месяц назад. Оказывается, чижмарский колдун Святослав Логинович, не сказавшись никому, по первоводью уплыл к потаённой деревушке Предтеченке, которую какие-то беззаконные сожгли дотла два года назад. Вернулся же колдун в большом недоумении, потому что из найденных под кузнею записных книг узнал, что собирались предтеченцы именно в нынешнем году, осенью, отправиться наконец в Беловодье, страну справедливости и счастья. Но для того им предстояло прибыть зачем-то в Москву, одолеть в сражении легионы Сатаны, а уж затем следовать на север, к великим лесам, озерам и пещерам...

Грицьку - теперь уже атаману Грицьку - понадобилось немного дней, чтобы сманить в Беловодье полтора десятка охотников, заскучавших новыми малоосмысленными временами, и с ними немалый обоз. Пока основные силы готовились (исполняя в основном приятный, но утомительный обряд 'проводины'), сам атаман и барон отправились в дозор и разведку. И вот - сразу, без особых поисков, попали на место, отмеченное когтем Сатаны.

Это немедленное попадание было знаком, тайю, свидетельствующем, что пока всё делалось и делается правильно - и нужно только не останавливаться, не застревать мыслью и делом на деталях и частностях, а продолжать начатое однажды движение...

Барон последние дни довольно часто видел Сатану во сне. Сатана представал в образе лоснящейся краснокожей мускулистой женщины с необъятной задницей, огромными витыми рогами на голове, мужским удом причудливой винтообразной формы, да ещё стоящей на четырёхпалых когтистых птичьих ногах. Барон пытался анализировать свой сон по 'Чжуан-цзы' и по Фрейду, но к определённому выводу так и не пришёл. Более всего смущала четырёхпалость - вместо обязательной для птиц трёхпалости...

Он так глубоко погрузился в размышления, что чуть было не остался заперт в квартире. В последнюю минуту, проскользнув между людьми, одетыми в одежду странно-синего, не встречающегося в природе цвета, он бегом спустился вниз - и успел придержать дверь автомобиля, в котором приехал сюда.

- Ох, простите, - воскликнула Хасановна. - Мы и забыли про вас...

Барон широко улыбнулся ей и вежливо кивнул.

- Я думаю, они просто идут по следу кадуцея, - сказал Панкратов. - Видимо, этот священник брал его в руки. Боюсь, что нынешние владельцы кадуцея подвергают себя огромной опасности. Огромной.

- Про этих псов вы говорили... тогда? - спросил Крис, не оборачиваясь.

- Во всяком случае, подобных. Антон в предпоследние годы стал... как бы сказать... избыточен.

- Из-за этого вы его и прикрыли?

- Да. Неконтролируемый рост опасен. Особенно когда речь идёт о таких материях, как управление массовым сознанием...

- Интересно, а он знает, что расправа с 'Шуйцей' - вашей десницы дело?

- Знает, конечно. Он просто не знает, что всё предыдущее - тоже наших рук... Ну, что? Вы меня отпускаете?

- Конечно. Вы же парламентер.

- Моё предложение остаётся в силе. Рекомендую воспользоваться. Настоятельно. Мало того, что вы никогда не пожалеете об этом...

- Послушайте, Панкратов! - Крис наконец обернулся. - Я знаю, что у вас очень много денег. Безумно много. Я знаю, что у вас в руках огромная и изощрённая власть. Но я знаю ещё и то, что с вами на одном гектаре я срать не сяду. Вы меня поняли?

Панкратов коротко кивнул. Потом полез в карман. Достал малиновое кожаное портмоне.

- Возьмите вот это, - сказал он. - Как пользоваться, разберётесь. Дора научит. Потом ещё поговорим. Ну, и... В общем, я хотел бы получить Ященко... хотя бы к утру. Можно мёртвого. Мне всё равно. Остановите вон там...

- А по частям? - мрачно спросил Коломиец.

Панкратов не ответил.

Когда секьюрити подобрали своего принципала и тяжёлый серый джип резко ушёл на левый поворот, подрезав встречный поток машин, Крис вдруг издал негромкий, сдержанный, но от этого не менее торжествующий вопль.

- Есть! - и лицо его обрело выражение, которого окружающие давно не видели: это был Крис, Настигающий Добычу. - Женя, гони на Чистые пруды! Ха-ха! Наверное, придётся подраться, но совсем чуть-чуть...

Крис ошибся: драться не пришлось вообще.

Вход со двора, неряшливое здание, вход с вертушкой и пустой застеклённой будкой вахтера, где разложены для продажи: кувалда, шарнир для дивана-кровати, дверной засов, домкрат, ступа и пестик. Пустой и гулкий холл, воняет непонятно чем; соляркой? Лестница, залитая чем-то липким. Хода на второй этаж нет, дверь вообще забита накрест. На третьем - ряд одинаковых железных дверей, где: продажа видеокассет оптом, кухонная мебель, обои и кафель, ремонт телевизоров и видеомагнитофонов...

Крис бежит впереди всех большими шагами и, наверное, не замечает, как сам показывает себе дорогу пальцем.

Дверь вообще без вывески.

Комнатка об одном окне, да ещё разделена пополам полуперегородкой. Два молодых человека, один чем-то похож на исхудавшего Пьера Ришара в ранней юности, а второй - типичный крутоплечий качок, шеи нет, короткая стрижка и маленькие внимательный глазки, - нависают над столом, на котором разложены части какого-то устройства. Крис отстраняет их лёгким жестом - и они повинуются! - и проходит к окну. На подоконнике лежит потёртый кейс...

Качок будто бы хочет достать что-то из-за пояса, но оседает под пристальным взглядом Коломийца. Крис, зажав кейс подмышкой, выходит... а Коломиец, воровато на него оглянувшись, быстро и коротко стукает молодых людей лбами и опускает на стулья. Обратным движением руки выдирает несколько проводов из того, что разложено на столе, суёт их в карман и выходит следом.

Крис отошёл всего лишь шагов на пять.

На лестнице им попадается навстречу ещё один качок - с картонной упаковкой пивных бутылочек в руке. Он даже (в несвойственной людям подобного типа манере) уступает дорогу и некоторое время смотрит вслед диковинной компании. Потом - идёт дальше...

Зелёному БМВ, возникшему за эти три минуты у входа, барон кинжалом прорезает оба передних колеса. Поднимает вой сирена.

Плевать.

'Волга', за рулём которой Коломиец, выкатывается из двора на бульвар, вливается в железный поток - и несётся в сторону Покровки, налево - а-ля джип Панкратова подрезав с визгом встречный ряд - по Покровке, ещё раз налево...

- Кристофор Мартович, - подала голос Хасановна. - Позвольте посмотреть, что вам Панкратов сунул.

- Да-да, - вспомнил Крис. - Где оно?.. А, вот.

Хасановна осторожно взяла портмоне, взвесила в руках, поднесла к лицу, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь...